Едва Гурбет приоткрыл дверь кабинета, директор поднял руку и громко приветствовал его:
- Ура, Азизов! Браво, Азизов!
Гурбет довольно спокойно отнесся к этому, казалось бы, необычному приветствию, потому что оно было характерно для директора Мурадова; именно так он здоровался, когда у него было хорошее настроение, когда же настроение у него было плохое, он вообще не здоровался с сотрудниками. Однако вместе с тем в Мурадове было сегодня что-то необычное, и, присмотрись Гурбет повнимательней, он сразу заметил бы: Мурадова распирает от какой-то новости.
Но Гурбет особенно не присматривался, потому что знал: если Мурадов в настроении, от него всего можно ждать. Кроме того, до обеденного перерыва оставалось пять минут, Гурбет основательно проголодался и, хотя сидел в директорском кабинете, мысли его витали там, возле ящика стола, куда он утром, придя на работу, положил две холодные картофелины, кусок хлеба, пару котлет и соленый огурец.
А между тем Мурадов продолжал начальственно рокотать, весело поблескивая глазами:
- Молодец, Азизов, ей-богу, молодец! Вот теперь ты мне нравишься! Так и надо, Азизов! Те времена прошли, - теперь другое время!..
Пока Гурбет с тоской думал о лежащем в столе завтраке, Мурадов продолжал осыпать его похвалами, с воодушевлением повторяя его фамилию. Потом вдруг перестал хвалить Гурбета и очень серьезно спросил:
- Слушай, Азизов, а что ты там написал в заявлении? Поделись опытом, может, и мы напишем.
Гурбет оторвался от размышлений и внимательно поглядел в лицо начальника.
- Я не понимаю, товарищ Мурадов. О чем вы? Я никаких заявлений не писал.
Если бы я сочинял рассказ, я бы обязательно сказал, что в этом месте Мурадов рассмеялся. Но я не пишу рассказ, моя задача - честно изложить все, что произошло с Гурбетом Азизовым, и я говорю только правду. Итак, я должен сказать, что Мурадов вовсе не рассмеялся. Наоборот, он вдруг насупился, у него стало именно такое лицо, какое бывает, когда он не здоровается с сотрудниками, и между Гурбетом и директором Мурадовым начался очень серьезный разговор,
- Ты в Баксовет писал?
- Нет, не писал.
- А почему же тебе квартиру дают?
- Какую квартиру?
- Хм, интересно... Может, у нас в учреждении есть другой Гурбет Азизов... Твоя жена звонила туда?
- Моя? Куда?
- Да не крути ты! Ведь я уже все в Баксовете разузнал. Тебе дают квартиру. Такую квартиру, что никому и не снилась! Я даже адрес знаю!..
Вконец разобиженный, Мурадов склонился к бумагам, а потрясенный его сообщением Гурбет стоял и молча смотрел на директора.
Если бы я писал рассказ, я бы, конечно, мог продлить этот диалог: дать Мурадову еще несколько вопросов, на которые Гурбет вынужден был бы ответить. Но я уже объяснял, что моя задача другая. Именно поэтому я обязан сообщить, что беседа их на этом закончилась, так как именно в этот момент Гурбет повернулся и выскочил из кабинета, оставив Мурадова в том самом состоянии, когда он не здоровается с сотрудниками. Гурбет направился прямо к себе: надеть шапку, схватить портфель и бежать домой - должен же он наконец понять, в чем дело. Он надел шапку, схватил портфель, и когда он, случайно открыв ящик, увидел в нем сверток с котлетами, огурцом и холодной картошкой, его вдруг осенило: это все Ситем-ханум.
2
О письме жены Гурбет не имел ни малейшего представления, иначе он, конечно, не разрешил бы ей никуда писать. Кроме того, квартира, которую они теперь получали, была хуже прежней, во всяком случае, Гурбету она нравилась гораздо меньше: он не находил в этой квартире никакой поэзии. Но, повторяю, дело не в квартире, какая б она там ни была, дело не в ней.
Квартиру им дали в недавно отстроенном доме, но Гурбет оказался не первым ее хозяином. С прежними жильцами они встретились, когда переезжали: те как раз грузили пожитки на машину. Главу семьи Гурбет увидел возле грузовика, они поздоровались, пожали друг другу руки, ребятишки встретились на лестнице, а жены по всем правилам приветствовали друг друга в дверях квартиры.
Прежний хозяин их квартиры был невысок ростом и смугл лицом. По его обхождению, а также по тому, как он был одет, и по вещам, лежавшим на грузовике, видно было, что это человек культурный. Жена его тоже производила хорошее впечатление: красивая, приветливая женщина. А о детях и говорить нечего, картинки, а не дети: чистенькие, упитанные, розовые. Один мальчик был ростом с Наркиз, другой чуть побольше Джафарчика.
