Идешь по горбатому мостику от одного дома к другому, а вокруг тишина. Лишь тихий разговор, легкий смех, чьи-то шаги... Все человеческое, механического - ничего.
Я все думала: "Приеду, буду рассказывать - с чем сравнить? Ленинград? Нет, не то. Разве что канал Грибоедова, когда не катятся рядом машины по Невскому". Вечером зачарованно шли по Венеции. Улица - узкий канал. С двух сторон старинные здания, соединенные мостиками. Брусчатая мостовая. У самых ног вода, и надо посматривать вниз, чтобы не оступиться. Вода тихо плещется, лижет отвоеванные у людей первые этажи и парадные двери, кое-где проступает на камнях зеленая плесень.
По утрам подплывают к домам гондольеры, чтобы вывезти мусор - его спускают в корзинах, - а на речных трамвайчиках едут на работу элегантные, подтянутые клерки. Идешь и не веришь: неужели ты в Венеции? И вдруг за очередным поворотом выступает из моря освещенная огнями - великолепная, огромная - площадь, а на ней собор Святого Марка - как со дна морского. Голуби слетаются на звон колоколов со всей Венеции, и мощные прожектора подсвечивают его.
А в Риме мы были в самый канун Рождества. Через улицы протянуты сияющие гирлянды, на фасадах огромные банты из шелка - еще и климат благоприятствует! Идешь под гирляндами, через огненные воротца, а вокруг столько радости! Ни одного злого лица, никто никого не одергивает, бантов не сдирает и не срывает шаров. Повезло людям: взяли - и родились в Италии!
Гид без конца повторяет, что Италия - страна небогатая, бедная, можно сказать, страна. Это смотря с чем сравнивать... Что они знают о настоящей бедности, когда никто не заслужил ничего, кроме впрямую служащих власти? Что знают о мафии - они, ее печально известные родоначальники? У нас само государство - мафия, это они понимают?
"Можно подделать все, кроме толпы", - писал Салтыков-Щедрин, побывав в ненавистной ему Пруссии. Угрюмая толпа в Пруссии, а значит, плохо живется людям! В Италии толпы в нашем понимании нет, там просто люди - озабоченные, веселые, печальные (веселых больше), но угрюмых мы, например, не видели. И все стараются тебе помочь, хотя не знают английского, моего рабочего языка в поездках. Не знают, но, не жалея времени, вслушиваются, улавливая знакомые названия улиц, оживляются, объясняют, а один старик просто взял меня за руку, привел на автобусную остановку и показал пальцем номер маршрута. Я ему - значок, а он: "Грация, сеньора, грация!" - и улыбается и сияет! Притворяется, что ли, будто ему хорошо, как наши старики притворяются, что им плохо? Или на самом деле - им плохо, а ему хорошо?
Ну ладно. Говорю же, много ездила я по Европе, но на этот раз, в годину, когда пришлось нам признать - перед всем миром признать, - что с построением нового, высшего, ни на что не похожего общества мы обмишурились, такая печаль завладела мною! Ах, какое общество, вот уж на самом деле ни на что не похожее, мы построили... Я ходила по сияющим улицам, всматривалась в беспечные лица и думала: "Мы чужие на этом празднике жизни, Киса". Печаль была светлой - от красоты, окружавшей меня, она была глубокой, как море, - проиграна жизнь и безнадежной - игра сделана, ставок больше нет, по крайней мере у моего поколения. И есть, есть за что нам всем! За кровь безвинных, за то, что допустили разрушение красоты - храмов, усадьб, садов. За то, что терпели, смирялись, давали себя обманывать. И сейчас из последних сил я сражаюсь с ужасной мыслью, что ничего у нас не выходит, не может выйти, что проклята наша земля. Может, потому, что живые перемешаны с мертвыми: главная площадь страны - кладбище. И лежит непохороненным отец-основатель - жестокий, умный, маленький человек с желтым азиатским лицом, и течет мимо трупа толпа, и какие-то люди следят, чтобы в склепе были должная температура и влажность. Неужели только мне это страшно? Зачем этот холод и смерть в центре некогда великого государства? И сколько еще непохороненных на нашей земле...
Нет, хватит о мрачном! Ведь я хотела об Италии. Только из своей жизни, как видно, не выскочишь, хотя многие сейчас убегают в чужую, надеясь, что она станет их собственной - другой, разумной, не обидно-дурацкой, когда никому не нужны всерьез ни наши знания, ни открытия, как дали понять мне только что.
Вот она лежит передо мной, моя докторская, а рядом папка с авторскими свидетельствами. Сколько вписано там фамилий? И директор завода, на котором опробовались мои идеи, и завкафедрой, и ректор... Иначе бы не допустили, не дали базы, не утвердили. Приходилось делиться. Но с докторской так не будет - одна там фамилия, - а потому некому, кроме меня, за нее заступиться.
Перечла написанное и засмеялась: поговорила, называется, об Италии! Опять о нас, о себе, о работе - не вырваться из этого круга. Что же делать? Прямо какая-то мания. Может, снова отправиться к тому врачу с добрыми большими глазами? Так стыдно же: что ж я сама-то с собой не справлюсь? И почему так хочется его, этого врача, видеть?
Двадцатое ноября
Я вышла за Сашу, чтобы не умереть с голоду, - там, в славном уральском городе, куда радостно и торжественно отправилась по распределению. Могла бы, между прочим, спокойно остаться дома, потому что окончила институт с отличием, да и у волейбольной сетки все еще прыгала, отстаивая спортивную честь института, что было, пожалуй, важнее красной корочки моего диплома не для меня, для начальства. Именно поэтому, как выяснилось, меня позвали в аспирантуру, правда, не к нам, в индустриальный, а почему-то в строительный. У нас держали место для отпрыска секретаря райкома, ему и диссертацию потом сляпали - завкафедрой получил для сего благородного дела полугодовой отпуск. Беседу об аспирантуре вел со мной, как вы думаете, кто? Тренер!
- Так я не строитель, - опешила я.
- Да какая разница? - искренне удивился он. - Для вас лично выбили место - вы ж за город играете, - а она еще думает! Беда с этими интеллигентами. Пишите быстренько заявление.
Нет, ни за что! Никакого заявления я писать, конечно, не стала. Откровенный цинизм тренера потряс меня. Вот, значит, как! Мое первое изобретение уже внедрялось на крупном заводе, мое имя - вместе с именем научного руководителя, естественно, - уже мелькнуло в специальном журнале, но это, оказывается, ничего не значит! Это, оказывается, совсем не главное! Главное, что я прыгаю, как кенгуру, у сетки! Чего это я не видела в строительном? И может, из-за меня оттерли кого-то дельного, как меня из-за секретаря райкома? Ну уж нет, ничего мне не надо - ни аспирантуры, ни волейбола! Я и волейбол мгновенно возненавидела, правда, как выяснилось потом, ненадолго. Но тогда поклялась не подходить больше к сетке.
- Гордыни у тебя... На десятерых отпущено - одной досталось, вздохнула мама и принялась собирать меня в дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24