Постучав пальцем по стеклу высотомера, где на циферблате стрелка застыла на цифре 525, он покачал головой:
— Расскажи кому — не поверят, а то и засмеют. Какое-то немыслимое везение.
Понять Мазурука было можно. Нам действительно чертовски довезло. Летели на высоте в полтысячи метров, а потом самолет сам по себе совершил посадку. Шли бы мы чуть ниже — и все… Был бы еще один самолет, пропавший без вести.
— Три высотомера зафиксировали одну и ту же высоту. — Я занес сведения в бортжурнал. — Значит, сидим на высокой сопке с плоской вершиной…
— Я бы назвал эту сопку Плато Удачи, — в первый раз после посадки улыбнулся командир.
— Не просто Удачи, а Двойной Удачи, — размахивая бланком, в рубку влетел бортрадист. — Данные о погоде в заливе Кожевникова! Только что принял.
— Читай, что там? — попросил Мазурук.
— «Борт самолета СССР-Н-169 тчк Пурга зпт ураганный ветер тридцать тридцать пять зпт видимость ноль тчк температура минус двадцать семь зпт давление 703 тчк дайте ваше место тчк слушаю первые десять минут каждого часа НЗ», — прочитал радиограмму бортрадист, — Хотел бы я знать, — добавил он, — куда бы это мы пошли от Кожевникова с остатком горючего на тридцать минут. Так что стоит поблагодарить сопку, вставшую на нашем. пути…
Всю ночь выл и стонал ветер, забивая штурманскую мельчайшей снежной пылью, проникающей даже под стекла приборов. Температура в самолете была такой же, как и за тонкими стенками из дюраля. За ночь мы дважды запускали моторы, которые были наглухо обтянуты специальными теплыми чехлами. Конструкция этих чехлов позволяла, не снимая их с гондол, прогревать двигатели специальными бензиновыми лампами.
В грузовом отсеке, побелевшем от плотного мохнатого инея, тесно прижавшись друг к другу, в меховых спальных мешках вповалку спали пассажиры и свободные от вахты члены экипажа.
Нам с командиром было не до сна.
— С какой точностью можно определить высоту «открытой» нами горы? спросил меня Мазурук.
— Если принять во внимание все доступные в наших условиях поправки, помедлив, ответил я, — то думаю, что гора не выше 500 метров.
— Будь она выше, — не без иронии отметил командир, — тебе, штурман, не пришлось бы тогда ломать над этим вопросом голову.
…Один за другим стали просыпаться пассажиры. Выскакивая из машины, они тут же возвращались обратно, зябко кутаясь в свои меховые одежды и кляня погоду.
Сообщение о вынужденной посадке и условиях ее осуществления они восприняли своеобразно. Нависшую было вначале тишину нарушил голос пилота Попова:
— Командир, а вы, оказывается, не только мастер слепого полета, но и заправский юморист. Сообщая заведомую «сказку», даже не улыбнетесь!
Раздался дружный хохот, но его внезапно прорезал крик бортрадиста:
— Штурман, солнце!
Все бросились к выходу.
И то, что мы увидели, буквально ошеломило.
Впереди, по носу самолета, далеко внизу змеилась река, путь которой отмечался группами редких деревьев. А за хвостом машины, метрах в шестистах, откуда тянулся припорошенный лыжный след, как грозные стражи, высились два коричневых базальтовых кекура высотой метров по двадцать. Лыжный след вел к самолету прямо от скал, а чуть ближе из-под снега торчала одинокая чахлая лиственница…
Вадим Падалко крепко схватил меня за руку:
— Понял?
— Это… деревце мы с командиром заметили перед самой посадкой.
— Не деревце — кекуры! Самолет-то прошел между ними!
От запоздалого страха кольнуло в сердце.
— Размах крыльев самолета сорок два метра, расстояние между кекурами не более семидесяти, — деловито, с холодным спокойствием рассуждал Падалко. — Кто же мы — святые угодники или великие грешники?
— Вроде бы в словаре Даля, — ответил я, — есть поговорка, которая со всей прямотой определяет, кому везет…
— Давай лучше не думать об этом, — помрачнел Вадим Петрович. Займемся уточнением своего места.
Астрономические расчеты по солнцу дали координаты, мало отличающиеся от счислимых: широта 72°03 , долгота восточная 108°08 .
С дальнего конца плато подошел командир. Тяжело усевшись на ящик с секстантом, спросил:
— Ну что, «коломбы росские», что там показывают небеса?
— До Хатанги — 200 километров, до зимовки Кожевникова — 185. Координаты без изменении.
— Понял. А что там за река, внизу, по курсу?
— Вероятно, один из притоков реки Попигай. На карте их десятки, и все изображены пунктиром. Нет и официальных названий.
— Командир, а как с полосой взлета? — перебил меня Падалко.
