Стало ясно - здесь расположился крупный вражеский гарнизон. Чтобы лучше и быстрее выяснить его силы, решили разойтись в разные стороны, а затем встретиться в условленном месте.
На северной окраине, куда направился Дубенец, в двадцати - тридцати метрах друг от друга горело несколько больших костров. К одному из них разведчик подполз довольно близко. Сидевшие у костра солдаты, перебрасываясь фразами, часто упоминали знакомое слово "партизаны". Видимо, к тому времени советские патриоты уже начали причинять врагу неприятности.
В деревне разведчики обнаружили более ста автомашин, около ста пятидесяти мотоциклов, несколько орудий.
- А это вам личный подарок,- широко улыбнулся Дубенец, протягивая гитлеровский флаг. - Благодарю. Трофей приятный. Желаю почаще приносить такие подарки.
- Служу Советскому Союзу! - отчеканил Дубенец, вскинув руку к козырьку старой замасленной кепки.
За дни, прошедшие после неудавшейся попытки прорваться через линию фронта, мы значительно окрепли и выросли. У нас около двух тысяч человек. Отряды возглавляют опытные командиры и политработники. Поднакопили мы и оружия, боеприпасов. Сейчас нам уже под силу такой гарнизон, как в Журавах.
Невдалеке под большим деревом крепким сном спят Осипов и Дубенец. Перед боем и мне следует отдохнуть. Рядом с ними расстелил плащ-палатку. Снял китель, повесил на ветку. Под голову положил кожанку. Но сон не идет. Нервы напряжены, мозг неустанно работает.
Около Осипова лежит небольшая тетрадь в твердом сером переплете. Взял ее дневник. По датам видно, что ведет его Осипов с начала войны. Я никогда не страдал излишним любопытством а вот сейчас не удержался и заглянул в тетрадь.
Первые беглые записи сделаны синими и красными чернилами, дальше пошли страницы, исписанные карандашом. За скупыми строками, недописанными фразами передо мной раскрывался замечательный мир душевных переживаний. В каждой фразе, в каждом слове - огромная любовь к народу, к Родине, к партии. Что ни страница - глубокая вера в наши силы и неугасимая ненависть к гитлеровцам, желание жестоко мстить им за поруганную землю. Осипов пишет.
"Помню 1918 год, когда самодовольная немчура грабила моих односельчан и издевалась над ними. Сейчас я вновь вижу пылающую в огне родную Белоруссию. Но теперь мы не те, какими были и восемнадцатом. Подавишься, проклятый враг! Нас миллионы. Мы бессмертны. Мы не сложим оружия пока гитлеровцы на нашей земле!"
Я листаю страничку за страничкой. Неожиданно встретил стихи:
На отдыхе, в бою
Носил я карточку твою,
С ней вместе в бой ходил,
Отчизну защищая
И клятву верности хранил,
Моя ты дорогая. 119
Эти чистые строки, написанные в минуты душевного откровения, Осипов посвятил своей любимой дочурке. В другом стихотворении он говорит: "Тот, кто верит в русскую силу, кто шагами измерил землю родную, никогда не будет побежден!" Хорошо сказано!
Прочитана последняя страница. Дневник только начат, но производит большое впечатление. Кладу его на место. Осипов и Дубенец продолжают спать.
Я тоже закрываю глаза, стараясь уснуть. Но, видимо, нервное напряжение сильнее сна. Полежав еще около часа, встал, умылся, надел китель и вызвал командиров и политработников.
Когда все собрались, очистил квадратный участок земли от листьев ч веток. Палкой начертил план населенного пункта Журавы, о котором имел точное представление благодаря подробному докладу Осипова и Дубенца.
- Атакуем деревню двумя отрядами. Один будет в резерве.
Каждому командиру дал конкретное задание, указал, где и какими силами наступать. Атаку назначил на пять часов утра. К двум часам ночи подразделениям надлежало занять исходное положение.
Затем направился к генералу Степанову. В последние дни он плохо себя чувствовал. Разыгралась старая язва желудка. Нужна была диета, а как ее соблюсти в наших условиях? Степанов спасал себя лесными ягодами, заваренными в кипятке, и киселями, которые из тех же ягод готовила ему заботливая Елизавета Ершова.
Когда я подошел к нему, генерал лежал на земле скорчившись. Его одолевал очередной приступ.
О своей тяжелой болезни он мне ничего не говорил. Узнал я об этом недавно от других и только тогда понял, что это мучительная болезнь сделала его раздражительным, порой не позволяла здраво осмыслить происходящее. Сейчас я глубоко сочувствовал Степанову и в душе сожалел, что так резко разговаривал с ним при первой встрече.
- Как, старина, дела?
