Раньше на ней Пепел спал. На дембель ушел весной этой. Теперь - твоя будет. Рядом со мной. Вот наша тумбочка. Понял?
Боец кивает.
Сажусь на свою койку. Смотрю на напряженное лицо Кувшинкина.
- Ставлю тебе первую боевую задачу!
Боец - весь внимание.
- Завтра же найдешь текст стихотворения "Москва! Как много в этом звуке:" Помнишь такое, нет? Лермонтова, "Бородино" читал? В школе плохо учился? Уроки прогуливал, в Москву подраться ездил, да?
Боец молчит.
- Так вот. Найдешь текст и выучишь. Наизусть. И мне будешь перед отбоем рассказывать. Понял? Вместо этой сказочки мудацкой, что в карантине учил: Учил ведь сказочку?
- Да. Так точно.
- Ну, значит, и про Москву выучишь. Будем прививать тебе любовь к столице нашей великой Родины через искусство. Съебал!
Кувшинкин убегает.
Сбрасываю сапоги и заваливаюсь на койку. Закрываю глаза. Мне кажется, что я вижу свое отражение в одном из кривых зеркал дурацкой комнаты смеха, куда все мы попали бесплатно и на два года.
Отражение мне совсем не нравится.
И здесь, как заметил когда-то Паша Секс, далеко не смешно.
Бойцов к нам пришло всего шесть человек. Кроме виденных мной четверых, на следующее утро к построению прибыли еще двое - Новиков и Максимов.
Такое бывает, если приехавшие на присягу родители останавливаются в гостинице военгородка на несколько дней. Командование разрешает солдату проводить время с ними, но обязывает являться на построения.
Максимов родом из Челябинска, высокий и ширококостный, с приплюснутым боксерским носом и накачаной шеей. Это радует - все же не весь призыв плюгавым оказался.
Максимов держится спокойно, приветливо. Сообщает нам свою кликуху - Макс. Спрашиваем его - действительно, боксер, кандидат в мастера.
- Тогда не Макс будешь, а Тайсон! - решаем мы.
Паша Секс радуется:
- Наконец-то дождался! У нас спортзал есть, от Скакуна остался, был тут у нас гигант один: Две груши висят. Сходим как-нибудь, поспарингуем:
Я смеюсь. Паша, хоть и коренастый, ниже Тайсона чуть не вполовину.
Новиков - пермяк, маленький и лопоухий. Впрочем, после карантиновской стрижки наголо все обычно лопоухие. Новиков притащил в казарму два огромных пакета с едой.
Костюк протягивает к ним руку, но его вдруг отстраняет Колбаса. Колбаса старше нас по призыву на полгода.
- Съеби, тебе не положено, - небрежно роняет Колбаса, роясь в пакете. - Сначала всегда старый! - поучительным тоном обращается он к бойцу.
Костюк смотрит на меня.
Я оглядываюсь. Из офицеров - никого. Парахин и Воронцов должны явиться с минуты на минуту, но пока все чисто.
Киваю Костюку.
Тот молча бьет Колбасу кулаком в лицо и тут же добавляет ногой. Носок его сапога попадает Колбасе точно в пах, и сержант, выронив пакет, приседает, а затем и валится на пол.
Боец перепуган происходящим.
Вижу, как из-за его спины появляется двое осенников - Укол и Гунько.
- Ты охуел, что ли?! - орет Уколов. - Ты на сержанта руку поднял!
Подхватываю табурет и встаю рядом с Костюком. К нам бегут Кица и Секс.
Колбаса все еще на полу, рядом с пакетом. Поджав колени к груди, перекатывается с боку на бок, беззучно раззявив рот.
Здорово ему Костюк заехал.
- Рот закрой! Уставник хуев нашелся! Сейчас рядом с ним ляжешь! - говорю я, надвигаясь на Укола.
