„А ведь нарвется, нарвется! – чуть ли не завыл Рыбалко через минуту, потрясенный найденовским хладнокровием. – Не выдержит немец! …И, правда, „Тигр“, стоявший до этого словно повелитель мертвых, наконец-то встрепенулся. „Пора. – стучал Рыбалко зубами. – Да стреляй же, стреляй, черт обожженный! Похоронит он тебя, сучий потрох!“
Тысячи глаз следили за тем, как вздрогнула массивная, белая башня, начав свой медленный поворот. Все знали – теперь по вертикали опустится ствол: и танцульки закончатся.
Хлопок столь знакомой „восемь-восемь“, еще более хлесткий и звонкий в своем одиночестве, заставил Рыбалко вскрикнуть. Невероятно – Иван увернулся!
– „Да быть такого не может!“ – взорвался Командующий. – Чтоб … с трехсот метров»…
Но такое случилось. Т-44 продолжал танцевать на виду у чудища.
– Стреляй же бронебойным, мать твою раскудык! – истошно вопило за спиной генерала уже несколько голосов.
Стодвадцатидвухмиллиметровая пушка «Т-44» как в рот воды набрала.
– Двести метров осталось… Двести метров! – скинув шапку, выдергивал на голове последние волосы приданный к штабу летун-корректировщик. – Да, что же он, подлец, вытворяет!
Ванькин танк, гарцуя, приближался к пригорку на глазах всего фронта, и совершенно непонятным образом, оставил позади себя очередной снаряд. Никто, ни в окопах, ни в блиндаже даже не мог понять, как. Вот сверкнул навстречу танцору еще один пламенный столб – одновременно с выстрелом «коробку» Найденова развернуло, словно заговоренную. Мимо!
– «Сто метров»! – понял Рыбалко.
Смотреть на такое было уже невыносимо. Но многие плакали и смотрели.
А вышедший «от печки» самозабвенный Ванька отплясывал на виду у Призрака (замирали сердца, чтоб неладно было этому фокуснику!), всякий раз на долю секунды опережая «болванку»!
Солнце внезапно поблекло, готовилась к своему выходу темнота – «Белый Тигр» потерял ореол. Ванька Смерть неминуемо приближался к цели. Набравшийся такой же звериной чуткости, экипаж понимал все без слов. Только когда туша Летучего Голландца закрыла и небо, и землю, Крюк вспомнил о электроспуске.
Якутский Будда очнулся от медитации – заработал конвейер: «чушки» подавались одна за другой. Синея угаром, гильзы начали было свой праздничный перезвон, однако, тут же обратившийся многоруким Шивой, якут принялся выбрасывать их из люка. Фильтр нещадно выдавливал дым. Внизу, проросший в механизмы всеми своими нервами Найденов ловил каждый всхлип машины, повинуясь интуиции танка. Дело было за наводчиком – и здесь-то комар носа не мог подточить! Гвардеец «подкалиберным» как пробкой заткнул «Тигру» амбразуру прицела. Ослепший Циклоп «на авось» ответил двумя «бронебойными»: Ванька Череп увернулся. А сержант продолжал охаживать немца «фугасами». Не смотря на то, что башку проклятого Голиафа и на этот раз не смогла раскроить никакая праща, стратегия себя оправдала: осколки рассыпавшегося перископа «Тигра» уловили последние закатные искры. «Сто двадцать миллиметров» неутомимого Крюка ушли вниз по вертикали. Три-четыре секунды – от встречи с очередным «подкалиберным» броневой заслон перед щелью водителя отбросило к немецким траншеям.
