Вот, пожалуйста, тот тоже с недоразвитыми мышцами… Космический загар? А поди отличи его от антарктического! И этот, и тот могут похвастать загаром, не характерным для обычных людей… А вот: у настоящего Арсиньегаса должен сохраниться шрам шестилетней давности — след аварии, приведшей его на Мерилайнд… М-да. Это можно было предвидеть. Оба они по праву называются Арсиньегасами — на каждом не меньше полудюжины шрамов. Одинаковые характеры с одинаковыми последствиями. Сопоставить с имеющейся в архиве историей болезни? Можно. Но — время! Время… Неужели нет способа мгновенно и безошибочно отличить настоящего Арсиньегаса от ненастоящего?
Настоящего — от ненастоящего…
Вот когда пришел ужас. Когда он, Сидней Дж. Уэда, главный хирург и заведующий Мерилайндской донорской клиникой, гуманнейший человек гуманнейшего из обществ, поймал себя на безотчетном, но категорическом разделении этих двоих на две категории — высших и низших, подлинных и поддельных, достойных жить и обреченных умереть. И тогда он выбрался в коридор и прислонился к стене. И еще одна мысль, одолевающая всех слабых людей в такие решительные минуты, не давала ему покоя: почему это свалилось именно на него? Почему решать за всех должен именно он?
Когда автоматические каталки, унося два безжизненных тела, скользнули в операционную и створки двери за ними глухо сомкнулись, Сарри осталась совсем одна в огромном приемном покое, словно специально предназначенном для того, чтобы в ожидании исхода долгой и тяжелой операции бесконечно кружить по его чуть поскрипывающему полу, отмеряя из одного угла в другой шестьдесят шагов. Сарри знала это совершенно точно: шестьдесят шагов. Доктор Уэда любил повторять: “Ожидающий исхода операции находится почти в таком же тяжелом состоянии, что и оперируемый”. Поэтому к ожидающим всегда выходил кто-нибудь из младшего персонала, чтобы вместе кружить по этому овальному, затененному широколиственной зеленью, покою.
К Сарри не вышел никто, и она была благодарна за это. Ей не нужны были никакие объяснения — она с точностью до секунды знала, когда тела будут перенесены с каталок на столы, сколько еще времени потребуется для дезинфекции кожи, выдачи рекомендаций кибердиагностером и прочих предварительных процедур. А люди уже давно наготове. И вот сейчас, в этот самый миг, приступают к операции…
Еще несколько секунд. Приступили.
Значит, выбор сделан, выбор безжалостный и беспристрастный, потому что никто из тех, кто причастен к этому выбору, не мог быть пристрастным хотя бы в силу своего неведения — для всех их оба Арсиньегаса были совершенно одинаковы. Она одна могла бы мгновенно и безошибочно найти своего Дана. Но выбор уже сделан. Теперь ей остается только ждать — бесконечные часы смертной муки за другого. А потом на стенном экране появится утомленное, но обязательно благодушное личико старшей сестры с ее традиционным: “Ну, а теперь отдыхайте — все обошлось. Операция была на редкость удачной, и сам доктор Уэда…” На измученных ожидающих этот небесный голосок действовал безотказно: они мигом “выздоравливали от сопереживаний”.
Операция будет удачной. В доктора Уэду она верила, как в бога, — уж если есть один-единственный шанс, то операция будет “на редкость удачной”, не меньше. И только для нее, Сарри Сааринен, эта традиционная мажорная формулировка будет пустым звуком — она не будет знать главного: выжил ли ее Дан? Ей хватило бы одного взгляда, не шепота — лишь звука его дыхания. Но Мерилайндская клиника навсегда закрыта для нее, потому что именно здесь она совершила свое… преступление? Или открытие?
Судя по тому, что никто к ней сейчас не вышел, — первое. Сарри зябко повела плечами — оказывается, на ней все еще была нерпичья шубка, в которой она бежала от дома до посадочной площадки космодрома, когда рухнул мобиль; она бежала, зная только одно: разбился ее Дан, — все остальное было недоступно ее слуху и сознанию.
Разбился ее Дан. Человек, который был для нее тем, чем не мог быть ни один мужчина всего света ни для одной из женщин Вселенной. Ее Дан — бездушное тело, лишенное сознания существо, одно из миллионов тех, кто, подобно напророченному макбетовской ведьмой, “не был женщиной рожден”; неодушевленная оболочка, в которую она сумела вложить бесплотный отпечаток души настоящего Арсиньегаса. Это оказалось так просто, так просто! Нужно было только прождать всю жизнь этой случайной встречи с человеком, промелькнувшим в один из дождливых августовских вечеров ее юношеских каникул; нужно было терпеливо, год за годом, десятилетие за десятилетием, ждать повторения этой встречи и, дождавшись, понять, что это все, — третьей случайности уже не будет, и сейчас, не узнав, не припомнив, не угадав ее неистовой и затаенной любви, он пройдет мимо и исчезнет в широколиственном шорохе августовского школьного парка…
Она пережила все это, и этого оказалось достаточно, чтобы в ее мозгу четко и ясно определилось решение проблемы, на которую ни одному мировому светилу не хватило ни таланта, ни эрудиции — нет, просто озарения.