Подбежавшие Кица и Паша, с ремнями в руках, встают сзади осенников. Гунько озирается по сторонам и понимает - заступиться за них некому. Все другие из их призыва в наряде.
Мандавохи лишь наблюдают за нами со стороны, в наши взводовские дела не лезут. Да и Колбаса, это все понимают, был не прав.
Не надо выебываться, как говорится.
- Я так розумею, це все ж моэ: - Костюк поднимает пакет и передает его Кице.
Конфликт исчерпан.
Гунько и Укол помогают Колбасе подняться и ведут его в сортир.
Паша Секс подходит к посеревшему лицом Новикову и хлопает его по плечу.
- Я надеюсь, ты и все остальные, кто с тобой, поняли, кто ваши настоящие дедушки?
Боец часто-часто кивает.
Осенники просто так власть не сдадут, это ясно. Теперь за каждым шагом следить надо. Это только начало.
Не нравится мне это все. Даже наши старые за нас с дембелями не пиздились.
После отбоя в казарму заваливают сменившие нас на КПП Гитлер и Бурый.
- Ну, че, бля, - с ходу начинает Бурый. - Сейчас посмотрим, чему вас в духанке учили.
Бойцы уже лежат под одеялами и внимательно наблюдают за ним.
Мишаня выдерживает паузу и вдруг орет на всю казарму:
- Сорок пять секунд - подъем!
Бойцы вскакивают и, натыкаясь друг на друга, судорожно одеваются.
Гитлер пинает никак не могущего справиться с брючным ремнем Новикова:
- Воин, резче давай!
От пинка Новиков падает на прикроватные тумбочки. Одна из них опрокидывается и из нее вылетают во все стороны мыльно-рыльные принадлежности.
Это тумбочка Кицы. Толстый хохол мрачнеет:
- Э, Хытлер, полехче там!
Сахнюк взвивается:
- Я тебе не Гитлер, ты понял?! Еще раз назовет кто так:
- То шо? - спокойно спрашивает Кица.
Мелкий, плюгавый Сахнюк молчит.
Все-таки есть в его внешности что-то такое: Ему бы в кино играть. Особенно в старых, черно-белых фильмах про войну. Если не Гитлера, то полицая, старосту-холуя, или просто предателя, провокатора.
- Боец на хавчик проставился, не трогай его, - говорю я Сахнюку.
Бойцы, одетые уже, стоят по стойке смирно.
- Слушай сюда! - командует Гончаров. - Крокодилов сушить умеем?
Бойцы переглядываются.
- Я не понял, воины!.. - Гончаров подпрыгивает к одному из них - Кувшинкину - и бьет его кулаком в живот.
Боец морщится, но удар держит.
Гончаров оглядывается на нас:
- А вы хуль сидите - не видите, службу воины ни хуя не шарят!
К стоящим навытяжку бойцам, закусив губу, подходит Сахнюк и начинает пинать их по голеням, одного за другим. Достается и здоровому Максимову, но тот понимает, что рыпаться нельзя.
Я ухожу в сортир умыться и покурить.
Стоя у окна, разглядываю свое отражение.
Мыслей у меня в голове нет никаких.
Когда возвращаюсь, бойцы уже "сушат крокодилов".
Максимова, как самого рослого, заставили растянуться над проходом. Пальцами ног он едва держится за дужку верхней койки одного ряда, а вытянутыми руками уцепился за спинку койки другого.
От напряжения его уже начинает трясти. Спинки коек ходят ходуном. Еще минута - и Макс упадет.
Сахнюк вдруг расцветает улыбкой. Вынимает из ножен не сданный еще штык-нож, встает на колено чуть сбоку от висящего над ним Максимова. Устанавливает нож на полу острием вверх.
- А теперь попробуй, ебнись! - Гитлер аж светится от удачной шутки.
Через несколько секунд Макс действительно падает, но Сахнюк успевает убрать нож.
Тщедушного Надеждина посадили на одну лишь перекладину - как Мишаню в свое время. Надеждин сидит с багровым - видно даже в темноте - лицом и неудержимо заваливается вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Боец кивает.
