Это всего-навсего тросик с петлёй на конце, чтобы таскать затяжки для укрепления лавы.
Теперь я спокойна. После такого урока уже не забуду.
Педагоги – прямо от Бога!
Смена закончилась. Теперь ещё как-то нужно самой добраться до клети, подняться на-гора, принять душ, сдать лампы на проверку и аккумулятор на подзарядку.
Всё.
Устала.
Сейчас бы на квартиру, поужинать и отдохнуть, а тут школа. Поесть спокойно некогда. Обходилась кружкой холодной воды (чай мы в Сибири не пили) и на ходу куском хлеба с копчёной колбасой. Кормили рабочих теперь заметно лучше.
Однажды я опоздала на работу: пришла не в шесть часов утра, а около восьми. Я к начальнику участка Чепелю.
– Извините, я проспала…
– Иди, досыпай!
Со слезами выскочила из кабинета. Хорошо, слесари заступились:
– Николай Николаевич, она живёт на чужой квартире, занятия в вечерней школе заканчиваются ночью, пока поужинает. Тем более, это впервые.
Я за дверью стою, сквозь рёв прислушиваюсь.
– Яковлева, зайди!
Простил. Хотя имел полное право посадить в тюрьму.
Вспоминая о шахте, не могу смолчать о постоянном гнетущем ощущении: на тебя беспрерывно давит тяжёлый, чёрный каменный свод. На голову, на грудь, на глаза.
Спирает дыхание… Чувствуешь себя совсем маленькой и беспомощной.
На основном штреке ветродуй. К этому тоже не скоро привыкаешь.
Трудно молодой девчонке преодолеть и страх постоянной смертельной опасности.
Завалы. Сколько людских жизней смолкло под предательски обвалившимися пластами. Если бы все погибшие разом ожили – земля бы зашевелилась в тех местах…
Зачем выдумывать ад? Спуститесь в шахту!
Рискуют жизнью все рабочие, но особенно посадчики лавы.
Уголь весь отгружен, пласт закончился. Осталось только ловко сбить деревянные опоры, которые до недавнего времени поддерживали земной небосвод, – и «всего делов».
Смельчаки, особый отряд, должны топором с одного удара выбить столб и бежать ко второму, третьему – в сторону выхода, наблюдая, как пространство, которое ты только что занимал, перестало существовать, проглоченное обвалившейся землёй.
Не всегда и не все успевали вырваться из этой преисподней.
Иногда грунт, как своенравный разбуженный гигант, оползает не только там, где сбиты столбы, но и слева, и справа.
Везде…
Везде, и даже там, куда ещё только должны следовать посадчики, пробираясь к выходу. И вот тогда неподъёмная, чёрная бездна навеки поглощает и воздух, и свет, и жизнь, превращаясь в могилу. Посадчикам лавы перед началом работы давали для смелости спирт.
Считалось дурным тоном задумываться о фактической стоимости такого угля. Людей в стране хватало. Спирта тоже.
Конечно, те, кому не нравилась работа в шахте, могли, не дожидаясь пенсии, покинуть подземку. Но для этого нужно было сначала стать… беременной женщиной.
Других вариантов не существовало.
Наступила пора сдачи государственных экзаменов в школе.
И тут – на тебе!
Чепель сообщил: вышел указ, разрешающий увольняться квалифицированным рабочим из шахты для поступления в высшие учебные заведения.
Господи! Учиться на филолога – моя сокровенная мечта.
Чтоб папа дал мне добро оставить работу, я пригласила его к себе в Осинники в гости. Купила бутылочку, угостила хорошо и получила-таки согласие.
Вступительные экзамены в институт сдала на «хорошо», географию – на «отлично»: попались «угольные разрезы». Члены приёмной комиссии многое сами впервые узнали от меня. Шахтёрская пыль глубоко и надолго въелась в кожу рук. А веки – как тушью подведены. Полностью только ко второму курсу отмылась.
Лето пятьдесят третьего года.
Я, как и мечтала, – студентка педагогического института. Второй курс позади. Счастливая, я не подозревала, что сразу по достижении шестнадцати лет меня поставили на особый тайный учёт.
Наверное, весь период учёбы в институте мне не доверяли. За мной следили и доносили. Наушничали. Зачем? Мы настолько были преданы товарищу Сталину, что его смерть все восприняли как страшное, личное горе. Невосполнимую потерю.
Да, он был строгий, но как по-другому? Сталин для всех был не просто хороший.
Он – ЕДИНСТВЕННЫЙ!
Выбора просто не существовало!!! Люди слепо готовы были идти по следам его копыт на любые сомнительные дела. И все дела, на которые он вёл, становились правыми.
Он заменял собой Бога, он заменял царя, он был многим вместо отца. По одной простой причине: заблаговременно Бога, царя и во многих семьях отца – он уничтожил.