Вечер, между тем, довольно живо схватился прятать от зрителей арену, на которой, посреди обломков, бились Зверь и Найденов. Темнота свалилась с неба, словно пикирующий бомбардировщик – две-три минуты (броня Призрака проседала от попаданий) – и не осталось никакого сомнения, на чьей она стороне. Ослепший поединщик огрызался на победный голос танцующего перед ним Давида, пуская в ход даже пулеметы – но ярость его была бесполезна. «Т-44», продолжая долбить снарядами невиданную по закалке броню, лавировал возле пригорка. Сержант с якутом здорово старались – лишившийся зрения тевтон явно сдал; башню украсили трещины, борта потемнели от вмятин, чудом не были задеты траки, хотя фугасы, словно огородные тяпки рыхлили вокруг землю. Моторную сетку «Тигра» уже пробили лоскутки огня, щель механика разворотило, курсовой пулемет смяло целым вихрем осколков – но защелкнутые люки так и не распахнулись. «Летучий Голландец» упрямо прятал в своем чреве таинственных дьяволов. Впрочем, сейчас никто ими не интересовался! Дело оставалось за малым – на глазах торжествующих соотечественников (в окопах все, от генералов до рядовых, с ума посходили), Иван Иваныч готовился добить монстра. В момент, казалось бы, неотвратимого Найденовского торжества, сам черт пришел к «Тигру» на помощь, толкнув руку великолепного Ваньки. Одно неверное движение рычага свалило «сорокчетверку» в снарядную яму. Танк выкарабкался, но успел зачерпнуть качнувшимся стволом глинистой польской землицы. Рогатый знал свое дело: по его наущению Крюк надавил на спуск. Орудие разорвало с таким треском, что у сержанта чуть дым из ушей не пошел. «Моя-твоя не понимай» невозмутимо выбросил из люка роковую гильзу и улиткой прилип к термосу: в его услугах больше не нуждались. На виду у ошалевшего воинства и завывшего в голос Ваньки, Призрак уползал в спасительную темень (сам князь Мира сего позаботился об этом). Все готовы были свидетельствовать: на «Тигре» места живого не осталось. Дрожащий избитым корпусом, словно студень, он пятился задом, гусеницы обозначали отступление каким-то жалобным скрежетом, пламя уже подскочило к башне, лаская ящики для снаряжения и закопченные рымы – яркое пятно разгорающегося в черноте огня служило единственным ориентиром для множества безупречных советских ЗИС-3. Требовался всего-то один залп двух батарей; заключительный аккорд невиданного действа, поставивший бы окончательную точку на всей этой несомненной чертовщине! Но зачарованные пушки продолжали молчать. И даже до сего времени не пригодившиеся «зверобои» не осмелились подать голоса.
Все было кончено – тьма поглотила его.
Первому Белорусскому Ивана Иваныча не вернули. Впрочем, о возвращении он и не помышлял. Бросив после боя под ноги танкошлем, растоптав его до каких-то рваных клочков, Найденов трясся в ожидании новой схватки – от Сандомира его теперь никакая сила не могла оторвать.
Между тем, выпал первый снежок. Кремль готовился к Висло-Одерской.[37] До Силезии было подать рукой: с потерями считаться не собирались. Рыбалко мечтал с ветерком прокатиться по добротным берлинским автобанам. У добропорядочного сержанта Крюка дыхание захватывало при одной только мысли об аккуратных городишках с их домами, набитыми невиданным доселе богатством: бельем, мылом, а, главное, удивительными, неповторимыми в своей точности часами – настенными, ручными, карманными, на золотых и серебряных цепочках, к которым мародер-наводчик имел особую страсть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Тысячи глаз следили за тем, как вздрогнула массивная, белая башня, начав свой медленный поворот. Все знали – теперь по вертикали опустится ствол: и танцульки закончатся.
Хлопок столь знакомой „восемь-восемь“, еще более хлесткий и звонкий в своем одиночестве, заставил Рыбалко вскрикнуть. Невероятно – Иван увернулся!
– „Да быть такого не может!“ – взорвался Командующий. – Чтоб … с трехсот метров»…
Но такое случилось. Т-44 продолжал танцевать на виду у чудища.
– Стреляй же бронебойным, мать твою раскудык! – истошно вопило за спиной генерала уже несколько голосов.
Стодвадцатидвухмиллиметровая пушка «Т-44» как в рот воды набрала.
– Двести метров осталось… Двести метров! – скинув шапку, выдергивал на голове последние волосы приданный к штабу летун-корректировщик. – Да, что же он, подлец, вытворяет!
Ванькин танк, гарцуя, приближался к пригорку на глазах всего фронта, и совершенно непонятным образом, оставил позади себя очередной снаряд. Никто, ни в окопах, ни в блиндаже даже не мог понять, как. Вот сверкнул навстречу танцору еще один пламенный столб – одновременно с выстрелом «коробку» Найденова развернуло, словно заговоренную. Мимо!
– «Сто метров»! – понял Рыбалко.
Смотреть на такое было уже невыносимо. Но многие плакали и смотрели.
А вышедший «от печки» самозабвенный Ванька отплясывал на виду у Призрака (замирали сердца, чтоб неладно было этому фокуснику!), всякий раз на долю секунды опережая «болванку»!
Солнце внезапно поблекло, готовилась к своему выходу темнота – «Белый Тигр» потерял ореол. Ванька Смерть неминуемо приближался к цели. Набравшийся такой же звериной чуткости, экипаж понимал все без слов. Только когда туша Летучего Голландца закрыла и небо, и землю, Крюк вспомнил о электроспуске.
