Мы прогуливаемся по бесконечно длинной, прямой аллее для верховой езды в лесопарковой зоне Исль-Адам. Две молоденькие девушки и женщина, более старшего возраста, вероятно, их мать, идут нам на встречу. Мы спрашиваем их, куда ведет эта аллея. «Да никуда», — рассеянно отвечают они и тут же победным тоном сообщают: «Там эксгибиционист! »
Это был мужчина средних лет, одетый в голубое трико. Он преследовал их во время всей прогулки, скрываясь в зарослях кустарника. Девушки воинственно помахали дубинками, которые они раздобыли для самозащиты. В итоге, из их рассказа вовсе не следовало, что мужчина показывал им свой половой орган.
Это был, скорее, скрытый преследователь, которого тенистый послеполуденный лес предает беззаконному желанию. Эта надуманная опасность переполняет сознание женщин, не отошедших еще от этой встречи в лесных зарослях, где они почувствовали что-то от дикой охоты наших предков, когда красные глаза самца преследовали самку сквозь листву деревьев.
15 ноября.
Кассирши в Ошане здороваются с покупателями как раз в тот момент, когда отдав предыдущему клиенту кассовый чек, кладут вашу первую покупку на механическую дорожку. Напрасно находиться в их поле зрения в течение предыдущих пяти минут, именно в тот момент, когда они начинают регистрировать ваш товар, кажется, что они узнали о вашем присутствии. Эта странная и ритуальная слепота свидетельствует о том, что они подчиняются обязательному кодексу вежливости. С точки зрения маркетинга, мы существуем в тот момент, когда происходит обмен упаковок стирального порошка и йогуртов на деньги.
Надежда, всегда тщетная, ничего больше не записывать, больше не стараться быть «привлеченной», чем бы то ни было в уличном людском потоке, который я встречаю и в котором, с точки зрения других людей, я составляю неизменную часть.
2 декабря.
На встречу с Таслимой Насрин в центре «Жоржа Помпиду» запрещен вход лицам без приглашения, которое предъявляют при входе вместе с удостоверением личности. Также обязательна проверка сумочек. Этот строгий контроль, кажется, забавляет приглашенных, радующихся при мысли о том, что они могут представлять опасность для окружающих. Все устраиваются в своих креслах.
Разговоры и смех продолжаются. Запрет покидать зал до окончания мероприятия возбуждает: «Ты хочешь есть? Ну, придется потерпеть!» «Ты знаешь, мы заперты!» Возникает сильное ощущение, что ты подвергаешься опасности.
Пришли люди, которые должны расспрашивать Таслиму. Они уселись за стол на своеобразной сцене лицом к публике: французские писательницы, одна иранка и двое мужчин. Вот и сама Таслима Насрин: высокая, красивая и внешне абсолютно спокойная, одетая на манер индийских женщин. Она садится. Сзади нее, на корточках, располагается мужчина, ее переводчик. Первая из присутствующих писательниц начинает свою речь, рассказывая вибрирующим голосом, что вокруг нас, повсюду в этом зале находятся сотни ее книг и картин. Таслима делает заявление на английском, которое писатель Лесли Каплан принимается переводить. Кто-то из зала прерывает его, живо критикуя его перевод, и заявляет, что английский язык переводить абсолютно бессмысленно, так как «все его понимают». Зал, кажется, соглашается. Я спрашиваю себя, неужели я здесь единственный человек, который понимает не все.
Женщины и мужчины за столом расспрашивают теперь Таслиму Насрин о ее писательском призвании, о ее литературном стиле. Ее ответы кажутся спутанными, может быть из-за перевода, а может из-за условностей. Кто-то из приглашенных также задает ей вопросы, интересуется, существует ли, на ее взгляд, женский литературный стиль. Она отвечает, что женщины более внимательны по сравнению с мужчинами, что они должны найти свою собственную манеру письма, и что она не феминистка, а гуманист. Это такое мероприятие, где очень важно, чтобы все участники имели ощущение, что каждому из них отведена своя роль. Для большинства присутствующих эта роль заключается в том, чтобы критиковать вопросы, заданные другими зрителями. Может быть, было бы лучше не прерывать созерцание этой женщины, приговоренной к смерти, путешествующей из одной страны в другую, словно статуя пресвятой Девы, чтобы те, кто на нее смотрел, имели ощущение того, что они делают что-то для свободного существования наций.
16 декабря.
В кафе «Флора» какой-то мужчина разговаривает с женщиной, которая постоянно с ним соглашается. Его громкая и пламенная речь наполняет террасу.
«Я не хочу слушать двадцать четыре часа в сутки голос женщины!», говорит он.
Затем с энтузиазмом добавляет: «Я хочу быть ребенком, диким животным, подчиняющийся ее влечениям». Смягчаясь, мечтательным тоном: «Я хочу уходить из дома, когда я этого желаю, как кот, понимаешь»? Теперь речь идет о женской и мужской сущности каждого индивида, теория, которую мужчина излагает женщине, как если бы он ее сам только что открыл. Он заявляет, что хорошо быть рядом с умной женщиной, обладающей немного мужской сущностью.
Спутница соглашается. Они обмениваются номерами телефонов, поднимаются и уходят. Она молода, очень красива. Ему под пятьдесят, модная походка.
Возможно, он принимает себя за Сартра, у которого вошло в привычку соблазнять в кафе молодых и красивых женщин.
1995 год

13 января.
Молодая светловолосая женщина, которая села в вагон метро, не давая возможности сойти другим пассажирам, уселась напротив меня с пакетом чипсов.
С равными интервалами, не торопясь, она погружает свою руку в пакет, достает оттуда картофелинку, хрустит ею. Я желала, чтобы она быстрей закончила. Ее медлительность и спокойствие, с которым она расправлялась с чипами, вызывало у меня учащенное сердцебиение и рост нервного напряжения. Я думаю, что я убила бы ее в тот момент, и даже этого было бы недостаточно, может быть, я подвергла бы ее пыткам, как подростки, подчиняющиеся только своим желаниям, когда идут с ножом на незнакомца, лицо которого им не понравилось.
14 января.
В следующем месяце Жанна Кальман, самый старый человек в мире, отпразднует свое стодвадцатилетие. Ее лечащий врач рассказывает о ней, о ее достижениях, чувстве юмора, всячески подчеркивает живость ее ума и находчивость: в сто лет она делала это, в сто десять то-то. «Представьте себе, что я однажды обнаружил ее взгромоздящейся на табурет, поставленный, в свою очередь, на стол, для того, чтобы поменять перегоревшую лампочку». Она получает сотни поздравительных писем на свой день рождения, как если бы эта долгая продолжительность жизни являлась бы целым шедевром. Но Жанна Кальман не сделала ничего другого, кроме как унаследовать в этой беззаботной старости свою генетическую предрасположенность.
Вот уже на протяжении нескольких веков на Западе вошло в привычку соразмерять длительность человеческой жизни с природой, скалами, деревьями медитировать над развалинами замков, запыленными тенями, которые там обитают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17