Ну а дальше, пользуясь словами махровой антисоветской книги:
И стал Таракан победителем,
И лесов и полей повелителем.
Покорилися звери усатому…
В течение долгих десятилетий руководство страны проявляло в отношении отдельных категорий своих граждан немотивированную жестокость, как сказали бы сейчас. Но никто не возмущался. Напротив, подобные действия власти единодушно одобрялись. Юноши и девушки дружно вступали в ряды правящей Коммунистической партии, которая до этого репрессировала их родителей, становились активистами. Это был сознательный и ответственный шаг для каждого посвящённого. Отказ в приёме наносил соискателю неизлечимую душевную травму. Исключение из партии делало продолжение жизни бессмысленным.
На очередную вспышку насилия народ откликался новым трудовым почином и становился при этом всё счастливей и счастливей.
Процветал мазохизм.
Всей группой мы сфотографировались с траурными бантами на груди. И это не было лицемерием. Мы, студенты, ночи не спали, волновались, достойный ли будет преемник?
Как вообще теперь ЖИТЬ?
Декан факультета, всегда строгий, недоступный, на митинге плакал. До этого мы считали Ивана Александровича бесчувственным человеком.
* * *
Первые студенческие каникулы.
По настоянию родителей еду на лето в Карелию, на родину. По адресу нашла маминого брата – дядю Сеню. Встретились. Я сразу подметила в его лице мамины черты. Спазм перехватил горло, ноги подкосились, слёзы навернулись на глаза. Не выдержала тяжёлой паузы:
– Дядя Сеня, не узнаёшь? Это я, Оля.
Он порывисто прижал меня, и мы долго стояли и рыдали в дверях. А затем до утра просидели за столом – душами тёрлись.
На выходной мы договорились ехать с ним в Щеккилу к бабушке и дедушке. Но получилось иначе: зашёл Ваня, мой двоюродный брат, он на рабочей машине отправлялся туда сейчас. Решено было ехать не откладывая.
– Я скажу бабушке, что ты – моя жена…
К дому он повёл меня огородами (позже я узнала: старики по этому признаку безошибочно определяли, кто идёт: местные или гости издалека).
Только зашли, он сразу с порога по-карельски:
– Бабушка, познакомься, моя жена. Нравится тебе?
Та, держась за шесток, медленно выпрямилась, стала вровень со мной и начала молча вглядываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Теперь я спокойна. После такого урока уже не забуду.
Педагоги – прямо от Бога!
Смена закончилась. Теперь ещё как-то нужно самой добраться до клети, подняться на-гора, принять душ, сдать лампы на проверку и аккумулятор на подзарядку.
Всё.
Устала.
Сейчас бы на квартиру, поужинать и отдохнуть, а тут школа. Поесть спокойно некогда. Обходилась кружкой холодной воды (чай мы в Сибири не пили) и на ходу куском хлеба с копчёной колбасой. Кормили рабочих теперь заметно лучше.
Однажды я опоздала на работу: пришла не в шесть часов утра, а около восьми. Я к начальнику участка Чепелю.
– Извините, я проспала…
– Иди, досыпай!
Со слезами выскочила из кабинета. Хорошо, слесари заступились:
– Николай Николаевич, она живёт на чужой квартире, занятия в вечерней школе заканчиваются ночью, пока поужинает. Тем более, это впервые.
Я за дверью стою, сквозь рёв прислушиваюсь.
– Яковлева, зайди!
Простил. Хотя имел полное право посадить в тюрьму.
Вспоминая о шахте, не могу смолчать о постоянном гнетущем ощущении: на тебя беспрерывно давит тяжёлый, чёрный каменный свод. На голову, на грудь, на глаза.
Спирает дыхание… Чувствуешь себя совсем маленькой и беспомощной.
На основном штреке ветродуй. К этому тоже не скоро привыкаешь.
Трудно молодой девчонке преодолеть и страх постоянной смертельной опасности.
Завалы. Сколько людских жизней смолкло под предательски обвалившимися пластами. Если бы все погибшие разом ожили – земля бы зашевелилась в тех местах…
Зачем выдумывать ад? Спуститесь в шахту!
Рискуют жизнью все рабочие, но особенно посадчики лавы.
Уголь весь отгружен, пласт закончился. Осталось только ловко сбить деревянные опоры, которые до недавнего времени поддерживали земной небосвод, – и «всего делов».
Смельчаки, особый отряд, должны топором с одного удара выбить столб и бежать ко второму, третьему – в сторону выхода, наблюдая, как пространство, которое ты только что занимал, перестало существовать, проглоченное обвалившейся землёй.
Не всегда и не все успевали вырваться из этой преисподней.
