я уже упредил начальника, и он готов: сейчас надо их догнать! Эта баня экономии дорого обойдется!
Дело приняло такой оборот, что все были виноваты, а прав один Петр Семенов, и потому весь преферанс был на его стороне, и надо было ему повиноваться, и повиноваться скоро и без рассуждений. Пизарро меня победил и уже начинал торжествовать свою победу. Когда мы проходили к лодке, он шел впереди меня с фонарем и, остановясь возле одной молодой женщины, кормившей грудью ребенка, с бесстыжею наглостью осветил ее раскрытую грудь своим фонарем. По груди что-то серело, точно тюль, и эта тюль двигалась, смешиваясь у соска с каплями синего молока, от которого отпал ребенок.
Уста Пизарро искривила презрительная улыбка, и он отхватил фонарь и проговорил:
- Как не поверить, что мой сын на этакую прелесть польстится!
Мы плыли в гордом молчании, но как только вышли на берег, Петр сейчас же настойчиво спросил у меня мою доверенность и требовал, чтобы я сам в дело не мешался, а подождал его в трактире. Теперь он прямо говорил мне, что я могу испортить все дело.
Я ему поверил, и он поехал к чиновнику, уряд которого был мне не ясен: Петр называл его то исправником, то просто начальником, и вскоре же с ним и с его тремя казаками они погнались за беглецами, которых без труда догнали на пятой версте, оборотили их и погнали назад под прикрытием тех же трех полицейских казаков, из которых опять, как в Орле, только у одного была пика.
Несмотря на ночной сумрак, я видел, как их "гнали". Перед этим шел дождь, а почва была глинистая, и было смешно и жалко смотреть, как они шлепали и как ноги их волоклись и расползались по мокрой глине, причем где скользила и падала одна передняя пара - то же самое проделывали и все другие, точно в самом деле вели котильон с повторением фигур. Петр Семенов возвращался с исправником на дрожках и держал себя с ним с большим достоинством. Меня он отрекомендовал ему короткой фразой:
- Вот это на их имя доверенность, - и больше не сказал ни слова.
А завернутый в шинель исправник после этого нагнулся и прошептал мне на ухо:
- Прошу вас поспешить ко мне в дом... мы должны с вами переговорить. Пожалуйста, сию минуту!
Он опять запахнулся, и я заметил, что у него была какая-то звезда под капюшоном шинели. Он поехал, и я прошел к нему и ждал его довольно долго и в самом, противном душевном настроении.
"Господи! - думал я, - как я дурно сделал! но мог ли я ожидать, что эти взрослые люди будут так безрассудны, что они покинут жен и детей и станут убегать куда-то, при ясной очевидности, что им убежать невозможно! Ручного барсука смело пускают в лес на охоту, оставляя взаперти его самку с детьми, и барсук не убегает, а возвращается в неволю к своей самке!.. А это ведь все-таки люди!"
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У меня было время подумать и о том, как им будет стыдно, когда их опять посадят на барки... Да, и мне завтра будет стыдно на них глядеть... А исправника все еще нет как нет... и мне очень скучно в его кабинете, а уйти неловко, да притом оказалось, что мне и нельзя уйти, потому что солдат, проводивший меня сюда, ушел и дверь за собою запер, так что я остался под арестом.
В таком неприятном положении я старался развлечь себя чем мог. К моему счастию, здесь были книги, и, притом такие, которыми в тогдашнее время интересовались, - например, лекции московских профессоров: Кудрявцева, Грановского, Геймана и Рулье "О городской ласточке", письма Герцена "об изучении природы" с достопамятным вступлением "во славу Цереры, Помоны и их сродников" и русская библия с казенною сургучною печатью на переплете.
Эта, очевидно, попала сюда по какому-нибудь особому случаю и жила в исправницкой библиотеке не "вроде арестанта".
Так как эта книга была тогда большою редкостью, то я начал ее просматривать и не заметил, как явился домой хозяин.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Исправник, или, как оказалось, неисправник этот, был молодой человек и, по-видимому, принадлежал к числу "образованных дворян".
Когда я его видел на дрожках завернутым в шинель с странным орденом, сверкавшим из-под капюшона, он мне казался человеком солидным, как и надлежит быть исправнику, а теперь, когда он снял шинель, передо мною явилась просто "фитюлька", и вдобавок фитюлька эта вела себя чрезвычайно неосновательно. Во-первых, этот молодец вбежал к себе запыхавшись и напевая: "Услышь меня - полюби меня!"; а во-вторых, он удивился моему здесь присутствию, а потом начал извиняться и хохотать.
- Что прикажете делать? - заговорил он, - делаешь то, что можешь, и позабудешься, но зато, слава богу, все кончено: я всех выпорол!
- Кого выпороли?