- Плохи, Иван Васильевич. Думаю, здесь и помирать придется. Найдется какая-нибудь чернильная душа и запишет в донесении: генерал Степанов умер тогда-то, не в бою погиб, а умер бесславной смертью.
- Зачем городишь такую чепуху? Немцев бить надо, а он о смерти толкует. Рановато, друг. Давай лучше о жизни поговорим. Будем надеяться, что хворь пройдет, ведь боль всегда уступает место покою.
- Это-то верно. Но мне, пожалуй, пора подводить черту.
Стараюсь отвлечь генерала от грустных мыслей. А ничто не действует. Со лба Степанова стекают струйки пота, больной через силу стирает их вялой рукой.
За последние два дня генерал резко сдал и стал походить на глубокого старика. Глаза его потускнели, лицо приобрело пепельный цвет, разговаривает он с трудом. Ему необходима квалифицированная медицинская помощь, нужен врач. А где его взять? Мы делаем все возможное в наших условиях, чтобы как-нибудь облегчить человеку страдания. Но лес и плащ-палатка не могут заменить госпитальной койки. К тому же нам нельзя долго сидеть на одном месте, приходится продвигаться к линии фронта. Правда, если Степанов не может идти, его осторожно переносят на плащ-палатке. Однако и такие передвижения отражаются на здоровье.
Наша беседа явно не клеилась. Поэтому я обрадовался, когда Крицын предложил:
- Товарищ генерал, может, чай приготовить? Адъютант быстро развел небольшой костер, по обе стороны вбил сучковатые палки, положил перекладину и повесил котелок с водой. Вскоре она закипела. Крицын бросил туда горсть ягод, и вода приняла темно-коричневую окраску. Затем налил кипяток в две кружки. Одну поставил около Степанова, другую протянул мне. Из полевой сумки достал кусок сахару и ловко расколол его пополам.
- Как говорили в старину: чай Высоцкого, а сахар Бродского,- едва слышно произнес Степанов, и губы его чуть-чуть улыбнулись.
- А у нас, брат, чай лесной, а сахар запасной. В ответ Степанов что-то еще пробормотал, сделал несколько глотков, потом протянул кружку Крицыну и закрыл глаза. Ему трудно было даже говорить.
Я отошел от генерала, угнетенный его видом и удрученный сознанием, что бессилен ему помочь.
Точно в назначенное время два отряда, которым предстоял бой за Журавы, заняли исходные позиции на опушке леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
На северной окраине, куда направился Дубенец, в двадцати - тридцати метрах друг от друга горело несколько больших костров. К одному из них разведчик подполз довольно близко. Сидевшие у костра солдаты, перебрасываясь фразами, часто упоминали знакомое слово "партизаны". Видимо, к тому времени советские патриоты уже начали причинять врагу неприятности.
В деревне разведчики обнаружили более ста автомашин, около ста пятидесяти мотоциклов, несколько орудий.
- А это вам личный подарок,- широко улыбнулся Дубенец, протягивая гитлеровский флаг. - Благодарю. Трофей приятный. Желаю почаще приносить такие подарки.
- Служу Советскому Союзу! - отчеканил Дубенец, вскинув руку к козырьку старой замасленной кепки.
За дни, прошедшие после неудавшейся попытки прорваться через линию фронта, мы значительно окрепли и выросли. У нас около двух тысяч человек. Отряды возглавляют опытные командиры и политработники. Поднакопили мы и оружия, боеприпасов. Сейчас нам уже под силу такой гарнизон, как в Журавах.
Невдалеке под большим деревом крепким сном спят Осипов и Дубенец. Перед боем и мне следует отдохнуть. Рядом с ними расстелил плащ-палатку. Снял китель, повесил на ветку. Под голову положил кожанку. Но сон не идет. Нервы напряжены, мозг неустанно работает.
Около Осипова лежит небольшая тетрадь в твердом сером переплете. Взял ее дневник. По датам видно, что ведет его Осипов с начала войны. Я никогда не страдал излишним любопытством а вот сейчас не удержался и заглянул в тетрадь.
Первые беглые записи сделаны синими и красными чернилами, дальше пошли страницы, исписанные карандашом. За скупыми строками, недописанными фразами передо мной раскрывался замечательный мир душевных переживаний. В каждой фразе, в каждом слове - огромная любовь к народу, к Родине, к партии. Что ни страница - глубокая вера в наши силы и неугасимая ненависть к гитлеровцам, желание жестоко мстить им за поруганную землю. Осипов пишет.
"Помню 1918 год, когда самодовольная немчура грабила моих односельчан и издевалась над ними. Сейчас я вновь вижу пылающую в огне родную Белоруссию. Но теперь мы не те, какими были и восемнадцатом. Подавишься, проклятый враг! Нас миллионы. Мы бессмертны. Мы не сложим оружия пока гитлеровцы на нашей земле!"