Иногда грунт, как своенравный разбуженный гигант, оползает не только там, где сбиты столбы, но и слева, и справа.
Везде…
Везде, и даже там, куда ещё только должны следовать посадчики, пробираясь к выходу. И вот тогда неподъёмная, чёрная бездна навеки поглощает и воздух, и свет, и жизнь, превращаясь в могилу. Посадчикам лавы перед началом работы давали для смелости спирт.
Считалось дурным тоном задумываться о фактической стоимости такого угля. Людей в стране хватало. Спирта тоже.
Конечно, те, кому не нравилась работа в шахте, могли, не дожидаясь пенсии, покинуть подземку. Но для этого нужно было сначала стать… беременной женщиной.
Других вариантов не существовало.
Наступила пора сдачи государственных экзаменов в школе.
И тут – на тебе!
Чепель сообщил: вышел указ, разрешающий увольняться квалифицированным рабочим из шахты для поступления в высшие учебные заведения.
Господи! Учиться на филолога – моя сокровенная мечта.
Чтоб папа дал мне добро оставить работу, я пригласила его к себе в Осинники в гости. Купила бутылочку, угостила хорошо и получила-таки согласие.
Вступительные экзамены в институт сдала на «хорошо», географию – на «отлично»: попались «угольные разрезы». Члены приёмной комиссии многое сами впервые узнали от меня. Шахтёрская пыль глубоко и надолго въелась в кожу рук. А веки – как тушью подведены. Полностью только ко второму курсу отмылась.
Лето пятьдесят третьего года.
Я, как и мечтала, – студентка педагогического института. Второй курс позади. Счастливая, я не подозревала, что сразу по достижении шестнадцати лет меня поставили на особый тайный учёт.
Наверное, весь период учёбы в институте мне не доверяли. За мной следили и доносили. Наушничали. Зачем? Мы настолько были преданы товарищу Сталину, что его смерть все восприняли как страшное, личное горе. Невосполнимую потерю.
Да, он был строгий, но как по-другому? Сталин для всех был не просто хороший.
Он – ЕДИНСТВЕННЫЙ!
Выбора просто не существовало!!! Люди слепо готовы были идти по следам его копыт на любые сомнительные дела. И все дела, на которые он вёл, становились правыми.
Он заменял собой Бога, он заменял царя, он был многим вместо отца. По одной простой причине: заблаговременно Бога, царя и во многих семьях отца – он уничтожил.
Ну а дальше, пользуясь словами махровой антисоветской книги:
И стал Таракан победителем,
И лесов и полей повелителем.
Покорилися звери усатому…
В течение долгих десятилетий руководство страны проявляло в отношении отдельных категорий своих граждан немотивированную жестокость, как сказали бы сейчас. Но никто не возмущался. Напротив, подобные действия власти единодушно одобрялись. Юноши и девушки дружно вступали в ряды правящей Коммунистической партии, которая до этого репрессировала их родителей, становились активистами. Это был сознательный и ответственный шаг для каждого посвящённого. Отказ в приёме наносил соискателю неизлечимую душевную травму. Исключение из партии делало продолжение жизни бессмысленным.
На очередную вспышку насилия народ откликался новым трудовым почином и становился при этом всё счастливей и счастливей.
Процветал мазохизм.
Всей группой мы сфотографировались с траурными бантами на груди. И это не было лицемерием. Мы, студенты, ночи не спали, волновались, достойный ли будет преемник?
Как вообще теперь ЖИТЬ?
Декан факультета, всегда строгий, недоступный, на митинге плакал. До этого мы считали Ивана Александровича бесчувственным человеком.
* * *
Первые студенческие каникулы.
По настоянию родителей еду на лето в Карелию, на родину. По адресу нашла маминого брата – дядю Сеню. Встретились. Я сразу подметила в его лице мамины черты. Спазм перехватил горло, ноги подкосились, слёзы навернулись на глаза. Не выдержала тяжёлой паузы:
– Дядя Сеня, не узнаёшь? Это я, Оля.
Он порывисто прижал меня, и мы долго стояли и рыдали в дверях. А затем до утра просидели за столом – душами тёрлись.
На выходной мы договорились ехать с ним в Щеккилу к бабушке и дедушке. Но получилось иначе: зашёл Ваня, мой двоюродный брат, он на рабочей машине отправлялся туда сейчас. Решено было ехать не откладывая.
– Я скажу бабушке, что ты – моя жена…
К дому он повёл меня огородами (позже я узнала: старики по этому признаку безошибочно определяли, кто идёт: местные или гости издалека).
Только зашли, он сразу с порога по-карельски:
– Бабушка, познакомься, моя жена. Нравится тебе?
Та, держась за шесток, медленно выпрямилась, стала вровень со мной и начала молча вглядываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17