Полуглиссер вскорости стал удаляться вверх, а инспекторская шлюпка пошла по воде. Филипп столкнул бударку с отмели, шестом отвел ее от берега, запустил мотор и пошел наперерез своякам.
…Полчаса спустя, а возможно и менее, Миша-большой, Миша-маленький, Петр и Гриша покинули освещенный притонок и направились к ветловому лесу. Вначале шли ватагой, переговариваясь, а достигли редколесья – смолкли, пошли гуськом, след в след. Гриша и ночью не терялся отыскал вскорости нужную росчесть и обгорелую колоду. Миша-большой переломился в пояснице, сунул в дупло руку с фонариком и заглянул внутрь.
Глубоко внизу лежал жиденький ворох прошлогодних листьев… Мешка не было.

18
Последний, роковой для белуги день с раннего утра окрасился со стороны лесистого берега в оранжевые и розовые цвета. И никто не мог, конечно же, знать, что этот красный майский день станет для мудрой рыбины, многое повидавшей на своем длинном веку, черным, смертным днем.
Поначалу все складывалось неплохо. Позабылись минувшие неурядицы и жило в белуге лишь одно устремление – к нерестилищу! Сладкая истома копошилась внутри тела, временами она вызывала тревогу и тогда плавники бойчее ввинчивались в воду, гнали упругие струи от сильного мускулистого тела.
Прошла белуга мимо большого города. Она почувствовала его по невнятному гулу, доносившемуся сквозь толщу воды, по многочисленным, иногда еле приметным, иногда оглушающим шумам судов, проходившим взад и вперед. Она обгоняла их, но иные обгоняли ее, что тоже было непривычно, – в прежние годы такого не случалось.
К исходу белого дня оранжевый круг сместился к вечерней стороне, тени осокорей и ветел легли на реку. Начала сгущаться вода.
На последке дня белуга увидела перед собой легкую клетчатую стенку. Она знала: это ловушка. И сразу же ушла вглубь. Но и там движущаяся по воде стена заслонила ей путь. Тогда рыбина круто развернулась и пошла на воду. На этот раз стена двигалась на нее. Белуга ткнулась рылом в глазок сети, сработала назад и вновь ушла ко дну.
Крылья-приводы сошлись, потянулись к берегу, расправилась водой мотня-кошель и выползла на отмель.
В кишащем рыбой сетчатом котле щербатая белуга заметно отличалась величиной. Оттого-то ее первой подхватили под кулаки – грудные плавники и перевалили через бортовину бударки. Белуга больно ударилась скулой о днище, судорожно забилась, хватила махалкой дощатый настил и затихла.
Непривычно громко кричали люди, что-то вонючее оглушительно тарахтело на берегу, невыносимо пекло солнце, вдруг ставшее белым и горячим. Оно нещадно припекало, сушило тело. Так длилось до вечера. На приемке двое мужиков подхватили ее под жабры, втащили на что-то железное и холодное, а оттуда кинули в прорезь-садок. Из узких щелей в днище струилась подсвежка. Белуга жадно задвигала жабрами, прогоняя сквозь их красные махровые сита студеную воду. Тело вновь оживало, наливалось силой.
…Над рекой нависла ночь. Вызвездило. Близко к полуночи из кубрика поднялся на палубу рыбницы Аноха. Оглянулся окрест, прислушался.
Река спала.
Ниже по воде светился притонок и неустанно работал тоневой двигатель. И ни души вокруг…
Аноха улыбнулся, довольный: ночь матка – все гладко. Он нашарил в кормушке топор, стащил с навеса багор и склонился над прорезью.
…Что-то завозилось под белугой и остро кольнуло в брюшину. И тут же ее потянуло наверх. Она не успела даже отработать плавниками, чтоб увернуться. Едва ее тупое рыло поднялось над водой, что-то тяжелое обрушилось на нее, оглушило.
Она пришла в себя уже на дне реки. Резкая боль разрывала брюшину. Ни плавники, ни махалка не слушались ее. С этой минуты и до последней, когда те же самые рыбаки с Лицевой во второй раз выволокли ее неводом на тот же притонок, жизнь медленно и безвозвратно угасала в ее теле.
В муках она провела страшную ночь. Течение перекатывало ее, словно бревно, по суглинистому дну, к полдню вынесло на тоневой плес. И когда ловцы Усманова звена вытянули ее на притонок и, пораженные невиданным зрелищем, стояли вокруг, жизнь догорела в ней.

19
…Аноха, оглушив белугу, отбросил топор и с превеликим трудом выволок ее на дощатый настил прорези. Не спеша извлек из кармана брюк большой складной нож с деревянной ручкой, попробовал остроту лезвия, привычно вонзил его в тело и распорол брюшину.
И в то самое время, когда выгребал икру, ястык за ястыком бросал в эмалированные ведра, с верхнего конца плеса из-за речного колена, со стороны рыбозаводского поселка, донеслось гудение мотора. Аноха матерно выругался и заспешил: спустил в кубрик одно ведро, второе, третье. И едва управился с последним, полуглиссер поравнялся с приемкой, развернулся, чтоб причалить к ней. Аноха, не на шутку оробев, спихнул белугу за борт и водой окатил настил – смыл следы.
Аноха всмотрелся в человека и чертыхнулся: участковый приехал. Шашин выбрался из полуглиссера, потянулся до хруста в суставах.
– Здоров, хозяин?
– А то нет, – недовольно отозвался Аноха.
– Что не спишь?
– Бессонница.
– Ну-ну. Веди в кубрик. Плохо гостя встречаешь.
– Айда, – Аноха первым шагнул в дверь и спустился по крутой лесенке. Он на ходу стянул с себя парусиновый пиджак и небрежно накинул его на ведра с икрой.
– Подогреть, али как? – спросил Аноха. – Холодное все.
– Уху в другой раз.
Аноха достал из навесного шкафчика эмалированное блюдо с икрой, тарелку с отварной осетриной, хлеб. Пока он раскладывал угощение и пластал хлеб, Шашин осмотрелся, отвернул полу пиджака и увидел ведра, полные икры.
– О, богато! Бегемотище видно был, а?
– Был, – Аноха сожалел, что опрометчиво, без надобности столкнул белугу. Посолить бы ежели – на всю зимушку харч. Ну да шут с ней. Оглядчивого бог бережет. А белуга еще будет, мало ли их…
– А где она?
– Где плавала, туда и… Ты спугнул.
– Ну и хрен с ней, – успокоил Шашин. Он достал из кармана поллитровку водки. – Стаканы подай-ка.
Закусив икоркой, Шашин сказал:
– В прошлый раз горчило что-то. Вроде бы и не твой засол.
– Какая уж вышла, че теперь, – оправдывался Аноха.
– Ты того… – Шашин кивнул на ведра под пиджаком, – чтоб засол что надо. Давай-ка еще по стакашке. Заночую я у тебя.
– Авось получится.
– На авось не полагайся, кто авосьничает, тот и постничает. Было это в ночь гибели белуги. А спустя неделю Шашин еще раз заглянул к Анохе – за обещанным. Вдвоем они принесли из леса мешок с икрой, и Шашин, пользуясь темнотой, на полуглиссере заспешил восвояси. Тогда-то и повстречали его ночью свояки-инспекторы. Повстречали, перекинулись словами и разъехались.

20
Свояки-инспекторы и ребята из Усманова звена, раздосадованные неудачей и злые на весь белый свет, ни с чем вернулись на Лицевую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17