Я и сам не знаю причин такой сентиментальности, отчего-то выраженной в пристрастии к луне, бывшем у меня тогда. Регги стояла передо мной, устремлённая в неё. Я обнял Регги за плечи, обнял сильно, обнял с желанием не отпускать - я лучше других знаю то, как быстро и безвозвратно всё уходит. Я медлительно начал топить себя в её волосах, растирая их рукой по лицу, наслаждаясь прельщением ими, стараясь не думать о том, как скоро она уйдёт из моей жизни и какой след оставит (несомненно оставит) в ней. По несуществующему сценарию (автора!) моей жизни Регги обязательно должна была покинуть меня, как и всё прочее (прочь!). Луна из недлинного списка моих восхищений исчезнет почти в то же время, что и Регги. И если мне будут всегда понятны те чувства, которые влекли меня к ней, то влечения к луне я не пойму уже никогда.
8.
Часы искали моего преступления. Вряд ли они могли его найти - не мог даже я - я потерял проведённую когда-то границу между святым и остальным. Обстоятельства оправдывали то, что никогда в оправданиях не нуждалось. Я не различал, что во мне относится к Регги, а что - к Мари. Я вновь боялся, что потеряю любовь к ней, что Регги займёт её место. Боялся напрасно, как и в прошлый раз, как и всегда. Ничто не способно вытеснить из моих воспоминаний и грёз девочку с невозможным отливом золотых волос, святым взглядом и проникновенной улыбкой. Она останется ей - вечной девочкой, бросившей в меня из снисходительности ласковый взгляд, той, которой будет посвящены все мои сны, все секунды мои, всё, что я сотворю во имя (Ave, Maria, gratia plena) неё. Она останется только во мне - никто не будет помнить её так, как я, если вообще кто-нибудь будет. Страшно и больно от беспомощности когда-нибудь она исчезнет. Не важно, смогу ли увидеть её ещё раз, подобно дарованному мне, важно, что её не будет. Она уйдёт, как ушла из моего ощущения её, как ушло от меня время, как ушло безвозвратное счастье. Вечный вопрос мироздания: куда исчезает то, что было: слова, мысли? Куда исчезает время? Куда исчезнет моя память? Всё это остаётся в солнечных днях моего фантастического безумия, которое заключает безвозвратно (без разврата) ушедших из моей грязной (разной) жизни. Это почтительно-греющее солнце моей памяти заставляло не воспринимать всерьёз двадцать лет, непоколебимо отделяющих меня от Мари. Я благодарен ей за то, что она была в моей жизни, так недолго и так ярко. Я благодарен ей за всё, что она подарила мне несколько часов её присутствия рядом со мной, незатруднительную и лёгкую улыбку, навсегда оставшуюся в памяти. Эта улыбка, превращённая мной в неистребимую вечность, была выражением сравнительного и формального внимания, которым одаривают несомненные богини, такие, как она, тех неимоверно-смертных, как я, на кого случайно (и никак более) попадаёт их милостливый взгляд, тут же переходящий на следующее, сравнительно-достойное его великой милости - всё, относящееся к её улыбке, особенно запомненной мной, всё, что её вызвало и всё, что растворило её, так необъяснимо, что не имеет никакого хоть сколько-нибудь определённого смысла (его в моей жизни вообще ничто не имеет) пытать себя изначально-бесполезным старанием (страданием) в попытке закрепить это в мыслях и выразить в словах - слишком бестелесно, чтобы приравнивать к мерзкому отвращению осязаемости действительно существующего. Мари, послушай меня, я люблю тебя. Это всего-навсего мои слова, ничего не просящие от тебя, даже не смеющие надеяться, что ты когда-нибудь услышишь их растерянный и нерешительный трепет (удивляюсь безграничной распущенности своих робких, как мне по неприкаянной ошибке казалось, грёз. Что ж, по крайней мере, я хоть этим могу утешить себя).
9.
