Не со зла ведь. Обиды нашему брату, мужику, немало. Вот и остерегаемся. Чтобы не было мужику лишнего смеха и поругания.
— Куда же твой путь учёный лежит? — спросил Михайлу Шубный. — Не в Москву ли?
— Да уж как не туда?
Дед одобрительно сказал:
— Не мене чем туда; за большими-то делами завсегда туда. Бывал я там, бывал, как же! — И дед важно погладил усы и покрутил их концы, отчего они стали уж совсем как иголки. — Живал, — добавил он.
Всем было хорошо известно, что «Сам с пёрст, усы на семь вёрст» и в самом деле жил в Москве и служил там службу. Однако служил он, собственно говоря, дворником. Но и на этой небольшой должности он подолгу не засиживался, так как страдал за правду. То купцу-хозяину в глаза правду-матку резанёт, напомнив о проданном им мясце, которое-то того, с тухлинкой, то он перед кем с дороги не сходит или шапки не ломает, а то и какого приказного, который неправедно над кем измывается, так шуганет, что хоть святых выноси.
За строптивый нрав да за правду-матку Прохорычу иногда влетало по первое число, и он, еле опомнясь, являлся домой, кляня и купцов, и бояр, и приказных, и весь белый свет, что не на правде стоит.
— И ты, Михайло, стало быть, своё-то там и ломи, — продолжал дед, — как, к примеру, я. Ломи. Ни в чём не сдавай. Я не по учёной части в Москве обретался, однако не при лёгком деле там находился. А блюсти себя умел. Да.
«Сам с пёрст» покрутил усы.
— Дедушка, а по какой же части ты в Москве обретался? — не выдержал парнишка, который до того молчал и слушал, что говорят взрослые.
— А по такой, что какого пострелёнка и выпороть при случае мог.
И дед так зажевал губами, что концы усов у него снова страшно задвигались.
Парнишка хмыкнул и зарылся носом в воротник.
— Вот, Михайло, и смотри, — продолжал «Сам с пёрст», — чтобы кость наша мужицкая в тебе крепка была. Понял? Стой за мужицкую правду, как я за неё в жизни своей стоял.
— Что же, дед правильно говорит, — сказал Шубный. — Ляжет снег, устроится зимний путь, пойдут на Москву сёмужьи, наважьи да тресковые обозы. А с теми обозами и из наших кое-кто, что здесь сейчас перед тобою, пойдёт. Смекнул?
— Как не смекнуть.
Два-три рыбака утвердительно кивнули Михайле головами.
— А кто уже на Москве к приходу твоему случится, те там пособят, да и с нашими, что там живут, сведут. Пятухины, чай, тебе пособят.
— Пятухины? — опять встрял в разговор «Сам с пёрст». — Да как не пособить? Правильные мужики Пятухины-то. Ух ты! — Дед закипал. Сжав крепко кулак, он им долбанул колено: — Ах ты, пострелило бы тебя горой! Какое дело! А?
Дед уже никого не слушал. Рваненький полушубок его разлетелся в стороны, обнаружив совсем не первой молодости порты и повязанную узеньким ремешком заплатанную рубаху.
— Стало быть, уйдёшь ты, Михайло, на совсем-совсем другую жизнь. И опасно там. А вдруг, к примеру, и такое, что не мене как голову сложить? А?
— Напрасно не отдам, а за своё стоять до конца буду. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
«Сам с пёрст» с восхищением смотрел на Михайлу.
— Ну парень! Отец-то, известное дело, не хочет, так ты тайком? А?
Михайло усмехнулся.
— И все богатство, что у отца, всё его оставишь? Побоку?
— Мне в жизни к одному, а это богатство отцово меня к совсем другому поворачивать будет. Вот и ни к чему оно мне.
Дед был уже в полном восторге.
