Вошли. Дверь, конечно, исчезла, как будто растворилась за их спинами.
Внутри был яркий солнечный день. Нераннее утро. Начало лета. Стеной стояли большие южные деревья, и не как попало, а в осмысленном порядке. Новенькая поняла, что и здесь есть какая-то простая формула их взаиморасположения, угадав которую поймешь сообщение, заключенное в них, и сообщение это они несут собой, в себе и для себя. Это сообщение также заключалось и в оттенках зеленого - от бледного, едва отслоившегося от желтого, до густого, торжественного, как хорал, со всеми мыслимыми переходами через цвет новорожденной травы, блекло-серебряную зелень ивы, пронзительный и опасный цвет болотной ряски, матовый тростниковый, простодушно-магометанский и даже тот технологически-зеленый, который встречается только в хозяйственных и строительных магазинах...
Новенькая зажмурилась от наслаждения.
"Как счастливы сейчас глаза", - подумал Бритоголовый, которому открывались иногда ощущения отдельных чужих органов... Теперь и его собственные глаза ликовали и радость свою передавали всему телу.
Молодая женщина, сидящая на корточках между двумя криптомериями, встала, увидев Иудея, подошла к нему, и они крепко расцеловались.
"Всех, буквально всех знает", - удивился Бритоголовый. Они с Новенькой стояли чуть поодаль, не мешая встрече.
- ...ландшафтная архитектура, о чем и мечтала... Последний курс я не успела закончить, оставалось два экзамена и диплом. А здесь, видишь, всему научилась. - Женщина погладила криптомерию, и та потерлась о ее ладонь, как хорошая кошка. - Эта парочка все ссорится между собой, никак не могут друг к другу приспособиться. Я их все примиряю.
Лицо ее было привлекательным, хотя и грубоватым: глубоко вмятая переносица, курносый нос, крупный рот... глаза же были большущие, серые, в двойной черной обводке, одна вокруг радужки, вторая - из густых черных ресниц под широкими мужскими бровями.
- Сейчас, сейчас покажу вам, - обратилась она уже к Бритоголовому и Новенькой. - Катя меня зовут.
Новенькая заметила, что на Кате мужская майка-безрукавка, в каких выступают боксеры, и натягивалась эта майка большой молодой грудью. Многорядное коралловое ожерелье сплошь покрывало шею... Бритоголовый же увидел то, что именно скрывали веселенькие кораллы, - неряшливый прозекторский шов от самой надключичной ямки вниз...
- У меня лучше всего с деревьями получается, на одном языке говорим. Катя указала на два отвернувшихся друг от друга дерева. - А эти криптомерии у меня любимцы... Может, вы помните, была такая дурацкая игра - почта цветов. Желтый нарцисс - к измене, красная роза - к страстной любви, незабудка - верность до гроба... - Она улыбнулась, показав неплотно подогнанные один к другому зубы. - Так вот, самое смешное, что все более или менее так и есть... Соответственно этому и высаживать их надо, чтобы текст не нарушался... Садик-то этот для безымянных детей.
Бритоголовый и Новенькая переглянулись: каких безымянных детей?
Иудей шел чуть сбоку, бормоча под нос:
- Уж мог бы догадаться сам, без подсказки... И твои там...
Аллея из криптомерий вела вниз, к воде. Воды не было видно, но был запах, обещающий воду, тот сильный запах, который за десятки километров чуют животные и несутся к водопою...
Озеро было совсем небольшим, округлым и как будто слегка выпуклым. Его синяя вода была подвижной и искрилась.
- Трудно смотреть? - догадалась Катя. - Я тоже первое время мучилась, пока глаза не привыкли. Надо смотреть как бы немного мимо, не в упор. Ну что, показать поближе? - последний вопрос адресовался к Иудею.
Он кивнул. Катя взошла на легкий мосток, дугой висевший над озером, легла на живот и опустила обе руки в воду. Она поболтала немного руками, что-то тихо сказала и поднялась, держа в руках нечто, как сперва показалось, стеклянное. Оно искрилось. Катя сунула этот слиток света, воды и голубизны в руки Бритоголовому. Он принял его в сомкнутые ладони и прошептал:
- Ребенок...
Никакого ребенка Новенькая не видела.
Озеро было полно, просто кипело от шаров - прозрачных, голубоватых. Новенькая вспомнила про длинный картонный ящик, в котором хранились рождественские елочные игрушки ее детства, и среди них, завернутые каждый в отдельную бумажку, самые любимые - шары...
"Ну конечно, все правильно", - заволновалась Новенькая. Что именно правильно, она не смогла бы объяснить...
- Здесь и нерожденные, абортированные... Иногда они дозревают и опять восходят, - деловито объяснила Катя. - Вон, кстати, совершенно дозревший. И она сунула руку, пытаясь выудить нечто, что явно не хотело быть выуженным.
