- Ты ведь не спешишь?- с надеждой в голосе спросила она. Выйдя из будки, она оказалась такой же маленькой и худенькой, как в детстве.
Она обхватила Ирину и, уткнувшись ей в бок, уже сквозь быстрые легковесные слезы говорила скороговоркой:
- Ирочка! Ой, Ирочка! Да как же я рада, что ты нашлась! Ты ведь у меня одна подруга была, других не было... Если бы ты знала, что ты для меня в детстве значила... Ведь единственная подруга... Я помню, помню, как ты Юрочку просила показать... И бабушка твоя... она нам помогала... Ирочка, вот радость-то... - Бронька смахнула со щеки слезу.
Ирина Михайловна слегка забеспокоилась: неожиданность узнавания, легкое волнение от касания к детству уже прошло, а Бронька, судя по настораживающе-истерической ноте, была немного не в себе - так показалось Ирине, человеку сдержанному и не расположенному к открытым эмоциям.
- Пойдем ко мне, я тут совсем недалеко, рядом, три минуты, - умоляюще предложила Бронька.
Ирина посмотрела на часы - пустого времени было два часа.
- У меня есть минут сорок, я с мужем договорилась здесь встретиться, ответила Ирина, а Бронька уже засовывала в большую кожаную сумку кипу билетов и запирала будку.
Тут только заметила Ирина Михайловна, что выглядит Бронька невероятно моложаво и одета в зеленый лайковый костюм, которые отнюдь не на каждом углу продаются.
- Пойдем, пойдем же, - теребила Бронька Ирину и уже волокла куда-то через дорогу. - Я тут рядом. А мама, мама как тебе обрадуется... - И снова Бронька говорила о том, как Ира была ее единственной подругой во все времена ее ужасного, невыносимого детства...
- А мама-то жива, подумать... сколько же ей лет? - удивилась Ирина.
- Восемьдесят четыре. Инсульт у нее был, ходит с палкой, скандалит. С памятью не все, конечно, в порядке, забывает, что близко... А прошлое помнит очень хорошо. Не хуже меня, - с оттенком умной грусти сказала Бронька.
Они вошли в хороший, из тех, что прежде назывались генеральскими, дом, в приличную квартиру. Когда хлопнула дверь, раздалось шарканье и стук палки. В коридор вышла Симка, сморщенная, воспаленно-красного цвета, голова ее была повязана косынкой, все тем же фасоном - козой, с двумя рожками надо лбом. Двумя руками она опиралась о палку, подволакивала левую ногу, сухое личико ее было искривлено съехавшим вниз ртом.
- А, это ты пришла, я думала - Лева, - не совсем внятно произнесла старая Симка.
- Мама, Лева уехал в командировку, в командировке Лева, - крикнула Бронька, а Ирине сказала тихо: - Муж в командировке вторую неделю, а она никак запомнить не может. - И снова, близко к крику: - Мама, ты посмотри, кто к нам пришел! Это Ирочка, внучка Анны Марковны. Ты помнишь Анну Марковну, в старом дворе?
- А-а, - кивнула Симка. - Конечно, я помню Анну Марковну. Она жива? Нет?
- Давно умерла. Почти двадцать лет, - ответила Ирина, испытывая странное чувство замешательства. - И бабушка, и дедушка, и мамы давно уже нет.
- Анна Марковна была хорошая женщина, - снисходительно, словно от ее мнения зависело нынешнее благосостояние покойной. - Она меня очень уважала, очень уважала, - с гримасой гордого достоинства выговорила с некоторым трудом Симка.
Ирина Михайловна никак не могла вспомнить ее отчества. Не могла потому что никогда его и не знала. Никто никогда не знал отчества Симки по крайней мере, в те времена...
Бронька отвела мать в дальнюю комнату. Ирина огляделась: безликое жилье со стандартной, как у самой Ирины, стенкой, множество дорогой музыкальной техники...
- Я чайник поставлю, - сказала Бронька. - У меня конфеты есть "Юбилейные", большая редкость теперь...
Широкие рукава шелковой блузки красиво летали за тонкими Бронькиными руками, когда она доставала конфеты с высокой полки. Она подняла руку, поправила заколку в волосах, в русых, еще сохранивших рыжий отсвет волосах, и все жесты ее казались Ирине необыкновенно женственными, красивыми. А Бронька все бормотала свое:
- Ирочка, сколько лет, Ирочка. Боже мой, сколько же лет...
"А Бронька-то красавица", - вдруг догадалась Ирина. Раньше ей и в голову такое не приходило. Была замухрышка на тонких ножках, рыжая, хмурая.
"В те годы мы такой красоты не понимали, - подумала Ирина. - Она была слишком тонка по тем временам".
Бронька поставила на стол синие кобальтовые чашки с густым золотом внутри. Знакомые, знакомые чашки. Ирина очень отчетливо вдруг увидела, как молодая Симка с синей чашкой в руках сидит перед жесткой белизной их семейного стола и как бабушка, склонив набок голову, слушает скороговорную, не совсем понятную речь, пересыпаемую еврейскими словами и резкими жестами, которые все кажутся невпопад, а она, Ирочка, сидит под золоченым круглым столиком в углу комнаты и смотрит на странную гостью через бежевую бахрому скатерти, свисающей до самого пола.
