Он не был обременен семьей и жил в своей комнате один; но в тот вечер он тоже чем-то был раздражен. И тогда тоже он не мог оставаться в комнате и пошел побродить. Это было летом, и прежде всего он отправился к реке, где грузились пароходы, а потом в парк, переполненный гуляющей молодежью.
Он набрался храбрости и заговорил с женщиной, которая одиноко сидела на скамейке. Она позволила ему сесть с ней рядом, и вот, должно быть потому, что было и тихо и темно, он заговорил. Ночь подействовала на него; он расчувствовался.
- Так трудно бывает подойти к человеку, - сказал он. - А я так был бы рад сойтись с кем-нибудь поближе.
- Полно, прикидываться! Ишь чего захотел! Думаешь, дуру какую нашел? услышал он в ответ.
Эд вскочил и зашагал прочь. Он вышел на длинную улицу с темными и молчаливыми дамами; там он остановился и посмотрел кругом.
Ему хотелось верить, что в этих многоквартирных домах люди живут полной жизнью, мечтают о чем-то большом, способны на всякие подвиги. "А ведь меня отделяют от них одни только каменные стены", - подумалось ему тогда.
Тогда-то и пришла ему в голову мысль написать о бутылках с молоком. Он свернул в переулок и стал глядеть на задние стены домов. В тот вечер тоже сияла луна. Свет ее падал на длинные ряды стоящих на подоконниках бутылок с остатками молока.
Ему стало как-то не по себе, и он поспешил выбраться из темного переулка. Впереди шла какая-то пара. Они остановились перед подъездом дома. Решив, что это влюбленные, Эд спрятался поблизости, чтобы подслушать их разговор.
Оказалось, что это муж и жена и что они ссорилась.
Эд, услышал, как женский голос произнес:
- Ступай домой! Меня не надуешь. Гулять, говоришь, пошел? Знаем мы эти твои прогулки. Опять все деньги просадишь. О жене бы хоть немного подумал!
Вот что случилось с Эдом, когда молодым человеком он вышел вечером погулять по городу. А теперь, в сорок лет, когда он тоже вышел из дому, чтобы помечтать и подумать о своем прекрасном городе, с ним случилось почти то же самое. Может быть, тут сыграли роль и усталость после работы над рекламой о сгущенном молоке и вкус прокисшего молока, которое он достал из холодильника; словом, бутылки с молоком не давали ему покоя, как припев какой-то песни. Казалось, они с усмешкой глядели на него из окон каждого дома, на каждой улице, а когда он обращал свои взоры на людей, он встречал целые толпы, которые из западной и северо-западной частей города шла к парку и к озеру; во главе каждой маленькой кучки людей шагала женщина с бутылкой молока в руке.
Итак, в эту августовскую ночь Эд вернулся домой возбужденный и гневный. В гневе он и написал о городе. Как и актрисе варьете, жившей в нашем доме, ему хотелось непременно что-нибудь разбить; в то время он думал о бутылках с молоком, и вот он решил переколотить эти бутылки. "Возьму-ка я ее вот так за горлышко, оно как раз по руке придется. Кажется, я мог бы убить сейчас кого-нибудь этой бутылкой!" - в отчаянии подумал он.
И вот, он исписал в таком настроении пять или шесть листов - те самые, которые я прочел, и после этого он почувствовал себя лучше. А потом уже стал писать о призрачных, устремленных к небу зданиях, воздвигнутых смелыми, предприимчивыми людьми, и о золотом русле реки, которая текла к безграничным просторам Запада.
Как вы уже, вероятно, поняли, город, который он описал в своем "шедевре" выглядел совсем неживым"
Но тот город, который Эд так странно изобразил, когда писал о бутылках с молоком, нельзя было забыть. Город этот, правда, немного отпугивал, но все же существовал, и, невзирая на весь гнев Эда, а может быть, именно в силу этого гнева, в рассказе о нем звучала какая-то своя мелодия.
Эти несколько торопливо исписанных каракулями листков были подлинным чудом искусства. Какой я был дурак, что не сунул их к себе, в карман! Выйдя в тот вечер от Эда, я попытался найти их в темном переулке.