Сажусь на свою койку. Смотрю на напряженное лицо Кувшинкина.
- Ставлю тебе первую боевую задачу!
Боец - весь внимание.
- Завтра же найдешь текст стихотворения "Москва! Как много в этом звуке:" Помнишь такое, нет? Лермонтова, "Бородино" читал? В школе плохо учился? Уроки прогуливал, в Москву подраться ездил, да?
Боец молчит.
- Так вот. Найдешь текст и выучишь. Наизусть. И мне будешь перед отбоем рассказывать. Понял? Вместо этой сказочки мудацкой, что в карантине учил: Учил ведь сказочку?
- Да. Так точно.
- Ну, значит, и про Москву выучишь. Будем прививать тебе любовь к столице нашей великой Родины через искусство. Съебал!
Кувшинкин убегает.
Сбрасываю сапоги и заваливаюсь на койку. Закрываю глаза. Мне кажется, что я вижу свое отражение в одном из кривых зеркал дурацкой комнаты смеха, куда все мы попали бесплатно и на два года.
Отражение мне совсем не нравится.
И здесь, как заметил когда-то Паша Секс, далеко не смешно.
Бойцов к нам пришло всего шесть человек. Кроме виденных мной четверых, на следующее утро к построению прибыли еще двое - Новиков и Максимов.
Такое бывает, если приехавшие на присягу родители останавливаются в гостинице военгородка на несколько дней. Командование разрешает солдату проводить время с ними, но обязывает являться на построения.
Максимов родом из Челябинска, высокий и ширококостный, с приплюснутым боксерским носом и накачаной шеей. Это радует - все же не весь призыв плюгавым оказался.
Максимов держится спокойно, приветливо. Сообщает нам свою кликуху - Макс. Спрашиваем его - действительно, боксер, кандидат в мастера.
- Тогда не Макс будешь, а Тайсон! - решаем мы.
Паша Секс радуется:
- Наконец-то дождался! У нас спортзал есть, от Скакуна остался, был тут у нас гигант один: Две груши висят. Сходим как-нибудь, поспарингуем:
Я смеюсь. Паша, хоть и коренастый, ниже Тайсона чуть не вполовину.
Новиков - пермяк, маленький и лопоухий. Впрочем, после карантиновской стрижки наголо все обычно лопоухие. Новиков притащил в казарму два огромных пакета с едой.
Костюк протягивает к ним руку, но его вдруг отстраняет Колбаса. Колбаса старше нас по призыву на полгода.
- Съеби, тебе не положено, - небрежно роняет Колбаса, роясь в пакете. - Сначала всегда старый! - поучительным тоном обращается он к бойцу.
Костюк смотрит на меня.
Я оглядываюсь. Из офицеров - никого. Парахин и Воронцов должны явиться с минуты на минуту, но пока все чисто.
Киваю Костюку.
Тот молча бьет Колбасу кулаком в лицо и тут же добавляет ногой. Носок его сапога попадает Колбасе точно в пах, и сержант, выронив пакет, приседает, а затем и валится на пол.
Боец перепуган происходящим.
Вижу, как из-за его спины появляется двое осенников - Укол и Гунько.
- Ты охуел, что ли?! - орет Уколов. - Ты на сержанта руку поднял!
Подхватываю табурет и встаю рядом с Костюком. К нам бегут Кица и Секс.
Колбаса все еще на полу, рядом с пакетом. Поджав колени к груди, перекатывается с боку на бок, беззучно раззявив рот.
Здорово ему Костюк заехал.
- Рот закрой! Уставник хуев нашелся! Сейчас рядом с ним ляжешь! - говорю я, надвигаясь на Укола.
Подбежавшие Кица и Паша, с ремнями в руках, встают сзади осенников. Гунько озирается по сторонам и понимает - заступиться за них некому. Все другие из их призыва в наряде.