— Шестьсот метров, как бильярдный стол, а дальше… крутой спуск. Без кекуров и елок, — засмеялся Мазурук. И столько боли было в этом смехе и какой-то несвойственной командиру опустошенности, что я не выдержал.
— Решение лететь через «белое пятно» было коллегиальным, — заметил я. — За безопасность самолетовождения ответственность несет навигатор. За посадку — пилоты. Машина в сложнейших условиях посажена без единой царапины. И это вслепую, без видимости земли, вне аэродрома. Люди живы, машина цела, и, кроме того, обнаружена неизвестная гора. Это — открытие. Пусть совсем маленькое. Но те, кто полетит за нами по нашей спрямленной трассе, уже по новым, точным картам, быть может, и помянут нас добрым словом.
— Разве я не понимаю, что Арктика так просто не раскрывает свои тайны. — Голос Мазурука был, как мне показалось, неестественно спокойным. — Нет Амундсена, Седова, Брусилова, Леваневского… Обладая колоссальным опытом и знаниями, они погибли не потому, что северная стихия оказалась сильнее их, а потому, что они допускали ошибки при оценке своих возможностей. Что и произошло сейчас в этом полете. А ведь наша задача в освоении Арктики свести эти ошибки до минимума. Согласен, штурман?
Эти слова моего командира и друга диктовались обстоятельствами. И я их понимал: что ни говори, а мы этим полетом нарушили все и всяческие инструкции Полярной авиации, да и не только ее. Но ведь элементы риска в нашем деле всегда остаются. Гигантским белым бельмом лежит неисследованная земля, куда не ступала нога человека. И как можно проникнуть в этот неведомый район без определенной доли риска?.. А высадка папанинцев на Северный полюс? Разве смогли мы провести эту уникальную операцию, если бы действовали только по параграфам инструкции? А ледовая разведка? Попробуй ее выполнить без нарушения наставления, когда караваны судов попадают в тяжелые льды и капитаны начинают требовать помощь, и люди, невзирая ни на погоду, ни на перегрузки, по 15 — 18 часов утюжат океан, в основном на бреющем полете. Нет, должно существовать право на риск…
— Ладно, штурман, — прервал мои раздумья Мазурук. — Этот наш разговор о риске продолжим в Москве. Думаю, большинство нас там поддержит.
Когда мы вырулили к старту, который начинался от кекуров, командир задержал взгляд на вершинах этих скал:
1 2 3 4
— Расскажи кому — не поверят, а то и засмеют. Какое-то немыслимое везение.
Понять Мазурука было можно. Нам действительно чертовски довезло. Летели на высоте в полтысячи метров, а потом самолет сам по себе совершил посадку. Шли бы мы чуть ниже — и все… Был бы еще один самолет, пропавший без вести.
— Три высотомера зафиксировали одну и ту же высоту. — Я занес сведения в бортжурнал. — Значит, сидим на высокой сопке с плоской вершиной…
— Я бы назвал эту сопку Плато Удачи, — в первый раз после посадки улыбнулся командир.
— Не просто Удачи, а Двойной Удачи, — размахивая бланком, в рубку влетел бортрадист. — Данные о погоде в заливе Кожевникова! Только что принял.
— Читай, что там? — попросил Мазурук.
— «Борт самолета СССР-Н-169 тчк Пурга зпт ураганный ветер тридцать тридцать пять зпт видимость ноль тчк температура минус двадцать семь зпт давление 703 тчк дайте ваше место тчк слушаю первые десять минут каждого часа НЗ», — прочитал радиограмму бортрадист, — Хотел бы я знать, — добавил он, — куда бы это мы пошли от Кожевникова с остатком горючего на тридцать минут. Так что стоит поблагодарить сопку, вставшую на нашем. пути…
Всю ночь выл и стонал ветер, забивая штурманскую мельчайшей снежной пылью, проникающей даже под стекла приборов. Температура в самолете была такой же, как и за тонкими стенками из дюраля. За ночь мы дважды запускали моторы, которые были наглухо обтянуты специальными теплыми чехлами. Конструкция этих чехлов позволяла, не снимая их с гондол, прогревать двигатели специальными бензиновыми лампами.
В грузовом отсеке, побелевшем от плотного мохнатого инея, тесно прижавшись друг к другу, в меховых спальных мешках вповалку спали пассажиры и свободные от вахты члены экипажа.
Нам с командиром было не до сна.
— С какой точностью можно определить высоту «открытой» нами горы? спросил меня Мазурук.
— Если принять во внимание все доступные в наших условиях поправки, помедлив, ответил я, — то думаю, что гора не выше 500 метров.
— Будь она выше, — не без иронии отметил командир, — тебе, штурман, не пришлось бы тогда ломать над этим вопросом голову.