- Мы же с тобой в философии хорошо пошарили, - начал было Иудей, но Бритоголовый его перебил:
- Нет, нет. Я больше историей интересовался.
- Да ладно. Помнишь лейбницевские монады? Очень близко, надо признать. И Блаженный Августин догадывался... Ну, про каббалистов я и не говорю, они, надо отдать им должное, при всей невыносимости их метода, много накопали... - Он вдруг хмыкнул: - Что там ваш Федор Михайлович насчет слезинки ребенка говорил? Всевышнему замечания делал, что гуманизма в нем мало...
А Новенькая глаз не могла отвести от Кати - та выудила совершенно прозрачный шар размером с большой апельсин, подула на него, уложила на ладони и замерла. Шар чуть качнулся, слегка дернулся, начал было неуверенное движение вверх, но, как будто испугавшись чего-то, снова приник к ладони.
- Боится, маленький, - со счастливой улыбкой сказала Катя. - Им сейчас страшно очень... Трудиться идут. Кто на подвиг, кто на подлость... Но этот, этот очень хороший...
- А есть плохие? - изумилась Новенькая.
Катя вздохнула:
- Да все разные. Есть напуганные, травмированные... А чем больше страху они натерпелись, тем больше от них будет зла...
Звучало это убедительно, тем более, что у Новенькой опять возникло ощущение, что она об этом что-то и сама знает.
- Возьми-ка его, - сказал Иудей Бритоголовому.
Бритоголовый почувствовал, что и сам очень хочет подержать в руках это существо. Он накрыл ладонью шар, прижавшийся к Катиной руке. Катя повернула ладонь так, что шар плотно лег в руку Бритоголовому. По весу, по ощущению живого тепла, беспокойства и доверчивости это был ребенок. И несомненно, мальчик.
- Ну, благослови, - сказал Иудей.
- Это не по моей части, это по вашей, по еврейской. Я про это ничего не знаю, - улыбнулся Бритоголовый, но не Иудею, а запечатанному в шаре существу, обещающему стать младенцем.
- Он тебе не чужой. Да и мне... А не хочешь благословлять, не надо. Просто пожелай ему, чтобы он стал хорошим врачом.
- Это да, - согласился Бритоголовый. - Пусть будет.
Шар легко оторвался от ладони и, как пузырек воздуха в воде, поплыл вверх... покуда не достиг какой-то невидимой преграды, возле которой замедлился, уперся в нее, с усилием пробил и исчез, оставив после себя звук лопнувшей пленки и унося в сердцевине своего существа воспоминание о преодолении границы раздела двух сред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Внутри был яркий солнечный день. Нераннее утро. Начало лета. Стеной стояли большие южные деревья, и не как попало, а в осмысленном порядке. Новенькая поняла, что и здесь есть какая-то простая формула их взаиморасположения, угадав которую поймешь сообщение, заключенное в них, и сообщение это они несут собой, в себе и для себя. Это сообщение также заключалось и в оттенках зеленого - от бледного, едва отслоившегося от желтого, до густого, торжественного, как хорал, со всеми мыслимыми переходами через цвет новорожденной травы, блекло-серебряную зелень ивы, пронзительный и опасный цвет болотной ряски, матовый тростниковый, простодушно-магометанский и даже тот технологически-зеленый, который встречается только в хозяйственных и строительных магазинах...
Новенькая зажмурилась от наслаждения.
"Как счастливы сейчас глаза", - подумал Бритоголовый, которому открывались иногда ощущения отдельных чужих органов... Теперь и его собственные глаза ликовали и радость свою передавали всему телу.
Молодая женщина, сидящая на корточках между двумя криптомериями, встала, увидев Иудея, подошла к нему, и они крепко расцеловались.
"Всех, буквально всех знает", - удивился Бритоголовый. Они с Новенькой стояли чуть поодаль, не мешая встрече.
- ...ландшафтная архитектура, о чем и мечтала... Последний курс я не успела закончить, оставалось два экзамена и диплом. А здесь, видишь, всему научилась. - Женщина погладила криптомерию, и та потерлась о ее ладонь, как хорошая кошка. - Эта парочка все ссорится между собой, никак не могут друг к другу приспособиться. Я их все примиряю.
Лицо ее было привлекательным, хотя и грубоватым: глубоко вмятая переносица, курносый нос, крупный рот... глаза же были большущие, серые, в двойной черной обводке, одна вокруг радужки, вторая - из густых черных ресниц под широкими мужскими бровями.
- Сейчас, сейчас покажу вам, - обратилась она уже к Бритоголовому и Новенькой. - Катя меня зовут.
Новенькая заметила, что на Кате мужская майка-безрукавка, в каких выступают боксеры, и натягивалась эта майка большой молодой грудью. Многорядное коралловое ожерелье сплошь покрывало шею... Бритоголовый же увидел то, что именно скрывали веселенькие кораллы, - неряшливый прозекторский шов от самой надключичной ямки вниз...