Жильцы, выехавшие из этой квартиры в другую, видимо большую, были людьми не мелочными: уезжая, они даже не сняли в столовой люстру. Кроме того, в кухне остался дорогой, совершенно новый линолеум, а возле плиты стоял еще вполне пригодный кухонный столик.
Фамилии своего предшественника Гурбет не знал: он прочел ее потом на счете за газ. А насчет адреса - откуда он мог знать, что получится такая заваруха; он бы, конечно, поинтересовался и адресом.
Все началось в воскресенье, в первое воскресенье после переезда. Гурбет еще спал, когда в передней прозвонил звонок. Он вышел в коридор и увидел небольшого осетра, осетр лежал прямо на полу, на плотной серой бумаге. Ситем-ханум стояла и смотрела на рыбу, причем смотрела довольно выразительно.
До полудня осетр пролежал в коридоре. Потом Ситем-ханум почистила рыбу, разрезала ее на куски, положила в корзинку и спустила с балкона, решив про себя, что когда хозяева явятся за рыбой, они, учитывая проявленную ею заботу, оставят кусок-другой для ребятишек.
Но за осетром никто не пришел. В следующую субботу, придя со службы, Гурбет увидел в коридоре половину бараньей туши. Он рассердился. Рассердился и устроил жене скандал: как она смела взять, почему позарилась на чужое, почему не сказала, что те люди переехали?..
Гурбет бушевал довольно долго, но на Ситем-ханум это почему-то не произвело ни малейшего впечатления. Когда он перестал кричать, она очень спокойно объяснила, что ни в чем не повинна. Что она могла сделать? Позвонили открыла. Какие-то молодые парни... Они и слушать ничего не стали. Не бежать же ей вдогонку.
Они долго еще стояли в коридоре и размышляли, как поступить; Гурбет был весь красный от гнева, жена же, напротив, казалась довольной. Может быть, именно поэтому Гурбет снова набросился на нее. Жена в долгу не осталась. Тогда Гурбет сердито хлопнул дверью и ушел в спальню, он даже спать лег без ужина: после этого письма в Баксовет разговаривать с Ситем-ханум стало совершенно невозможно.
К осетру Гурбет не притронулся. Если бы я сочинял рассказ, я написал бы, что он отказался и от баранины. Но вам уже известно, что я не пишу рассказ, цель у меня совершенно другая, а потому пусть вам будет известно: баранину Гурбет ел. Ел и думал, что должен непременно разузнать, кто же он такой, этот низкорослый смуглый человек, живший до него в квартире.
1 2 3 4
- Ура, Азизов! Браво, Азизов!
Гурбет довольно спокойно отнесся к этому, казалось бы, необычному приветствию, потому что оно было характерно для директора Мурадова; именно так он здоровался, когда у него было хорошее настроение, когда же настроение у него было плохое, он вообще не здоровался с сотрудниками. Однако вместе с тем в Мурадове было сегодня что-то необычное, и, присмотрись Гурбет повнимательней, он сразу заметил бы: Мурадова распирает от какой-то новости.
Но Гурбет особенно не присматривался, потому что знал: если Мурадов в настроении, от него всего можно ждать. Кроме того, до обеденного перерыва оставалось пять минут, Гурбет основательно проголодался и, хотя сидел в директорском кабинете, мысли его витали там, возле ящика стола, куда он утром, придя на работу, положил две холодные картофелины, кусок хлеба, пару котлет и соленый огурец.
А между тем Мурадов продолжал начальственно рокотать, весело поблескивая глазами:
- Молодец, Азизов, ей-богу, молодец! Вот теперь ты мне нравишься! Так и надо, Азизов! Те времена прошли, - теперь другое время!..
Пока Гурбет с тоской думал о лежащем в столе завтраке, Мурадов продолжал осыпать его похвалами, с воодушевлением повторяя его фамилию. Потом вдруг перестал хвалить Гурбета и очень серьезно спросил:
- Слушай, Азизов, а что ты там написал в заявлении? Поделись опытом, может, и мы напишем.
Гурбет оторвался от размышлений и внимательно поглядел в лицо начальника.
- Я не понимаю, товарищ Мурадов. О чем вы? Я никаких заявлений не писал.
Если бы я сочинял рассказ, я бы обязательно сказал, что в этом месте Мурадов рассмеялся. Но я не пишу рассказ, моя задача - честно изложить все, что произошло с Гурбетом Азизовым, и я говорю только правду. Итак, я должен сказать, что Мурадов вовсе не рассмеялся. Наоборот, он вдруг насупился, у него стало именно такое лицо, какое бывает, когда он не здоровается с сотрудниками, и между Гурбетом и директором Мурадовым начался очень серьезный разговор,
- Ты в Баксовет писал?
- Нет, не писал.
- А почему же тебе квартиру дают?
- Какую квартиру?
- Хм, интересно... Может, у нас в учреждении есть другой Гурбет Азизов... Твоя жена звонила туда?