Около чёрной лестницы, которая вела в верхние этажи, стояли выстроенные в ряд жестяные мусорные ящики, переполненные вонючей жижей. В них плавала всякая дрянь и, должно быть, где-то там и потерялись эти листки.
1 2 3
Он набрался храбрости и заговорил с женщиной, которая одиноко сидела на скамейке. Она позволила ему сесть с ней рядом, и вот, должно быть потому, что было и тихо и темно, он заговорил. Ночь подействовала на него; он расчувствовался.
- Так трудно бывает подойти к человеку, - сказал он. - А я так был бы рад сойтись с кем-нибудь поближе.
- Полно, прикидываться! Ишь чего захотел! Думаешь, дуру какую нашел? услышал он в ответ.
Эд вскочил и зашагал прочь. Он вышел на длинную улицу с темными и молчаливыми дамами; там он остановился и посмотрел кругом.
Ему хотелось верить, что в этих многоквартирных домах люди живут полной жизнью, мечтают о чем-то большом, способны на всякие подвиги. "А ведь меня отделяют от них одни только каменные стены", - подумалось ему тогда.
Тогда-то и пришла ему в голову мысль написать о бутылках с молоком. Он свернул в переулок и стал глядеть на задние стены домов. В тот вечер тоже сияла луна. Свет ее падал на длинные ряды стоящих на подоконниках бутылок с остатками молока.
Ему стало как-то не по себе, и он поспешил выбраться из темного переулка. Впереди шла какая-то пара. Они остановились перед подъездом дома. Решив, что это влюбленные, Эд спрятался поблизости, чтобы подслушать их разговор.
Оказалось, что это муж и жена и что они ссорилась.
Эд, услышал, как женский голос произнес:
- Ступай домой! Меня не надуешь. Гулять, говоришь, пошел? Знаем мы эти твои прогулки. Опять все деньги просадишь. О жене бы хоть немного подумал!
Вот что случилось с Эдом, когда молодым человеком он вышел вечером погулять по городу. А теперь, в сорок лет, когда он тоже вышел из дому, чтобы помечтать и подумать о своем прекрасном городе, с ним случилось почти то же самое. Может быть, тут сыграли роль и усталость после работы над рекламой о сгущенном молоке и вкус прокисшего молока, которое он достал из холодильника; словом, бутылки с молоком не давали ему покоя, как припев какой-то песни. Казалось, они с усмешкой глядели на него из окон каждого дома, на каждой улице, а когда он обращал свои взоры на людей, он встречал целые толпы, которые из западной и северо-западной частей города шла к парку и к озеру; во главе каждой маленькой кучки людей шагала женщина с бутылкой молока в руке.
Итак, в эту августовскую ночь Эд вернулся домой возбужденный и гневный. В гневе он и написал о городе. Как и актрисе варьете, жившей в нашем доме, ему хотелось непременно что-нибудь разбить; в то время он думал о бутылках с молоком, и вот он решил переколотить эти бутылки. "Возьму-ка я ее вот так за горлышко, оно как раз по руке придется. Кажется, я мог бы убить сейчас кого-нибудь этой бутылкой!" - в отчаянии подумал он.
И вот, он исписал в таком настроении пять или шесть листов - те самые, которые я прочел, и после этого он почувствовал себя лучше. А потом уже стал писать о призрачных, устремленных к небу зданиях, воздвигнутых смелыми, предприимчивыми людьми, и о золотом русле реки, которая текла к безграничным просторам Запада.
Как вы уже, вероятно, поняли, город, который он описал в своем "шедевре" выглядел совсем неживым"
Но тот город, который Эд так странно изобразил, когда писал о бутылках с молоком, нельзя было забыть. Город этот, правда, немного отпугивал, но все же существовал, и, невзирая на весь гнев Эда, а может быть, именно в силу этого гнева, в рассказе о нем звучала какая-то своя мелодия.
Эти несколько торопливо исписанных каракулями листков были подлинным чудом искусства. Какой я был дурак, что не сунул их к себе, в карман! Выйдя в тот вечер от Эда, я попытался найти их в темном переулке.
Около чёрной лестницы, которая вела в верхние этажи, стояли выстроенные в ряд жестяные мусорные ящики, переполненные вонючей жижей. В них плавала всякая дрянь и, должно быть, где-то там и потерялись эти листки.
1 2 3