- У меня лучше всего с деревьями получается, на одном языке говорим. Катя указала на два отвернувшихся друг от друга дерева. - А эти криптомерии у меня любимцы... Может, вы помните, была такая дурацкая игра - почта цветов. Желтый нарцисс - к измене, красная роза - к страстной любви, незабудка - верность до гроба... - Она улыбнулась, показав неплотно подогнанные один к другому зубы. - Так вот, самое смешное, что все более или менее так и есть... Соответственно этому и высаживать их надо, чтобы текст не нарушался... Садик-то этот для безымянных детей.
Бритоголовый и Новенькая переглянулись: каких безымянных детей?
Иудей шел чуть сбоку, бормоча под нос:
- Уж мог бы догадаться сам, без подсказки... И твои там...
Аллея из криптомерий вела вниз, к воде. Воды не было видно, но был запах, обещающий воду, тот сильный запах, который за десятки километров чуют животные и несутся к водопою...
Озеро было совсем небольшим, округлым и как будто слегка выпуклым. Его синяя вода была подвижной и искрилась.
- Трудно смотреть? - догадалась Катя. - Я тоже первое время мучилась, пока глаза не привыкли. Надо смотреть как бы немного мимо, не в упор. Ну что, показать поближе? - последний вопрос адресовался к Иудею.
Он кивнул. Катя взошла на легкий мосток, дугой висевший над озером, легла на живот и опустила обе руки в воду. Она поболтала немного руками, что-то тихо сказала и поднялась, держа в руках нечто, как сперва показалось, стеклянное. Оно искрилось. Катя сунула этот слиток света, воды и голубизны в руки Бритоголовому. Он принял его в сомкнутые ладони и прошептал:
- Ребенок...
Никакого ребенка Новенькая не видела.
Озеро было полно, просто кипело от шаров - прозрачных, голубоватых. Новенькая вспомнила про длинный картонный ящик, в котором хранились рождественские елочные игрушки ее детства, и среди них, завернутые каждый в отдельную бумажку, самые любимые - шары...
"Ну конечно, все правильно", - заволновалась Новенькая. Что именно правильно, она не смогла бы объяснить...
- Здесь и нерожденные, абортированные... Иногда они дозревают и опять восходят, - деловито объяснила Катя. - Вон, кстати, совершенно дозревший. И она сунула руку, пытаясь выудить нечто, что явно не хотело быть выуженным.
- Мы же с тобой в философии хорошо пошарили, - начал было Иудей, но Бритоголовый его перебил:
- Нет, нет. Я больше историей интересовался.
- Да ладно. Помнишь лейбницевские монады? Очень близко, надо признать. И Блаженный Августин догадывался... Ну, про каббалистов я и не говорю, они, надо отдать им должное, при всей невыносимости их метода, много накопали... - Он вдруг хмыкнул: - Что там ваш Федор Михайлович насчет слезинки ребенка говорил? Всевышнему замечания делал, что гуманизма в нем мало...
А Новенькая глаз не могла отвести от Кати - та выудила совершенно прозрачный шар размером с большой апельсин, подула на него, уложила на ладони и замерла. Шар чуть качнулся, слегка дернулся, начал было неуверенное движение вверх, но, как будто испугавшись чего-то, снова приник к ладони.
- Боится, маленький, - со счастливой улыбкой сказала Катя. - Им сейчас страшно очень... Трудиться идут. Кто на подвиг, кто на подлость... Но этот, этот очень хороший...
- А есть плохие? - изумилась Новенькая.
Катя вздохнула:
- Да все разные. Есть напуганные, травмированные... А чем больше страху они натерпелись, тем больше от них будет зла...
Звучало это убедительно, тем более, что у Новенькой опять возникло ощущение, что она об этом что-то и сама знает.
- Возьми-ка его, - сказал Иудей Бритоголовому.
Бритоголовый почувствовал, что и сам очень хочет подержать в руках это существо. Он накрыл ладонью шар, прижавшийся к Катиной руке. Катя повернула ладонь так, что шар плотно лег в руку Бритоголовому. По весу, по ощущению живого тепла, беспокойства и доверчивости это был ребенок. И несомненно, мальчик.
- Ну, благослови, - сказал Иудей.
- Это не по моей части, это по вашей, по еврейской. Я про это ничего не знаю, - улыбнулся Бритоголовый, но не Иудею, а запечатанному в шаре существу, обещающему стать младенцем.
- Он тебе не чужой. Да и мне... А не хочешь благословлять, не надо. Просто пожелай ему, чтобы он стал хорошим врачом.
- Это да, - согласился Бритоголовый. - Пусть будет.
Шар легко оторвался от ладони и, как пузырек воздуха в воде, поплыл вверх... покуда не достиг какой-то невидимой преграды, возле которой замедлился, уперся в нее, с усилием пробил и исчез, оставив после себя звук лопнувшей пленки и унося в сердцевине своего существа воспоминание о преодолении границы раздела двух сред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97