- Моя? Куда?
- Да не крути ты! Ведь я уже все в Баксовете разузнал. Тебе дают квартиру. Такую квартиру, что никому и не снилась! Я даже адрес знаю!..
Вконец разобиженный, Мурадов склонился к бумагам, а потрясенный его сообщением Гурбет стоял и молча смотрел на директора.
Если бы я писал рассказ, я бы, конечно, мог продлить этот диалог: дать Мурадову еще несколько вопросов, на которые Гурбет вынужден был бы ответить. Но я уже объяснял, что моя задача другая. Именно поэтому я обязан сообщить, что беседа их на этом закончилась, так как именно в этот момент Гурбет повернулся и выскочил из кабинета, оставив Мурадова в том самом состоянии, когда он не здоровается с сотрудниками. Гурбет направился прямо к себе: надеть шапку, схватить портфель и бежать домой - должен же он наконец понять, в чем дело. Он надел шапку, схватил портфель, и когда он, случайно открыв ящик, увидел в нем сверток с котлетами, огурцом и холодной картошкой, его вдруг осенило: это все Ситем-ханум.
2
О письме жены Гурбет не имел ни малейшего представления, иначе он, конечно, не разрешил бы ей никуда писать. Кроме того, квартира, которую они теперь получали, была хуже прежней, во всяком случае, Гурбету она нравилась гораздо меньше: он не находил в этой квартире никакой поэзии. Но, повторяю, дело не в квартире, какая б она там ни была, дело не в ней.
Квартиру им дали в недавно отстроенном доме, но Гурбет оказался не первым ее хозяином. С прежними жильцами они встретились, когда переезжали: те как раз грузили пожитки на машину. Главу семьи Гурбет увидел возле грузовика, они поздоровались, пожали друг другу руки, ребятишки встретились на лестнице, а жены по всем правилам приветствовали друг друга в дверях квартиры.
Прежний хозяин их квартиры был невысок ростом и смугл лицом. По его обхождению, а также по тому, как он был одет, и по вещам, лежавшим на грузовике, видно было, что это человек культурный. Жена его тоже производила хорошее впечатление: красивая, приветливая женщина. А о детях и говорить нечего, картинки, а не дети: чистенькие, упитанные, розовые. Один мальчик был ростом с Наркиз, другой чуть побольше Джафарчика.
Жильцы, выехавшие из этой квартиры в другую, видимо большую, были людьми не мелочными: уезжая, они даже не сняли в столовой люстру. Кроме того, в кухне остался дорогой, совершенно новый линолеум, а возле плиты стоял еще вполне пригодный кухонный столик.
Фамилии своего предшественника Гурбет не знал: он прочел ее потом на счете за газ. А насчет адреса - откуда он мог знать, что получится такая заваруха; он бы, конечно, поинтересовался и адресом.
Все началось в воскресенье, в первое воскресенье после переезда. Гурбет еще спал, когда в передней прозвонил звонок. Он вышел в коридор и увидел небольшого осетра, осетр лежал прямо на полу, на плотной серой бумаге. Ситем-ханум стояла и смотрела на рыбу, причем смотрела довольно выразительно.
До полудня осетр пролежал в коридоре. Потом Ситем-ханум почистила рыбу, разрезала ее на куски, положила в корзинку и спустила с балкона, решив про себя, что когда хозяева явятся за рыбой, они, учитывая проявленную ею заботу, оставят кусок-другой для ребятишек.
Но за осетром никто не пришел. В следующую субботу, придя со службы, Гурбет увидел в коридоре половину бараньей туши. Он рассердился. Рассердился и устроил жене скандал: как она смела взять, почему позарилась на чужое, почему не сказала, что те люди переехали?..
Гурбет бушевал довольно долго, но на Ситем-ханум это почему-то не произвело ни малейшего впечатления. Когда он перестал кричать, она очень спокойно объяснила, что ни в чем не повинна. Что она могла сделать? Позвонили открыла. Какие-то молодые парни... Они и слушать ничего не стали. Не бежать же ей вдогонку.
Они долго еще стояли в коридоре и размышляли, как поступить; Гурбет был весь красный от гнева, жена же, напротив, казалась довольной. Может быть, именно поэтому Гурбет снова набросился на нее. Жена в долгу не осталась. Тогда Гурбет сердито хлопнул дверью и ушел в спальню, он даже спать лег без ужина: после этого письма в Баксовет разговаривать с Ситем-ханум стало совершенно невозможно.
К осетру Гурбет не притронулся. Если бы я сочинял рассказ, я написал бы, что он отказался и от баранины. Но вам уже известно, что я не пишу рассказ, цель у меня совершенно другая, а потому пусть вам будет известно: баранину Гурбет ел. Ел и думал, что должен непременно разузнать, кто же он такой, этот низкорослый смуглый человек, живший до него в квартире.
1 2 3 4