- Как мальчики твои? - спросила Ирина.
- Хорошо, Ирочка. Взрослые. Мало сказать взрослые... Сейчас покажу, и вынула шкатулку, а из нее пластиковые стопки ярких цветных фотографий. Это Юрочка, он в Калифорнии живет, вот. Инженер по электронике, какое-то дело у него большое. Богатый. Не по-нашему, по-настоящему. Это жена его, трое детей. Американцы. Девочки красивые, правда? Внучка Джейн. А это Мишка. Он врач-невропатолог. Он там образование получил. Юрочка ему помог. Это мои американцы. Это Мишина жена, китаянка. Представь, на китаянке женился. У них там, в Америке, все перемешано. Особенно в Калифорнии.
Ирина с интересом смотрела на красивых крепких людей, на неестественно яркую, фальшивую по цвету жизнь, а Бронька взяла скромную стопку черно-белых и продолжала:
- А Гришка и Саша здесь, с нами. То есть не с нами. Гришенька на Вятской живет. Развелся он, как-то неладно у него, а Саша в Ленинграде. Внуков нарожали. Две девочки у нас есть, Джейн у Юры и вот эта, Лилечка, Сашина. А это Левы, мужа моего, дочка от первого брака. Сейчас чай принесу. - Бронька улыбнулась и вышла.
Перед Ириной лежала горка фотографий, так же далеко отстоящих от подлинной жизни, как Бронька в сером деревенском платке, с ребенком, завернутым в тяжелое ватное одеяло, слева от крыльца, почти сорок лет тому назад, - с той только разницей, что эти фотографии были лживы и реальны, а облик Броньки того времени правдив, но не воплотим...
- Ах, как я рада, как я рада тебя видеть, - с простодушным многословием повторяла Бронька. - Но ты расскажи о себе, как ты-то живешь? Что делаешь?
Ирина улыбнулась, пожала плечами, - она жила хорошо.
- Хорошо, - сказала она, - дочка... в аспирантуре, внук, муж профессор, я преподаю... доцент, в институте.
И вдруг в душе ее возникла необъяснимая тень недовольства своей жизнью, неловкости за свое полное и заслуженное благополучие. "Да нет, глупости, - промелькнуло в мыслях, - чего же плохого в том, что родители дали мне хорошее образование и обеспечили всем необходимым для жизни и мы все то же дали своей дочери.
1 2 3 4 5 6
Она обхватила Ирину и, уткнувшись ей в бок, уже сквозь быстрые легковесные слезы говорила скороговоркой:
- Ирочка! Ой, Ирочка! Да как же я рада, что ты нашлась! Ты ведь у меня одна подруга была, других не было... Если бы ты знала, что ты для меня в детстве значила... Ведь единственная подруга... Я помню, помню, как ты Юрочку просила показать... И бабушка твоя... она нам помогала... Ирочка, вот радость-то... - Бронька смахнула со щеки слезу.
Ирина Михайловна слегка забеспокоилась: неожиданность узнавания, легкое волнение от касания к детству уже прошло, а Бронька, судя по настораживающе-истерической ноте, была немного не в себе - так показалось Ирине, человеку сдержанному и не расположенному к открытым эмоциям.
- Пойдем ко мне, я тут совсем недалеко, рядом, три минуты, - умоляюще предложила Бронька.
Ирина посмотрела на часы - пустого времени было два часа.
- У меня есть минут сорок, я с мужем договорилась здесь встретиться, ответила Ирина, а Бронька уже засовывала в большую кожаную сумку кипу билетов и запирала будку.
Тут только заметила Ирина Михайловна, что выглядит Бронька невероятно моложаво и одета в зеленый лайковый костюм, которые отнюдь не на каждом углу продаются.
- Пойдем, пойдем же, - теребила Бронька Ирину и уже волокла куда-то через дорогу. - Я тут рядом. А мама, мама как тебе обрадуется... - И снова Бронька говорила о том, как Ира была ее единственной подругой во все времена ее ужасного, невыносимого детства...
- А мама-то жива, подумать... сколько же ей лет? - удивилась Ирина.
- Восемьдесят четыре. Инсульт у нее был, ходит с палкой, скандалит. С памятью не все, конечно, в порядке, забывает, что близко... А прошлое помнит очень хорошо. Не хуже меня, - с оттенком умной грусти сказала Бронька.
Они вошли в хороший, из тех, что прежде назывались генеральскими, дом, в приличную квартиру. Когда хлопнула дверь, раздалось шарканье и стук палки. В коридор вышла Симка, сморщенная, воспаленно-красного цвета, голова ее была повязана косынкой, все тем же фасоном - козой, с двумя рожками надо лбом. Двумя руками она опиралась о палку, подволакивала левую ногу, сухое личико ее было искривлено съехавшим вниз ртом.