Я листаю страничку за страничкой. Неожиданно встретил стихи:
На отдыхе, в бою
Носил я карточку твою,
С ней вместе в бой ходил,
Отчизну защищая
И клятву верности хранил,
Моя ты дорогая. 119
Эти чистые строки, написанные в минуты душевного откровения, Осипов посвятил своей любимой дочурке. В другом стихотворении он говорит: "Тот, кто верит в русскую силу, кто шагами измерил землю родную, никогда не будет побежден!" Хорошо сказано!
Прочитана последняя страница. Дневник только начат, но производит большое впечатление. Кладу его на место. Осипов и Дубенец продолжают спать.
Я тоже закрываю глаза, стараясь уснуть. Но, видимо, нервное напряжение сильнее сна. Полежав еще около часа, встал, умылся, надел китель и вызвал командиров и политработников.
Когда все собрались, очистил квадратный участок земли от листьев ч веток. Палкой начертил план населенного пункта Журавы, о котором имел точное представление благодаря подробному докладу Осипова и Дубенца.
- Атакуем деревню двумя отрядами. Один будет в резерве.
Каждому командиру дал конкретное задание, указал, где и какими силами наступать. Атаку назначил на пять часов утра. К двум часам ночи подразделениям надлежало занять исходное положение.
Затем направился к генералу Степанову. В последние дни он плохо себя чувствовал. Разыгралась старая язва желудка. Нужна была диета, а как ее соблюсти в наших условиях? Степанов спасал себя лесными ягодами, заваренными в кипятке, и киселями, которые из тех же ягод готовила ему заботливая Елизавета Ершова.
Когда я подошел к нему, генерал лежал на земле скорчившись. Его одолевал очередной приступ.
О своей тяжелой болезни он мне ничего не говорил. Узнал я об этом недавно от других и только тогда понял, что это мучительная болезнь сделала его раздражительным, порой не позволяла здраво осмыслить происходящее. Сейчас я глубоко сочувствовал Степанову и в душе сожалел, что так резко разговаривал с ним при первой встрече.
- Как, старина, дела?
- Плохи, Иван Васильевич. Думаю, здесь и помирать придется. Найдется какая-нибудь чернильная душа и запишет в донесении: генерал Степанов умер тогда-то, не в бою погиб, а умер бесславной смертью.
- Зачем городишь такую чепуху? Немцев бить надо, а он о смерти толкует. Рановато, друг. Давай лучше о жизни поговорим. Будем надеяться, что хворь пройдет, ведь боль всегда уступает место покою.
- Это-то верно. Но мне, пожалуй, пора подводить черту.
Стараюсь отвлечь генерала от грустных мыслей. А ничто не действует. Со лба Степанова стекают струйки пота, больной через силу стирает их вялой рукой.
За последние два дня генерал резко сдал и стал походить на глубокого старика. Глаза его потускнели, лицо приобрело пепельный цвет, разговаривает он с трудом. Ему необходима квалифицированная медицинская помощь, нужен врач. А где его взять? Мы делаем все возможное в наших условиях, чтобы как-нибудь облегчить человеку страдания. Но лес и плащ-палатка не могут заменить госпитальной койки. К тому же нам нельзя долго сидеть на одном месте, приходится продвигаться к линии фронта. Правда, если Степанов не может идти, его осторожно переносят на плащ-палатке. Однако и такие передвижения отражаются на здоровье.
Наша беседа явно не клеилась. Поэтому я обрадовался, когда Крицын предложил:
- Товарищ генерал, может, чай приготовить? Адъютант быстро развел небольшой костер, по обе стороны вбил сучковатые палки, положил перекладину и повесил котелок с водой. Вскоре она закипела. Крицын бросил туда горсть ягод, и вода приняла темно-коричневую окраску. Затем налил кипяток в две кружки. Одну поставил около Степанова, другую протянул мне. Из полевой сумки достал кусок сахару и ловко расколол его пополам.
- Как говорили в старину: чай Высоцкого, а сахар Бродского,- едва слышно произнес Степанов, и губы его чуть-чуть улыбнулись.
- А у нас, брат, чай лесной, а сахар запасной. В ответ Степанов что-то еще пробормотал, сделал несколько глотков, потом протянул кружку Крицыну и закрыл глаза. Ему трудно было даже говорить.
Я отошел от генерала, угнетенный его видом и удрученный сознанием, что бессилен ему помочь.
Точно в назначенное время два отряда, которым предстоял бой за Журавы, заняли исходные позиции на опушке леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70