Дорогу до дома она видела сквозь пелену слез, заславшую глаза. Не раздеваясь, она обессилено повалилась на диван в гостиной. В комнате быстро темнело, но ее никто не трогал. Она слышала только, как Хмырь, кушая печенье с чаем, на кухне, оправдывался перед бабушкой: «Вы не думайте, я Хильку совсем не бил, это она из-за Клавки воет».
Письма она писала каждый день, но ответа от Клавы не приходило. А уже весной почтальонша, позвонив в дверь, вернула ей все письма разом со штампом «Адресат выбыл». Хиля проверила адрес на конвертах, он был именно такой, как сказала Клаве та тетка. Значит, Клаву услали куда-то не туда. И вдруг до Хили дошло, что написать ей Клава не может, ее адрес она могла и не знать, потому что домой к ней они ходили совсем без адреса, ориентируясь по уличным фонарям и магазину «Спортивные товары».
Летом папа получил новую квартиру. Хиля просила новых жильцов обязательно ей передавать письма, если они все-таки придут, но новоселам было не до нее, они все следили за папой и мамой, чтобы те не свернули с дверей бронзовые ручки-капельки.
Учеба в школе шла своим чередом, по физкультуре вышла четверка, а по труду даже пятерка. Хилю избрали в редколлегию школы, и она вовсе стала уважаемым человеком. А летом папа, мама и Хиля ездили к морю, оттуда Хиля привезла цветные камушки, ракушки и двух сушеных крабов. Пока они отдыхали, с бабушкой жили тетя Мила с сыном Мариком, а позже приехал дядя Лева из Владимира. Дома их встретил радостный родственный бедлам, и каждый день до конца августа теперь заканчивался большим застольем. И только поздно вечером, засыпая, Хиля очень жалела, что не сможет послать одного крабика Клаве. По привычке она иногда еще писала письма в большой тетрадке, начиная со слов «Здравствуй, дорогая Клава!», но потом начался пятый класс, ее выбрали председателем пионерского отряда, забот навалилось очень много и письма как-то незаметно отошли на второй план. А с ноября у нее начались новые переживания, потому что ей вдруг на уроках стали приходить записки без подписи с печатными буквами «Я тебя люблю». Хиля очень волновалась и переживала, ей почему-то непременно надо было узнать, кто же пишет такую гадость, они обсуждали эту тему с девочками после уроков, громко хихикая неестественными деревянными голосами. И поезд с Клавой уходил все дальше, в туманные долины забвения…
* * *
Мамку выпустили после восьмого класса, когда Клава уже поступила в училище на штукатура в их городе и жила в общежитии. Все вышло не так, как мечтала когда-то по ночам в интернате Клава о возвращении мамы из узилища. Комнату их бывшую не дали, даже швейную машинку не вернули. Обратно в буфет мамку тоже не приняли, но она устроилась в вагон-ресторан к какому-то своему прежнему хахалю и каталась в поездах по всему Союзу. Клава ее месяцами не видела. Поэтому Клаве никто не помешал купить на первую получку в училище на барахолке почти новый кожаный портфель с золотым замочком. А потом мамка почти все ее деньги пропивала, потому что в училище Клаве все равно давали талоны на еду и рабочие ботинки.
На стройке Клава стала хорошо зарабатывать, ей даже комнату дали, как выпускнице интерната, но она по-прежнему очень боялась бесшабашных мамкиных наездов. После интерната Клава вообще стала какой-то пугливой и несколько заторможенной. Никто там Клаву, конечно, не бил, но кричали частенько. Да и сама обстановка там была какая-то нервная. А как Клава на стройку поступила, то такой мат пошел, такой крик… «Клавка! Шевелись, стерва! Бетон пришел!» То бетон придет, то прораб, то проверка безопасности на голову свалится. И все почему-то Клаву донимают, а ей бы тишины и покоя, потому что у нее стало все дрожать внутри с тех пор, как бабка померла. А как мамка в рейс уйдет, то их комнату и запирать уже нечего — ни утюга, ни куртки ватной, ни пальто зимнего…
Хорошо, что в Клавкиной бригаде было шесть бабок из старых кадров, а с молодыми крашенными тыркалками Клава никак сойтись не могла. Бабки приглашали ее к себе в гости по праздникам, с ними она ходила на обед, вставала в одну захватку. У всех старух уже имелся букет строительных болячек, начиная с радикулита и кончая циститом, поэтому зимой им очень нужны были некоторые комфортные условия. И Клавка, входя в их трудное положение, помогала, как могла. Она разворачивала над тетками свой огромный бушлат, когда они корячились над ведром, и под его защитой их не доставал пронизывающий холодный ветер. Молодые девки смеялись, что старухи оседлали Клавку, а той и невдомек. Но Клава, по молодости лет, могла и без напарниц раскидать машину бетона, пока те, обессиленные, дымили папиросами в теплом закутке. А на затирке бабки Клаве сто очков вперед давали! Любо-дорого было посмотреть, когда они хватали свои полутерки и, щедро промачивая подсохший намет, с матом накидывались на работу. А разве мог кто из молодых протянуть такие русты? А чистенько вывести лузку и фаску? Да Клава только за науку была готова до пенсии таскать за ними ящик с инструментом. У некоторых из них даже были мужья — как правило, плотники из смежных бригад. А иные так просто, без штампа по детенку от тех же плотников настрогали, чтобы их в молодые года не услали целину поднимать. Но огороды у всех были ухоженные, с добротными домишками, что стояли, разукрашенные деревянной кружениной, в память давней дружбы штукатурок и плотников. Клава любила копаться в земле, и бабки охотно звали ее в выходные на свои маленькие дачки. И еще Клаве бесконечно повезло, что самая пожилая бригадная старуха, ей уж за пятьдесят перевалило, была ее соседкой по коммуналке. Ее звали Харитоновна, она пользовалась большим авторитетом в коллективе, поэтому, для простоты обращения, все звали ее по-свойски Херовной. У нее Клава прятала некоторые вещи во время мамкиных запоев. Но самым большим удобством такого соседства было то, что Харитоновна утром будила Клаву на работу, потому что будильники у Клавки в хозяйстве не держались, их мамка пропивала в первую очередь. В бытовке прораба жила старая приблудная сука, которая переезжала вместе с участком с объекта на объект. Клава вначале ее тоже боялась, а потом она стала приносить ей остатки ужина по утрам, собака ее полюбила и перестала с лаем кидаться под ноги.
И в аккурат после Клавкиного дня рождения, которое они со старухами праздновали у тети Маши, потому что домой к Клаве водку нести было нельзя, их бригадирша срезала Клаве коэффициент. Бригадирша у них была довольно пожилая — тридцати пяти лет, но совершенно без понятий. Ее один мужик из треста выдвигал, у них там было что-то с этим мужиком. Она все у него в каморке сидела, а в бригаде и мастеру говорила, что, мол, они наряды с Васильичем заполняют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13