А между тем, я совсем не заметил появление второго моего двойника теперь уже не воплощенного в материи. Боязнь отражений. Существует ли такое заболевание, такая мания, или она дарована только мне? Боязнь отражения. Символ движения. В отличие от того, первого, продолжением которого существовал я, второй двойник стал моим продолжением, но продолжением весьма спорным и не уверенным в своей идеальности. Второй не был копией первого, он даже не был прямой моей копией, скорее, я должен стать вскоре оттиском с его (эго) манерной грации. Этот второй был обращён к противоположности первого, к той побочной и непрочной части моей жизни, символом которой стала Регги. Второй мой двойник зависел от обстоятельств, от меня, от Регги, от нас - первый же не зависел ни от кого, наоборот, я и все последующие мои двойники зависели от него (так кто же из нас двойник: я или он, постоянно умножающий своё количество?). Второй менялся постоянно вместе с незаметнейшим изменением Реггиного взгляда, некоторых моих мыслей, но я завидовал ему в другом - он не помнил того, что я сравнительно хотел забыть. Грех памяти, также раздвоившейся, мешал мне. Одна её часть мешала мне пребывать в беспямятстве другой - в этом была моя самому себе непрощённость. Важно другое - почти одновременно со вторым моим двойником появился в моём неспокойном сознании ещё один, но на этот раз не мой Реггин. Он (или она - какая разница) обладал только её внешностью, всё остальное было надуманным и придуманным - неважно кем, мной или сумасшедствием сущности, во всяком случае, он появился неожиданным и неузнанным. Что повлекло его появление во внутренностях моих мыслей, я не смогу ответить. Реггин двойник возникал в сознании не часто, зато сильно озадачивал появлением. Я старался найти источник того внутреннего, что было спрятано в его несуществующем теле, но так и не смог найти ничего, подобающим образом отвечающего на его вопрос. Кто знает, откуда появились эти сомневающие меня двойники - Реггины и мои, но мне навязчиво кажется, что все они имеют единое начало - неустранимое моё прошлое, все они пришли оттуда и туда же уйдут. У меня нет желания топить себя в лживых глубинах шарлатанства психоанализа, захлёбываться в противоречиях комплексов, которые непременно он обнаружит у меня, только мучает меня всегда одно и то же: что было в моём прошлом, что заставляет меня так скорбить по нему. Определённо, это тот вопрос, на который я всегда ищу ответ, также определённо, что никакого ответа я так никогда и не найду, это, пожалуй, единственный вопрос, на который я не могу найти никакого ответа, даже ложного.
10.
В конце концов (и в начале начал) я люблю именно ту Мари, маленькую хрупкую девочку, бессмертие своё предвидевшую, неподражаемо удивляющуюся почти всему, как мне теперь наивно кажется. Я люблю её вечно той, хотя совсем не знаю, какая она сейчас, осталась ли в ней та доверчивая и не понимающая равнодушия и непричастности к вечному непосредственность, которой она изумляла меня, та неринуждённость, та доверчивость, та непозволительная остальным святая открытость, которые я помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
8.
Часы искали моего преступления. Вряд ли они могли его найти - не мог даже я - я потерял проведённую когда-то границу между святым и остальным. Обстоятельства оправдывали то, что никогда в оправданиях не нуждалось. Я не различал, что во мне относится к Регги, а что - к Мари. Я вновь боялся, что потеряю любовь к ней, что Регги займёт её место. Боялся напрасно, как и в прошлый раз, как и всегда. Ничто не способно вытеснить из моих воспоминаний и грёз девочку с невозможным отливом золотых волос, святым взглядом и проникновенной улыбкой. Она останется ей - вечной девочкой, бросившей в меня из снисходительности ласковый взгляд, той, которой будет посвящены все мои сны, все секунды мои, всё, что я сотворю во имя (Ave, Maria, gratia plena) неё. Она останется только во мне - никто не будет помнить её так, как я, если вообще кто-нибудь будет. Страшно и больно от беспомощности когда-нибудь она исчезнет. Не важно, смогу ли увидеть её ещё раз, подобно дарованному мне, важно, что её не будет. Она уйдёт, как ушла из моего ощущения её, как ушло от меня время, как ушло безвозвратное счастье. Вечный вопрос мироздания: куда исчезает то, что было: слова, мысли? Куда исчезает время? Куда исчезнет моя память? Всё это остаётся в солнечных днях моего фантастического безумия, которое заключает безвозвратно (без разврата) ушедших из моей грязной (разной) жизни. Это почтительно-греющее солнце моей памяти заставляло не воспринимать всерьёз двадцать лет, непоколебимо отделяющих меня от Мари. Я благодарен ей за то, что она была в моей жизни, так недолго и так ярко. Я благодарен ей за всё, что она подарила мне несколько часов её присутствия рядом со мной, незатруднительную и лёгкую улыбку, навсегда оставшуюся в памяти. Эта улыбка, превращённая мной в неистребимую вечность, была выражением сравнительного и формального внимания, которым одаривают несомненные богини, такие, как она, тех неимоверно-смертных, как я, на кого случайно (и никак более) попадаёт их милостливый взгляд, тут же переходящий на следующее, сравнительно-достойное его великой милости - всё, относящееся к её улыбке, особенно запомненной мной, всё, что её вызвало и всё, что растворило её, так необъяснимо, что не имеет никакого хоть сколько-нибудь определённого смысла (его в моей жизни вообще ничто не имеет) пытать себя изначально-бесполезным старанием (страданием) в попытке закрепить это в мыслях и выразить в словах - слишком бестелесно, чтобы приравнивать к мерзкому отвращению осязаемости действительно существующего. Мари, послушай меня, я люблю тебя. Это всего-навсего мои слова, ничего не просящие от тебя, даже не смеющие надеяться, что ты когда-нибудь услышишь их растерянный и нерешительный трепет (удивляюсь безграничной распущенности своих робких, как мне по неприкаянной ошибке казалось, грёз. Что ж, по крайней мере, я хоть этим могу утешить себя).