- Этих ваших сорок бунтарей... Надо бы, конечно, отобрать зачинщиков, да ваш старик так просил, чтобы не отбирать, а лучше "всех", да и что в самом деле их разбирать!
- Но позвольте... ведь это какое-то недоразумение!.. все сорок человек... Куда они побежали и так безропотно опять вернулись сюда...
Молодой человек расхохотался.
- О да! и не говорите! Болваны! Я вам откровенно скажу, наши люди - это болваны!.. Представьте вы в моем положении англичанина - ведь он бы, я уверен, растерялся, но мне настоящее знание этого народа дает на него настоящие средства. И это почему-с? потому что я здесь родился и вырос! Когда ваш мужик пришел и говорит: "Помогите - сорок человек убежало", я подумал: что делать? Мой начальник в отъезде, а я сам ведь ничего не значу и не имею никаких прав: ведь я простой приказный, я секретарь, не более того, но я знаю этот народ; и потому я взял трех калек, надел шинель с пристегнутой к ней большой пряжкой, догнал беглецов, скомандовал им: "Сволочь, назад!" и всех их, привел назад и перепорол. Моя пряжка действует удивительно: я гоню их назад, как фараон, привожу и всех их секу; и не забудьте, секу их при их же собственном великодушном и благосклонном содействии: они друг друга держат за ноги и за руки и сидят друг у друга на головах, и потом я их отправляю на барку, и все кончено. Они отплывают, а я стою на берегу и думаю: "Ах вы, сор славянский! Ах вы, дрянь родная!" Пусть бы кто-нибудь сам-третий проделал этакую штуку над сорока французами!.. Черта-с два! А тут все прекрасно... И это еще, не забудьте, с моей простой пряжкой; но если бы у меня был настоящий орден!.. О, если бы у меня был орден! С настоящим орденом я бы один целую Россию выпорол! А ваши вещи все на пристани... Там ваше все... Вас нельзя было оставить с переселенцами... Ваш Петр говорит, что он иначе не отвечает за спокойствие, и я это понимаю: это справедливо; он и доверенность вашу увез с собой, и прекрасно сделал, а то надо было бы о вас доносить.
- Что же такое надо бы обо мне доносить?
- Да вот, что вы делали всеобщее возмущение.
И тут он объяснил мне, что спущенная мною на сушу группа взбунтовавшихся крестьян могла вызвать движение, за которое, может быть, пришлось бы множество людей сослать, а теперь, благодаря его находчивости, все окончилось только тем, что он сорок человек перепорол и меня отставил.
1 2 3 4 5
Дело приняло такой оборот, что все были виноваты, а прав один Петр Семенов, и потому весь преферанс был на его стороне, и надо было ему повиноваться, и повиноваться скоро и без рассуждений. Пизарро меня победил и уже начинал торжествовать свою победу. Когда мы проходили к лодке, он шел впереди меня с фонарем и, остановясь возле одной молодой женщины, кормившей грудью ребенка, с бесстыжею наглостью осветил ее раскрытую грудь своим фонарем. По груди что-то серело, точно тюль, и эта тюль двигалась, смешиваясь у соска с каплями синего молока, от которого отпал ребенок.
Уста Пизарро искривила презрительная улыбка, и он отхватил фонарь и проговорил:
- Как не поверить, что мой сын на этакую прелесть польстится!
Мы плыли в гордом молчании, но как только вышли на берег, Петр сейчас же настойчиво спросил у меня мою доверенность и требовал, чтобы я сам в дело не мешался, а подождал его в трактире. Теперь он прямо говорил мне, что я могу испортить все дело.
Я ему поверил, и он поехал к чиновнику, уряд которого был мне не ясен: Петр называл его то исправником, то просто начальником, и вскоре же с ним и с его тремя казаками они погнались за беглецами, которых без труда догнали на пятой версте, оборотили их и погнали назад под прикрытием тех же трех полицейских казаков, из которых опять, как в Орле, только у одного была пика.
Несмотря на ночной сумрак, я видел, как их "гнали". Перед этим шел дождь, а почва была глинистая, и было смешно и жалко смотреть, как они шлепали и как ноги их волоклись и расползались по мокрой глине, причем где скользила и падала одна передняя пара - то же самое проделывали и все другие, точно в самом деле вели котильон с повторением фигур. Петр Семенов возвращался с исправником на дрожках и держал себя с ним с большим достоинством. Меня он отрекомендовал ему короткой фразой:
- Вот это на их имя доверенность, - и больше не сказал ни слова.
А завернутый в шинель исправник после этого нагнулся и прошептал мне на ухо:
- Прошу вас поспешить ко мне в дом... мы должны с вами переговорить. Пожалуйста, сию минуту!
Он опять запахнулся, и я заметил, что у него была какая-то звезда под капюшоном шинели. Он поехал, и я прошел к нему и ждал его довольно долго и в самом, противном душевном настроении.