Мандавохи лишь наблюдают за нами со стороны, в наши взводовские дела не лезут. Да и Колбаса, это все понимают, был не прав.
Не надо выебываться, как говорится.
- Я так розумею, це все ж моэ: - Костюк поднимает пакет и передает его Кице.
Конфликт исчерпан.
Гунько и Укол помогают Колбасе подняться и ведут его в сортир.
Паша Секс подходит к посеревшему лицом Новикову и хлопает его по плечу.
- Я надеюсь, ты и все остальные, кто с тобой, поняли, кто ваши настоящие дедушки?
Боец часто-часто кивает.
Осенники просто так власть не сдадут, это ясно. Теперь за каждым шагом следить надо. Это только начало.
Не нравится мне это все. Даже наши старые за нас с дембелями не пиздились.
После отбоя в казарму заваливают сменившие нас на КПП Гитлер и Бурый.
- Ну, че, бля, - с ходу начинает Бурый. - Сейчас посмотрим, чему вас в духанке учили.
Бойцы уже лежат под одеялами и внимательно наблюдают за ним.
Мишаня выдерживает паузу и вдруг орет на всю казарму:
- Сорок пять секунд - подъем!
Бойцы вскакивают и, натыкаясь друг на друга, судорожно одеваются.
Гитлер пинает никак не могущего справиться с брючным ремнем Новикова:
- Воин, резче давай!
От пинка Новиков падает на прикроватные тумбочки. Одна из них опрокидывается и из нее вылетают во все стороны мыльно-рыльные принадлежности.
Это тумбочка Кицы. Толстый хохол мрачнеет:
- Э, Хытлер, полехче там!
Сахнюк взвивается:
- Я тебе не Гитлер, ты понял?! Еще раз назовет кто так:
- То шо? - спокойно спрашивает Кица.
Мелкий, плюгавый Сахнюк молчит.
Все-таки есть в его внешности что-то такое: Ему бы в кино играть. Особенно в старых, черно-белых фильмах про войну. Если не Гитлера, то полицая, старосту-холуя, или просто предателя, провокатора.
- Боец на хавчик проставился, не трогай его, - говорю я Сахнюку.
Бойцы, одетые уже, стоят по стойке смирно.
- Слушай сюда! - командует Гончаров. - Крокодилов сушить умеем?
Бойцы переглядываются.
- Я не понял, воины!.. - Гончаров подпрыгивает к одному из них - Кувшинкину - и бьет его кулаком в живот.
Боец морщится, но удар держит.
Гончаров оглядывается на нас:
- А вы хуль сидите - не видите, службу воины ни хуя не шарят!
К стоящим навытяжку бойцам, закусив губу, подходит Сахнюк и начинает пинать их по голеням, одного за другим. Достается и здоровому Максимову, но тот понимает, что рыпаться нельзя.
Я ухожу в сортир умыться и покурить.
Стоя у окна, разглядываю свое отражение.
Мыслей у меня в голове нет никаких.
Когда возвращаюсь, бойцы уже "сушат крокодилов".
Максимова, как самого рослого, заставили растянуться над проходом. Пальцами ног он едва держится за дужку верхней койки одного ряда, а вытянутыми руками уцепился за спинку койки другого.
От напряжения его уже начинает трясти. Спинки коек ходят ходуном. Еще минута - и Макс упадет.
Сахнюк вдруг расцветает улыбкой. Вынимает из ножен не сданный еще штык-нож, встает на колено чуть сбоку от висящего над ним Максимова. Устанавливает нож на полу острием вверх.
- А теперь попробуй, ебнись! - Гитлер аж светится от удачной шутки.
Через несколько секунд Макс действительно падает, но Сахнюк успевает убрать нож.
Тщедушного Надеждина посадили на одну лишь перекладину - как Мишаню в свое время. Надеждин сидит с багровым - видно даже в темноте - лицом и неудержимо заваливается вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55