9.
А между тем, я совсем не заметил появление второго моего двойника теперь уже не воплощенного в материи. Боязнь отражений. Существует ли такое заболевание, такая мания, или она дарована только мне? Боязнь отражения. Символ движения. В отличие от того, первого, продолжением которого существовал я, второй двойник стал моим продолжением, но продолжением весьма спорным и не уверенным в своей идеальности. Второй не был копией первого, он даже не был прямой моей копией, скорее, я должен стать вскоре оттиском с его (эго) манерной грации. Этот второй был обращён к противоположности первого, к той побочной и непрочной части моей жизни, символом которой стала Регги. Второй мой двойник зависел от обстоятельств, от меня, от Регги, от нас - первый же не зависел ни от кого, наоборот, я и все последующие мои двойники зависели от него (так кто же из нас двойник: я или он, постоянно умножающий своё количество?). Второй менялся постоянно вместе с незаметнейшим изменением Реггиного взгляда, некоторых моих мыслей, но я завидовал ему в другом - он не помнил того, что я сравнительно хотел забыть. Грех памяти, также раздвоившейся, мешал мне. Одна её часть мешала мне пребывать в беспямятстве другой - в этом была моя самому себе непрощённость. Важно другое - почти одновременно со вторым моим двойником появился в моём неспокойном сознании ещё один, но на этот раз не мой Реггин. Он (или она - какая разница) обладал только её внешностью, всё остальное было надуманным и придуманным - неважно кем, мной или сумасшедствием сущности, во всяком случае, он появился неожиданным и неузнанным. Что повлекло его появление во внутренностях моих мыслей, я не смогу ответить. Реггин двойник возникал в сознании не часто, зато сильно озадачивал появлением. Я старался найти источник того внутреннего, что было спрятано в его несуществующем теле, но так и не смог найти ничего, подобающим образом отвечающего на его вопрос. Кто знает, откуда появились эти сомневающие меня двойники - Реггины и мои, но мне навязчиво кажется, что все они имеют единое начало - неустранимое моё прошлое, все они пришли оттуда и туда же уйдут. У меня нет желания топить себя в лживых глубинах шарлатанства психоанализа, захлёбываться в противоречиях комплексов, которые непременно он обнаружит у меня, только мучает меня всегда одно и то же: что было в моём прошлом, что заставляет меня так скорбить по нему. Определённо, это тот вопрос, на который я всегда ищу ответ, также определённо, что никакого ответа я так никогда и не найду, это, пожалуй, единственный вопрос, на который я не могу найти никакого ответа, даже ложного.
10.
В конце концов (и в начале начал) я люблю именно ту Мари, маленькую хрупкую девочку, бессмертие своё предвидевшую, неподражаемо удивляющуюся почти всему, как мне теперь наивно кажется. Я люблю её вечно той, хотя совсем не знаю, какая она сейчас, осталась ли в ней та доверчивая и не понимающая равнодушия и непричастности к вечному непосредственность, которой она изумляла меня, та неринуждённость, та доверчивость, та непозволительная остальным святая открытость, которые я помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31