Оглохнуть лучше, чем слышать колок...
На полуслове -- обрыв. Так птица
На взлете падает в глаз болота,
и всхлип воды не особо слышен.
Я озираюсь, супругу Лота
напоминая собою крышам.
Кто обернулся -- поставлен ниже,
а то и попросту брошен в небыль.
Я вновь оглядываюсь и вижу,
что снова насмерть повздорю с небом.
Но голос, ломкий, как смерть свирели,
уже позвал в сердцевину боли.
Не виноградным, но лунным хмелем
томится тело... Потеря воли
в повестке дня. Головокруженье,
и сердце в серебряных швах и шрамах.
Мне слишком памятен час рожденья.
Я возвращаюсь под своды храма,
Где ты, богиня смерчей и бликов,
меня встречаешь сама у входа.
Я таю в горьком свеченье лика,
я погружаюсь в седые воды.
И я держусь за трамвайный дребезг,
как утопающий за тростинку.
А близ, у берега -- гибкий вереск,
но слишком поздно менять пластинку.
Я -- закорючка, я -- запятая,
меня ведь нет, и не надо вовсе.
Мне птиц предсмертная злая стая
стучится в плоть. Я врастаю в осень
всем телом. Видишь, аорта дышит
знобящей пасмурью, мелким снегом.
Я разве зреньем держусь за крыши
раскосой хваткою печенега.
Разрушен голос. По швам расхожим
ползет, расслаиваясь, сетчатка.
Кто это здесь, на меня похожий,
уходит в щйрбину отпечатка?
Она смеется в конце аллеи.
Зачем оттуда так много света?
И кто-то шепчет: "Иди, смелее!
Ты понял? Это конец сюжета".
декабрь 2000
ОДИН ДЕНЬ ИТ-ЖУРНАЛИСТА
Моим коллегам по издательскому дому "Компьютерра"
Я потерялся в трамвайных изводах,
Я ошалел от цифири маршруток.
Нет бы -- махнуть в Баден-Баден на воды,
Там иностранных раскармливать уток.
Где уж... Еще подвернулась халтура.
Я путешествую разве на "мыши".
Сеть, понимаете, инфраструктура...
Кто же еще ее, падлу, опишет?
Хоть бы начальник сказал недовольно,
Видя, что сгасла в коллеге сноровка:
"Ты журналист, или хорь протокольный?",
И отослал меня в командировку.
Так ведь не скажет, он вежливый шибко,
Да и меня не поймешь без устава,
Что это, в тридцать три зуба улыбка,
Или свело лицевые суставы...
Что до сознанья, - так сделалось падко
На созерцание до сладострастья
Онтологического недостатка
Или не менее умной напасти.
Лучше бы тихо дошел до столовой,
(Благо, находится в офисе просто),
И под шумок поедания плова
Полюбовался пейзажем погоста.
В том, что редакция задним фасадом
На мусульманское смотрит кладбище,
Кто виноват, разбираться не надо,
Все же огромного парень умища.
Memento mori да memento mori...
Помню, отстаньте, скорее бы лето,
Мало того, что с Анютою в ссоре,
И ни хрена не жуется котлета.
Падает сервер, - изящно, красиво,
Я бы сказал, с планетарным размахом...
Да, и зачем в пресс-релизе курсивом
Выделил кто-то "...онлайн-альманаха..."?
Что ты хотел этим выразить, милый
Специалист по общественным связям?
Ну-ка, посмотрим... Неужто Камилла?
Вот от кого не видал безобразий...
Вечер. И мысли с изрядным изъяном,
К бывшей жене завернуть, - недалече
Дама живет... Но без пары стаканов
Я не решаюсь обычно на встречу.
Дома весь день дожидается "Дьябло".
Верхний сосед выплывает на стрежень.
Бог ему в помощь... Сыщу пару яблок,
Съем, - и случайного монстра прирежу.
А за окном -- фонари и пороша.
Сон не идет. Подогнувши коленку,
Думая: "Может, я тоже хороший",
Бьешься пребольно клыками о стенку...
7 февраля 2001 года
СЕРДЦЕ ЭДЕМА
Анне Керман
Если ныне ветра обретают сознанье и речь,
Если наши тела в зазеркальный вросли промежуток,
Кто возьмется нутро заповедного сада стеречь?
Кто прорвется к нему, наплевав на запреты маршруток?
Как ресница, в хрусталике плавает яблочный сон,
Обращаясь занозой, лишь только доходит до сердца.
Рана времени - здесь, но ее бередить - не резон:
Не излечишь ее легковесной рукой иноверца.
Мне бы только понять, как же с нами стряслись имена?
Назови меня лишь, - и разлука ворвется мгновенно.
Пишешь слово "любовь", - а написано будет "война",
И горит Карфаген, и Аттила идет на Равенну.
Что же эта ладонь наливается тяжестью вдруг?
Что оделись в базальт невесомые мнимые числа?
И мгновенный зигзаг разбивает космический круг
На бессмыслицу сил и бессилие всякого смысла.
А черта горизонта становится слишком близка.
Воздух -- лунный ландшафт: чересчур уж в нем крапин и вмятин.
Замер камень в руке -- он уже не дождется броска.
Голос вычертил след -- иероглиф по образу "ятя".
Мы записаны в камень, мы втравлены в известь и жесть.
Мы -- лакуна пейзажа, обмолвка морщинистой речи.
Мы -- последний пробел, тот, который уже не прочесть,
Не лицо, но рельеф, где зияет расщелина встречи.
Тягость век вековых... (Или -- "век вековать"? Подскажи...)
Неба пасмурный воск процарапав ресницами сосен,
Чтобы не ускользнуть за черту вековечной межи,
Зрячей хваткою ветра держись за шершавые оси.
Хоть тобой до сих пор все болеет седая вода,
Нас и ей не признать -- мы забытые, смертные боги...
...Через сердце Эдема продеты войной провода,
Те, что выведут нас напрямую к железной дороге.
14 июня 2000 - 12 февраля 2001 года
1 2 3 4