…Один за другим стали просыпаться пассажиры. Выскакивая из машины, они тут же возвращались обратно, зябко кутаясь в свои меховые одежды и кляня погоду.
Сообщение о вынужденной посадке и условиях ее осуществления они восприняли своеобразно. Нависшую было вначале тишину нарушил голос пилота Попова:
— Командир, а вы, оказывается, не только мастер слепого полета, но и заправский юморист. Сообщая заведомую «сказку», даже не улыбнетесь!
Раздался дружный хохот, но его внезапно прорезал крик бортрадиста:
— Штурман, солнце!
Все бросились к выходу.
И то, что мы увидели, буквально ошеломило.
Впереди, по носу самолета, далеко внизу змеилась река, путь которой отмечался группами редких деревьев. А за хвостом машины, метрах в шестистах, откуда тянулся припорошенный лыжный след, как грозные стражи, высились два коричневых базальтовых кекура высотой метров по двадцать. Лыжный след вел к самолету прямо от скал, а чуть ближе из-под снега торчала одинокая чахлая лиственница…
Вадим Падалко крепко схватил меня за руку:
— Понял?
— Это… деревце мы с командиром заметили перед самой посадкой.
— Не деревце — кекуры! Самолет-то прошел между ними!
От запоздалого страха кольнуло в сердце.
— Размах крыльев самолета сорок два метра, расстояние между кекурами не более семидесяти, — деловито, с холодным спокойствием рассуждал Падалко. — Кто же мы — святые угодники или великие грешники?
— Вроде бы в словаре Даля, — ответил я, — есть поговорка, которая со всей прямотой определяет, кому везет…
— Давай лучше не думать об этом, — помрачнел Вадим Петрович. Займемся уточнением своего места.
Астрономические расчеты по солнцу дали координаты, мало отличающиеся от счислимых: широта 72°03 , долгота восточная 108°08 .
С дальнего конца плато подошел командир. Тяжело усевшись на ящик с секстантом, спросил:
— Ну что, «коломбы росские», что там показывают небеса?
— До Хатанги — 200 километров, до зимовки Кожевникова — 185. Координаты без изменении.
— Понял. А что там за река, внизу, по курсу?
— Вероятно, один из притоков реки Попигай. На карте их десятки, и все изображены пунктиром. Нет и официальных названий.
— Командир, а как с полосой взлета? — перебил меня Падалко.
— Шестьсот метров, как бильярдный стол, а дальше… крутой спуск. Без кекуров и елок, — засмеялся Мазурук. И столько боли было в этом смехе и какой-то несвойственной командиру опустошенности, что я не выдержал.
— Решение лететь через «белое пятно» было коллегиальным, — заметил я. — За безопасность самолетовождения ответственность несет навигатор. За посадку — пилоты. Машина в сложнейших условиях посажена без единой царапины. И это вслепую, без видимости земли, вне аэродрома. Люди живы, машина цела, и, кроме того, обнаружена неизвестная гора. Это — открытие. Пусть совсем маленькое. Но те, кто полетит за нами по нашей спрямленной трассе, уже по новым, точным картам, быть может, и помянут нас добрым словом.
— Разве я не понимаю, что Арктика так просто не раскрывает свои тайны. — Голос Мазурука был, как мне показалось, неестественно спокойным. — Нет Амундсена, Седова, Брусилова, Леваневского… Обладая колоссальным опытом и знаниями, они погибли не потому, что северная стихия оказалась сильнее их, а потому, что они допускали ошибки при оценке своих возможностей. Что и произошло сейчас в этом полете. А ведь наша задача в освоении Арктики свести эти ошибки до минимума. Согласен, штурман?
Эти слова моего командира и друга диктовались обстоятельствами. И я их понимал: что ни говори, а мы этим полетом нарушили все и всяческие инструкции Полярной авиации, да и не только ее. Но ведь элементы риска в нашем деле всегда остаются. Гигантским белым бельмом лежит неисследованная земля, куда не ступала нога человека. И как можно проникнуть в этот неведомый район без определенной доли риска?.. А высадка папанинцев на Северный полюс? Разве смогли мы провести эту уникальную операцию, если бы действовали только по параграфам инструкции? А ледовая разведка? Попробуй ее выполнить без нарушения наставления, когда караваны судов попадают в тяжелые льды и капитаны начинают требовать помощь, и люди, невзирая ни на погоду, ни на перегрузки, по 15 — 18 часов утюжат океан, в основном на бреющем полете. Нет, должно существовать право на риск…
— Ладно, штурман, — прервал мои раздумья Мазурук. — Этот наш разговор о риске продолжим в Москве. Думаю, большинство нас там поддержит.
Когда мы вырулили к старту, который начинался от кекуров, командир задержал взгляд на вершинах этих скал:
1 2 3 4