Якутский Будда очнулся от медитации – заработал конвейер: «чушки» подавались одна за другой. Синея угаром, гильзы начали было свой праздничный перезвон, однако, тут же обратившийся многоруким Шивой, якут принялся выбрасывать их из люка. Фильтр нещадно выдавливал дым. Внизу, проросший в механизмы всеми своими нервами Найденов ловил каждый всхлип машины, повинуясь интуиции танка. Дело было за наводчиком – и здесь-то комар носа не мог подточить! Гвардеец «подкалиберным» как пробкой заткнул «Тигру» амбразуру прицела. Ослепший Циклоп «на авось» ответил двумя «бронебойными»: Ванька Череп увернулся. А сержант продолжал охаживать немца «фугасами». Не смотря на то, что башку проклятого Голиафа и на этот раз не смогла раскроить никакая праща, стратегия себя оправдала: осколки рассыпавшегося перископа «Тигра» уловили последние закатные искры. «Сто двадцать миллиметров» неутомимого Крюка ушли вниз по вертикали. Три-четыре секунды – от встречи с очередным «подкалиберным» броневой заслон перед щелью водителя отбросило к немецким траншеям.
Вечер, между тем, довольно живо схватился прятать от зрителей арену, на которой, посреди обломков, бились Зверь и Найденов. Темнота свалилась с неба, словно пикирующий бомбардировщик – две-три минуты (броня Призрака проседала от попаданий) – и не осталось никакого сомнения, на чьей она стороне. Ослепший поединщик огрызался на победный голос танцующего перед ним Давида, пуская в ход даже пулеметы – но ярость его была бесполезна. «Т-44», продолжая долбить снарядами невиданную по закалке броню, лавировал возле пригорка. Сержант с якутом здорово старались – лишившийся зрения тевтон явно сдал; башню украсили трещины, борта потемнели от вмятин, чудом не были задеты траки, хотя фугасы, словно огородные тяпки рыхлили вокруг землю. Моторную сетку «Тигра» уже пробили лоскутки огня, щель механика разворотило, курсовой пулемет смяло целым вихрем осколков – но защелкнутые люки так и не распахнулись. «Летучий Голландец» упрямо прятал в своем чреве таинственных дьяволов. Впрочем, сейчас никто ими не интересовался! Дело оставалось за малым – на глазах торжествующих соотечественников (в окопах все, от генералов до рядовых, с ума посходили), Иван Иваныч готовился добить монстра. В момент, казалось бы, неотвратимого Найденовского торжества, сам черт пришел к «Тигру» на помощь, толкнув руку великолепного Ваньки. Одно неверное движение рычага свалило «сорокчетверку» в снарядную яму. Танк выкарабкался, но успел зачерпнуть качнувшимся стволом глинистой польской землицы. Рогатый знал свое дело: по его наущению Крюк надавил на спуск. Орудие разорвало с таким треском, что у сержанта чуть дым из ушей не пошел. «Моя-твоя не понимай» невозмутимо выбросил из люка роковую гильзу и улиткой прилип к термосу: в его услугах больше не нуждались. На виду у ошалевшего воинства и завывшего в голос Ваньки, Призрак уползал в спасительную темень (сам князь Мира сего позаботился об этом). Все готовы были свидетельствовать: на «Тигре» места живого не осталось. Дрожащий избитым корпусом, словно студень, он пятился задом, гусеницы обозначали отступление каким-то жалобным скрежетом, пламя уже подскочило к башне, лаская ящики для снаряжения и закопченные рымы – яркое пятно разгорающегося в черноте огня служило единственным ориентиром для множества безупречных советских ЗИС-3. Требовался всего-то один залп двух батарей; заключительный аккорд невиданного действа, поставивший бы окончательную точку на всей этой несомненной чертовщине! Но зачарованные пушки продолжали молчать. И даже до сего времени не пригодившиеся «зверобои» не осмелились подать голоса.
Все было кончено – тьма поглотила его.
Первому Белорусскому Ивана Иваныча не вернули. Впрочем, о возвращении он и не помышлял. Бросив после боя под ноги танкошлем, растоптав его до каких-то рваных клочков, Найденов трясся в ожидании новой схватки – от Сандомира его теперь никакая сила не могла оторвать.
Между тем, выпал первый снежок. Кремль готовился к Висло-Одерской.[37] До Силезии было подать рукой: с потерями считаться не собирались. Рыбалко мечтал с ветерком прокатиться по добротным берлинским автобанам. У добропорядочного сержанта Крюка дыхание захватывало при одной только мысли об аккуратных городишках с их домами, набитыми невиданным доселе богатством: бельем, мылом, а, главное, удивительными, неповторимыми в своей точности часами – настенными, ручными, карманными, на золотых и серебряных цепочках, к которым мародер-наводчик имел особую страсть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40