— Ха-ха-ха! — сгибаясь и хватаясь за живот, покатывался он. — Ха-ха-ха! Православные, а? — Он приложил правую ладонь к щеке. — Ведь посудите. Василий Дорофеевич, богатей-то наш знаменитый куростровский, говорит это сыну: вон сколько у меня денег-то — и не считано, богачества всякого, видишь! А сын ему и отвечает: ненадобны мне, батюшка, ни богачество ваше, ни деньги ваши! А? Ха-ха-ха! Это деньги-то ненадобны! — Дед даже как-то взвизгнул. — У-хо-хо! Умора! Ненадобны! Страшенные деньжишшы! Ну удружил, парень!
Вслед деду кое-кто тоже начинал похохатывать. Парнишка, который задал деду ядовитый вопрос, теперь раскрыв от удивления рот и беспрестанно поправляя съезжавшую на нос отцовскую шапку, переводил глаза с деда на Михайлу. Наконец поняв суть, он шмыгнул носом, утёр его рукавом и радостно ухмыльнулся:
— Ух ты!
Фома Афанасьевич попробовал остепенить деда:
— Ты, Прохорыч, путём ли развеселился? Михайле-то деньги, думаешь, не нужны?
— Деньги? Да на кой чёрт они, ежели отчаянное дело?
— Ну, есть-пить человеку надобно, как думаешь?
— Чего? Есть-пить человеку? А, вон что, — опомнился «Сам с пёрст». — Есть-пить, всамделишное дело, надо. Без этого нельзя. Когда человек живёт, пропитание ему должно идти. — Дед вздохнул: — Это мне известно.
— А для пропитания деньги-то нужны, — настаивал Шубный.
— Чего? Деньги для пропитания? Деньги для пропитания беспременно нужны. Потому — бесплатно никто ничего не даёт. Это я знаю.
— Да ты, Прохорыч, вспомнись! Значит, без денег Михайле невозможно?
— Чего? Михайле-то без денег? Нет. Невозможно. Никак. Только такое отчаянное дело! — и, схватившись опять за щеку, «Сам с пёрст» снова залился хохотом: — Дорофеич-то, а? Богачество! А Михайло-то ему: ненадобно мне ваше, тятенька, богачество! Ой-ой-ой!
— Ты, дед, обрусел бы хоть. Михайле-то деньги нужны! Ты это понимаешь?
— Деньги Михайле нужны? А… Как же это я не понимаю? Ясное дело, понимаю! — Дед почесал себе затылок. — У, черт!.. Деньги… Ну и дела!.. У тебя свое что есть? — обратился он к Михайле.
— Полтина всего.
«Сам с пёрст» неодобрительно покачал головой:
— Да, невелик запас. Вон у меня рубль есть. Как же это? — Тут на его лице изобразилось истинное изумление: — Православные!

Дед быстро наклонился, залез правок рукой глубоко в карман штанов и вытащил оттуда тряпицу. Дрожащими от нетерпения пальцами он стал развязывать узел. Узел не поддавался, тогда дед схватил зубами, растянул его, выхватил рубль и, сняв шапку, со всего маху брякнул в неё рубль. Затем он подбросил шапку вверх и поймал её на лету:
— Эй, давай, православные! Шуми! Эх!
У кого что было — посыпалось в шапку. У кого было серебро — бросал серебро, у кого были только медяки — тот бросал медяки. Рыбаки толпились, расстегивали тугие кожухи и вытягивали из-за пазух крепко припрятанные кровные денежки, вытряхивали деньги из тряпиц, из мешочков.
Как падала монета, дед подбрасывал вверх шапку и покрикивал:
— Эх!.. Эх!.. Эх!
«Сам с пёрст» уже обошёл всех, оставался только рыжебородый. Пока дед собирал с других, этот последний тщательно обыскал карманы и всё, что нашлось, сложил в правую руку. Зажав деньги, он держал их наготове.
— Вот тебе на латынь, — сказал он Михайле, кладя все свои деньги в шапку. — Поворачивай её к мужику.
Дед шагнул к Михайле.
«Сам с пёрст, усы на семь вёрст» был гол как сокол и жил бобылем. Все понимали, что рубль для деда — великое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31