Решение сформулировалось, когда она подслушала слова доктора Уэды: “Мозг донора не хочет просыпаться…” И она поняла.
ДЛЯ УСПЕШНОГО НАЛОЖЕНИЯ СНИМКА ПСИ-СТРУКТУРЫ НА ДОНОРА НЕОБХОДИМО В ПАРАЛЛЕЛЬ ДОНОРСКОМУ МОЗГУ ПОДКЛЮЧИТЬ ДОПОЛНИТЕЛЬБО МОЗГ ЧЕЛОВЕКА, СПОСОБНОГО СОЗДАТЬ ДОСТАТОЧНО МОЩНОЕ ЭМОЦИОНАЛЬНОЕ ПОЛЕ ЖЕЛАНИЯ ВОСПРИНЯТЬ ПЕРЕНОСИМУЮ ИНФОРМАЦИЮ.
Шесть лет назад эта формулировка сана собой возникла в ее сознании. Гениальное открытие? Может быть. Не важно.
Мало того. Она не просто перенесла на донора мысли и чувства настоящего Арсиньегаса — иначе она получила бы второго Дана, который ушел бы так же безоглядно и бесповоротно, как и первый. Она сделала небольшой, совсем небольшой мнемовкладыш: заставила его припомнить тот августовский вечер — и ее, девочку из второго ряда полутемного зала, с которой он теперь и до самой смерти не должен был расстаться ни на день, ни на час, ни на минуту, потому что не было ни дня, ни часа, ни минуты, которые эта девочка прожила бы без любви к нему.
И вот теперь здесь, в атом зале, таком огромном и пустом, словно его нарочно возвели для того, чтобы в нем человек начинал привыкать к свалившемуся на него одиночеству, — и здесь она не смогла удержаться от крика, когда прямо перед ней полыхнул вдруг голубым пламенем внезапно оживший экран и она увидела на нем самого доктора Уэду.
Все.
С начала операции прошло каких-нибудь десять минут, и на экране не старшая сестра, непременный добрый вестник… Кого бы они ни пытались там спасти — это не удалось.
Сарри знала, что надо повернуться и уйти, не дожидаясь, пока доктор Уэда заговорит.
1 2 3 4 5 6 7
Настоящего — от ненастоящего…
Вот когда пришел ужас. Когда он, Сидней Дж. Уэда, главный хирург и заведующий Мерилайндской донорской клиникой, гуманнейший человек гуманнейшего из обществ, поймал себя на безотчетном, но категорическом разделении этих двоих на две категории — высших и низших, подлинных и поддельных, достойных жить и обреченных умереть. И тогда он выбрался в коридор и прислонился к стене. И еще одна мысль, одолевающая всех слабых людей в такие решительные минуты, не давала ему покоя: почему это свалилось именно на него? Почему решать за всех должен именно он?
Когда автоматические каталки, унося два безжизненных тела, скользнули в операционную и створки двери за ними глухо сомкнулись, Сарри осталась совсем одна в огромном приемном покое, словно специально предназначенном для того, чтобы в ожидании исхода долгой и тяжелой операции бесконечно кружить по его чуть поскрипывающему полу, отмеряя из одного угла в другой шестьдесят шагов. Сарри знала это совершенно точно: шестьдесят шагов. Доктор Уэда любил повторять: “Ожидающий исхода операции находится почти в таком же тяжелом состоянии, что и оперируемый”. Поэтому к ожидающим всегда выходил кто-нибудь из младшего персонала, чтобы вместе кружить по этому овальному, затененному широколиственной зеленью, покою.
К Сарри не вышел никто, и она была благодарна за это. Ей не нужны были никакие объяснения — она с точностью до секунды знала, когда тела будут перенесены с каталок на столы, сколько еще времени потребуется для дезинфекции кожи, выдачи рекомендаций кибердиагностером и прочих предварительных процедур. А люди уже давно наготове. И вот сейчас, в этот самый миг, приступают к операции…
Еще несколько секунд. Приступили.
