– А та самая женщина-птица как-то связана с Эйдрин?
– Видно, тебя занимают родственные связи? Удивительно для того, кто так восхищается всей этой выясняющейся чепухой насчет отсутствия родственных связей. Нет, никак не связана.
– Что вы знаете про мальтийский язык?
– Стреляешь наугад, дорогой. Ничего. Кроме того, что это северный арабский диалект, заимствовавший итальянские слова, имеющий письменную форму чуть более века.
Значит, я дал неверный ответ. Приемлемый, но неверный. Та елизаветинская пьеса была золотой номинально? Наверно, что-нибудь забытое: «Мидас и его золотое прикосновение», «Девушка – чистое золото» (впрочем, помнится, это после 1596-го); «Золотые мои господа», «Возвращение Золотого века, или Триумф Глорианы»; «Золотой пальчик и Серебряная шкурка». На том я успокоился и сказал:
– Почему у вас французский акцент, если вы так упорно воспитывались в англосаксонской традиции?
– В англосаксонской традиции?
– Жареная свинина с яблочным соусом. Синхронизация соли и сладости. Совсем не по-французски.
– Умно. Я всегда считал симпатичным галльский подход к жизни. Прекрасная традиция свободы и равенства. Братство не совсем соответствует, правда? При обсужденье в Америке того, что надо обсудить, французский акцент мне всегда помогал. Это вдобавок свидетельство революционных рациональных и гуманистических принципов, в большинстве своем ныне, увы, утраченных. Но ты весьма кстати упомянул об англосаксонской традиции. Я изучил язык. Знаю значение имени Сиб Легеру.
– А я знаю значение имени Майлс Фабер.
– Верно, но псевдоним Сиб Легеру песет тайный смысл. Возможно, значение моего собственного основного псевдонима слишком общее. З. Фонанта, zoom phonanta, – говорящее животное, – человек.
– Вы занимаетесь поставкой на рынок продукта под названием студель?
– Как-то я сделал подобное предложение одной маркетинговой организации в Нью-Йорке. Позволь выразить радость твоими поисками связей, закручиваньем гаек, которых не существует; ты остаешься солдатом, несмотря на признаки усталости, сколачиваешь постройки.
– Зачем вообще вам цирк?
– Почему бы и нет? Цирк с относительной легкостью пересекает государственные границы. Сначала я пользовался чужими цирками, в конце концов создал собственный. Понимаешь, мой мальчик, начинал я с серьезными минусами. Хромой, без денег, с полным сознаньем виновности в кровосмешении…
– Боже, вы тоже?
– Боюсь, это семейное. Но ты снял проклятье. Такова была цель твоего приезда сюда. В семействе Фабер больше не будет кровосмешения.
– С кем с кем…
– С собственной матерью. Боги с образцовой поспешностью послали наказание. Меня переехал трамвай в Лилле. Я так и не разлюбил из-за этого Францию. Но вернусь к теме. Я не имел профессии, несмотря на семейное имя; надо было быстро сделать деньги. Судьба и общество не дали мне искомых возможностей. Решил заняться нелегальным импортом-экспортом.
– С помощью цирков?
– Таможенники не взламывают пол только в львиных клетках. В птичьем зобу можно прятать ценные вещи. Цирк невинен, сложен, в высшей степени мобилен. Нынешний век жаден до нелегальной поставки товаров, в основном наркотиков. Но, сколотив Фаберам состояние, я сейчас мало чем занимаюсь. Есть свободное время для научных занятий. Хотя даже при этом я не одарен способностью к односторонней специализации, а хотелось бы. Дилетант дилетант дилетант. Получил медицинскую степень, почти уже выйдя из среднего возраста, в не имеющем репутации университете, которому предоставил долгосрочную беспроцентную ссуду. Хотел специализироваться по психологии инцеста, по область поразительно ограничена. Поэтому до сих пор дилетантствую – музыка, литература, легкая философия. Я думал, искусство песет человеку спасение, но нет. Это. Какое-то. Псевдо. Искусство.
Последние слова он подчеркивал, раздраженно стуча целлулоидной рукой по ручке кресла, щурясь, хрипя, отдуваясь, совсем старик с виду.
– Кто такой, – сказал я, – Сиб Легеру?
– Кто? Кто? Уместнее было бы спрашивать что. Рассмотрим сначала имя. В знаменитой проповеди, произнесенной епископом Вульфстаном в конце первого христианского тысячелетия, в тот момент, когда антихристу в облике Дана предстояло растлить, расколоть, уничтожить англосаксонскую цивилизацию, прозвучало слово siblegeru. Оно означает возлечь, прилечь, улечься со своим собственным сибсом; оно означает инцест.
– Нет.
– Ты этот смысл отрицаешь?
– Нет. Нет.
– Ты, несомненно, думал о столь великолепно воплощенной в этих произведениях свободе художественного самовыражения. Несомненно, несомненно, ты молод. Освобождение даже из темницы неосознанной одержимости. Смерть синтаксиса ветхого человека. Никакой больше грубости резкого света, солнечного или лунного; вместо этого романтический ореол затмения. Полный бред. Эти произведения так же жестко закованы в железный корсет наложенной формы, как, скажем, мой осенний сонет, который ты, судя по сморщенному носу, счел столь скучным, безвкусным, столь старческим, столь несвободным. Взгляни вот на эту картину. Ее детали заимствованы из игры в слова на детской страничке, где заменяется по одной букве: bread brood. А вон та парная вопит: blood blond bland. А вон там, с богохульной пародией на портрет Доршута, другая детская дразнилка: book boot boat coat coal. Эти псевдобуквальные произведения опираются на самую бессмысленную и неуместную таксономию, их структура заимствована из алфавитного порядка энциклопедий и словарей. Попробуй, мой мальчик; любой на это способен. Что ж, и я могу сейчас, сидя здесь, сымпровизировать любое количество бессмертных строк Сиба Легеру. Например:
Бронированный броненосец, фыркающий муравьед,
Грубая помесь гиены с овчиной,
Съел зверобой, коровяк, бирючину,
Золотарником с прочей растительностью кончил обед,
А в африканском небе стервятник летает
Над арабом, раздувшимся, точно мешок, под порывами ветра,
И дрожащие в похоти ядра арифмометра
Достигают границ преисподней, где долгий крик пропадает.
– Лучше, – сказал я, – чем все творения Сварта Смайта, вместе взятые. Хотя последняя строчка слишком похожа на Роберта У. Сервиса.
– Просто импровизация. Причем я едва затронул первый столбец первой страницы любого английского словаря, какой ты пожелаешь назвать. Не заблуждайся, мой мальчик. Как ни плохи мои последние стихи, они, по крайней мере, честны. В них идет речь о нормальных процессах человеческой жизни – любовь, дружба, смена времен года…
– Ох, Господи Иисусе.
– Да, Иисус, утешение верой, стремление к радостной смерти, полезная жизнь, никому не причиняющая вреда, времена года, дружба…
– Вы повторяетесь.
– Мальчик должен с уважением относиться к деду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55