"Господи! - думал я, - как я дурно сделал! но мог ли я ожидать, что эти взрослые люди будут так безрассудны, что они покинут жен и детей и станут убегать куда-то, при ясной очевидности, что им убежать невозможно! Ручного барсука смело пускают в лес на охоту, оставляя взаперти его самку с детьми, и барсук не убегает, а возвращается в неволю к своей самке!.. А это ведь все-таки люди!"
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У меня было время подумать и о том, как им будет стыдно, когда их опять посадят на барки... Да, и мне завтра будет стыдно на них глядеть... А исправника все еще нет как нет... и мне очень скучно в его кабинете, а уйти неловко, да притом оказалось, что мне и нельзя уйти, потому что солдат, проводивший меня сюда, ушел и дверь за собою запер, так что я остался под арестом.
В таком неприятном положении я старался развлечь себя чем мог. К моему счастию, здесь были книги, и, притом такие, которыми в тогдашнее время интересовались, - например, лекции московских профессоров: Кудрявцева, Грановского, Геймана и Рулье "О городской ласточке", письма Герцена "об изучении природы" с достопамятным вступлением "во славу Цереры, Помоны и их сродников" и русская библия с казенною сургучною печатью на переплете.
Эта, очевидно, попала сюда по какому-нибудь особому случаю и жила в исправницкой библиотеке не "вроде арестанта".
Так как эта книга была тогда большою редкостью, то я начал ее просматривать и не заметил, как явился домой хозяин.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Исправник, или, как оказалось, неисправник этот, был молодой человек и, по-видимому, принадлежал к числу "образованных дворян".
Когда я его видел на дрожках завернутым в шинель с странным орденом, сверкавшим из-под капюшона, он мне казался человеком солидным, как и надлежит быть исправнику, а теперь, когда он снял шинель, передо мною явилась просто "фитюлька", и вдобавок фитюлька эта вела себя чрезвычайно неосновательно. Во-первых, этот молодец вбежал к себе запыхавшись и напевая: "Услышь меня - полюби меня!"; а во-вторых, он удивился моему здесь присутствию, а потом начал извиняться и хохотать.
- Что прикажете делать? - заговорил он, - делаешь то, что можешь, и позабудешься, но зато, слава богу, все кончено: я всех выпорол!
- Кого выпороли?
- Этих ваших сорок бунтарей... Надо бы, конечно, отобрать зачинщиков, да ваш старик так просил, чтобы не отбирать, а лучше "всех", да и что в самом деле их разбирать!
- Но позвольте... ведь это какое-то недоразумение!.. все сорок человек... Куда они побежали и так безропотно опять вернулись сюда...
Молодой человек расхохотался.
- О да! и не говорите! Болваны! Я вам откровенно скажу, наши люди - это болваны!.. Представьте вы в моем положении англичанина - ведь он бы, я уверен, растерялся, но мне настоящее знание этого народа дает на него настоящие средства. И это почему-с? потому что я здесь родился и вырос! Когда ваш мужик пришел и говорит: "Помогите - сорок человек убежало", я подумал: что делать? Мой начальник в отъезде, а я сам ведь ничего не значу и не имею никаких прав: ведь я простой приказный, я секретарь, не более того, но я знаю этот народ; и потому я взял трех калек, надел шинель с пристегнутой к ней большой пряжкой, догнал беглецов, скомандовал им: "Сволочь, назад!" и всех их, привел назад и перепорол. Моя пряжка действует удивительно: я гоню их назад, как фараон, привожу и всех их секу; и не забудьте, секу их при их же собственном великодушном и благосклонном содействии: они друг друга держат за ноги и за руки и сидят друг у друга на головах, и потом я их отправляю на барку, и все кончено. Они отплывают, а я стою на берегу и думаю: "Ах вы, сор славянский! Ах вы, дрянь родная!" Пусть бы кто-нибудь сам-третий проделал этакую штуку над сорока французами!.. Черта-с два! А тут все прекрасно... И это еще, не забудьте, с моей простой пряжкой; но если бы у меня был настоящий орден!.. О, если бы у меня был орден! С настоящим орденом я бы один целую Россию выпорол! А ваши вещи все на пристани... Там ваше все... Вас нельзя было оставить с переселенцами... Ваш Петр говорит, что он иначе не отвечает за спокойствие, и я это понимаю: это справедливо; он и доверенность вашу увез с собой, и прекрасно сделал, а то надо было бы о вас доносить.
- Что же такое надо бы обо мне доносить?
- Да вот, что вы делали всеобщее возмущение.
И тут он объяснил мне, что спущенная мною на сушу группа взбунтовавшихся крестьян могла вызвать движение, за которое, может быть, пришлось бы множество людей сослать, а теперь, благодаря его находчивости, все окончилось только тем, что он сорок человек перепорол и меня отставил.
1 2 3 4 5