Значит, выбор сделан, выбор безжалостный и беспристрастный, потому что никто из тех, кто причастен к этому выбору, не мог быть пристрастным хотя бы в силу своего неведения — для всех их оба Арсиньегаса были совершенно одинаковы. Она одна могла бы мгновенно и безошибочно найти своего Дана. Но выбор уже сделан. Теперь ей остается только ждать — бесконечные часы смертной муки за другого. А потом на стенном экране появится утомленное, но обязательно благодушное личико старшей сестры с ее традиционным: “Ну, а теперь отдыхайте — все обошлось. Операция была на редкость удачной, и сам доктор Уэда…” На измученных ожидающих этот небесный голосок действовал безотказно: они мигом “выздоравливали от сопереживаний”.
Операция будет удачной. В доктора Уэду она верила, как в бога, — уж если есть один-единственный шанс, то операция будет “на редкость удачной”, не меньше. И только для нее, Сарри Сааринен, эта традиционная мажорная формулировка будет пустым звуком — она не будет знать главного: выжил ли ее Дан? Ей хватило бы одного взгляда, не шепота — лишь звука его дыхания. Но Мерилайндская клиника навсегда закрыта для нее, потому что именно здесь она совершила свое… преступление? Или открытие?
Судя по тому, что никто к ней сейчас не вышел, — первое. Сарри зябко повела плечами — оказывается, на ней все еще была нерпичья шубка, в которой она бежала от дома до посадочной площадки космодрома, когда рухнул мобиль; она бежала, зная только одно: разбился ее Дан, — все остальное было недоступно ее слуху и сознанию.
Разбился ее Дан. Человек, который был для нее тем, чем не мог быть ни один мужчина всего света ни для одной из женщин Вселенной. Ее Дан — бездушное тело, лишенное сознания существо, одно из миллионов тех, кто, подобно напророченному макбетовской ведьмой, “не был женщиной рожден”; неодушевленная оболочка, в которую она сумела вложить бесплотный отпечаток души настоящего Арсиньегаса. Это оказалось так просто, так просто! Нужно было только прождать всю жизнь этой случайной встречи с человеком, промелькнувшим в один из дождливых августовских вечеров ее юношеских каникул; нужно было терпеливо, год за годом, десятилетие за десятилетием, ждать повторения этой встречи и, дождавшись, понять, что это все, — третьей случайности уже не будет, и сейчас, не узнав, не припомнив, не угадав ее неистовой и затаенной любви, он пройдет мимо и исчезнет в широколиственном шорохе августовского школьного парка…
Она пережила все это, и этого оказалось достаточно, чтобы в ее мозгу четко и ясно определилось решение проблемы, на которую ни одному мировому светилу не хватило ни таланта, ни эрудиции — нет, просто озарения.
Решение сформулировалось, когда она подслушала слова доктора Уэды: “Мозг донора не хочет просыпаться…” И она поняла.
ДЛЯ УСПЕШНОГО НАЛОЖЕНИЯ СНИМКА ПСИ-СТРУКТУРЫ НА ДОНОРА НЕОБХОДИМО В ПАРАЛЛЕЛЬ ДОНОРСКОМУ МОЗГУ ПОДКЛЮЧИТЬ ДОПОЛНИТЕЛЬБО МОЗГ ЧЕЛОВЕКА, СПОСОБНОГО СОЗДАТЬ ДОСТАТОЧНО МОЩНОЕ ЭМОЦИОНАЛЬНОЕ ПОЛЕ ЖЕЛАНИЯ ВОСПРИНЯТЬ ПЕРЕНОСИМУЮ ИНФОРМАЦИЮ.
Шесть лет назад эта формулировка сана собой возникла в ее сознании. Гениальное открытие? Может быть. Не важно.
Мало того. Она не просто перенесла на донора мысли и чувства настоящего Арсиньегаса — иначе она получила бы второго Дана, который ушел бы так же безоглядно и бесповоротно, как и первый. Она сделала небольшой, совсем небольшой мнемовкладыш: заставила его припомнить тот августовский вечер — и ее, девочку из второго ряда полутемного зала, с которой он теперь и до самой смерти не должен был расстаться ни на день, ни на час, ни на минуту, потому что не было ни дня, ни часа, ни минуты, которые эта девочка прожила бы без любви к нему.
И вот теперь здесь, в атом зале, таком огромном и пустом, словно его нарочно возвели для того, чтобы в нем человек начинал привыкать к свалившемуся на него одиночеству, — и здесь она не смогла удержаться от крика, когда прямо перед ней полыхнул вдруг голубым пламенем внезапно оживший экран и она увидела на нем самого доктора Уэду.
Все.
С начала операции прошло каких-нибудь десять минут, и на экране не старшая сестра, непременный добрый вестник… Кого бы они ни пытались там спасти — это не удалось.
Сарри знала, что надо повернуться и уйти, не дожидаясь, пока доктор Уэда заговорит.
1 2 3 4 5 6 7