- А, это ты пришла, я думала - Лева, - не совсем внятно произнесла старая Симка.
- Мама, Лева уехал в командировку, в командировке Лева, - крикнула Бронька, а Ирине сказала тихо: - Муж в командировке вторую неделю, а она никак запомнить не может. - И снова, близко к крику: - Мама, ты посмотри, кто к нам пришел! Это Ирочка, внучка Анны Марковны. Ты помнишь Анну Марковну, в старом дворе?
- А-а, - кивнула Симка. - Конечно, я помню Анну Марковну. Она жива? Нет?
- Давно умерла. Почти двадцать лет, - ответила Ирина, испытывая странное чувство замешательства. - И бабушка, и дедушка, и мамы давно уже нет.
- Анна Марковна была хорошая женщина, - снисходительно, словно от ее мнения зависело нынешнее благосостояние покойной. - Она меня очень уважала, очень уважала, - с гримасой гордого достоинства выговорила с некоторым трудом Симка.
Ирина Михайловна никак не могла вспомнить ее отчества. Не могла потому что никогда его и не знала. Никто никогда не знал отчества Симки по крайней мере, в те времена...
Бронька отвела мать в дальнюю комнату. Ирина огляделась: безликое жилье со стандартной, как у самой Ирины, стенкой, множество дорогой музыкальной техники...
- Я чайник поставлю, - сказала Бронька. - У меня конфеты есть "Юбилейные", большая редкость теперь...
Широкие рукава шелковой блузки красиво летали за тонкими Бронькиными руками, когда она доставала конфеты с высокой полки. Она подняла руку, поправила заколку в волосах, в русых, еще сохранивших рыжий отсвет волосах, и все жесты ее казались Ирине необыкновенно женственными, красивыми. А Бронька все бормотала свое:
- Ирочка, сколько лет, Ирочка. Боже мой, сколько же лет...
"А Бронька-то красавица", - вдруг догадалась Ирина. Раньше ей и в голову такое не приходило. Была замухрышка на тонких ножках, рыжая, хмурая.
"В те годы мы такой красоты не понимали, - подумала Ирина. - Она была слишком тонка по тем временам".
Бронька поставила на стол синие кобальтовые чашки с густым золотом внутри. Знакомые, знакомые чашки. Ирина очень отчетливо вдруг увидела, как молодая Симка с синей чашкой в руках сидит перед жесткой белизной их семейного стола и как бабушка, склонив набок голову, слушает скороговорную, не совсем понятную речь, пересыпаемую еврейскими словами и резкими жестами, которые все кажутся невпопад, а она, Ирочка, сидит под золоченым круглым столиком в углу комнаты и смотрит на странную гостью через бежевую бахрому скатерти, свисающей до самого пола.
- Как мальчики твои? - спросила Ирина.
- Хорошо, Ирочка. Взрослые. Мало сказать взрослые... Сейчас покажу, и вынула шкатулку, а из нее пластиковые стопки ярких цветных фотографий. Это Юрочка, он в Калифорнии живет, вот. Инженер по электронике, какое-то дело у него большое. Богатый. Не по-нашему, по-настоящему. Это жена его, трое детей. Американцы. Девочки красивые, правда? Внучка Джейн. А это Мишка. Он врач-невропатолог. Он там образование получил. Юрочка ему помог. Это мои американцы. Это Мишина жена, китаянка. Представь, на китаянке женился. У них там, в Америке, все перемешано. Особенно в Калифорнии.
Ирина с интересом смотрела на красивых крепких людей, на неестественно яркую, фальшивую по цвету жизнь, а Бронька взяла скромную стопку черно-белых и продолжала:
- А Гришка и Саша здесь, с нами. То есть не с нами. Гришенька на Вятской живет. Развелся он, как-то неладно у него, а Саша в Ленинграде. Внуков нарожали. Две девочки у нас есть, Джейн у Юры и вот эта, Лилечка, Сашина. А это Левы, мужа моего, дочка от первого брака. Сейчас чай принесу. - Бронька улыбнулась и вышла.
Перед Ириной лежала горка фотографий, так же далеко отстоящих от подлинной жизни, как Бронька в сером деревенском платке, с ребенком, завернутым в тяжелое ватное одеяло, слева от крыльца, почти сорок лет тому назад, - с той только разницей, что эти фотографии были лживы и реальны, а облик Броньки того времени правдив, но не воплотим...
- Ах, как я рада, как я рада тебя видеть, - с простодушным многословием повторяла Бронька. - Но ты расскажи о себе, как ты-то живешь? Что делаешь?
Ирина улыбнулась, пожала плечами, - она жила хорошо.
- Хорошо, - сказала она, - дочка... в аспирантуре, внук, муж профессор, я преподаю... доцент, в институте.
И вдруг в душе ее возникла необъяснимая тень недовольства своей жизнью, неловкости за свое полное и заслуженное благополучие. "Да нет, глупости, - промелькнуло в мыслях, - чего же плохого в том, что родители дали мне хорошее образование и обеспечили всем необходимым для жизни и мы все то же дали своей дочери.
1 2 3 4 5 6