И она никогда больше не повторится. Он взял у тебя то, что ты можешь отдать только единожды: доверие, религиозное изумление перед первой лаской, новизну твоих слёз, цветок твоего первого страдания!.. Люби, если тебе удастся, это тебе скорее всего ещё будет дано, но только для того, чтобы в лучший час твоего бедного счастья ты бы помнила, что в любви бесценна только первая любовь, чтобы ты ежеминутно терпела наказание, вспоминая прежнее, и переживала бы ужас вечных сравнений! Даже когда ты скажешь: „Это лучшее из всего, что было!“, ты будешь страдать, понимая, что ценно только единственное. Есть Бог, который говорит грешнику: Ты меня не искал бы, если бы уже не нашёл…" Но Любовь не так милосердна. Ты, который меня нашёл однажды, – говорит она, – теряешь меня навсегда!" Ты думала, что, расставшись с одним, отстрадала своё? Увы, этому нет конца! Смакуй, пытаясь воссоздать в своей памяти себя такой, какой ты была прежде, свою деградацию! Осушай на каждом пиру твоей новой жизни бокал с ядом, который будет тебе подливать твоя первая, твоя единственная любовь!..»
Надо будет поговорить с Марго, признаться ей в том, что произошло, рассказать про этот солнечный удар, который перевернул мою жизнь… Ибо всё решилось – мы любим друг друга! Всё решилось, да, впрочем, я и сама полна решимости. Я послала к чертям все свои воспоминания, и сожаления, и свою манию плести, как я это называю, сентиментальную филигрань, все свои «если», «потому что», «но», «тем не менее»…
Мы видимся ежедневно, постоянно, он увлекает меня за собой, ошеломляет своим присутствием, мешает думать. Он всё решает сам, почти приказывает, и я кладу к его ногам не только свободу, но и самолюбие, потому что позволяю сорить ради меня деньгами, заваливать мой дом цветами и фруктами, привезёнными из заморских стран, а ещё я ношу на шее сверкающую стрелочку – она как бы впилась мне в горло, расцвеченная, словно моей кровью, шлифованными рубинами.
Однако мы не стали ещё любовниками! Отныне, исполненный терпенья, Макс обрекает себя и меня на пост помолвки, который нам обоим даётся совсем не легко – меньше чем за неделю мы оба осунулись и истомились. У него это не порок, но кокетство мужчины, которому хочется быть желанным и вместе с тем дать мне то время, которое необходимо, чтобы я как бы сама приняла решение…
Впрочем, мне и выжидать-то, собственно говоря, больше нечего… теперь я опасаюсь только этой неведомой мне прежде страсти, вспыхнувшей при первом же прикосновении к нему и готовой слепо повиноваться… Он, конечно, прав, оттягивая час, который нас соединит до конца. Теперь я знаю, чего хочу, знаю, что дар, ожидающий его, будет поистине великолепен. Я не сомневаюсь, что превзойду все его самые дерзкие надежды! А пока пусть он понемногу обрабатывает свой сад, если хочет…
А он это часто хочет. К моей радости и тревоге, случаю было угодно, чтобы этот красивый рослый парень с простыми чертами лица оказался на редкость проницательным любовником, просто созданным для женщин: он настолько интуитивен, что его ласки всегда соответствуют всем моим желаниям. Мне вспоминается – и я краснею – дурацкая фраза одной моей товарки по мюзик-холлу, когда она расхваливала изощрённость своего нового кавалера: «Поверь, дорогая, сама бы себе лучше не сделала!»
Но… Во что бы то ни стало мне нужно поговорить с Марго! Бедная Марго, которую я забываю… Что до Амона, то он исчез с моего горизонта. Он всё знает от Макса и обходит мой дом, как тактичный родственник…
А Браг? Ой, ну и видик же был у него на нашей последней репетиции! Когда я вышла из автомобиля Макса, он встретил меня своей самой горькой улыбкой Пьеро, но промолчал. Он даже вёл себя с несвойственной ему и мною не заслуженной любезностью, потому что в то утро мысли мои были заняты другим, я всё время ошибалась и смущёно просила прощения. Наконец его всё-таки прорвало:
– Убирайся! Возвращайся туда, откуда пришла. Натешься с ним вволю и не появляйся мне на глаза, пока всё это тебе не осто..!
Чем больше я хохотала, тем больше он ярился, похожий на маленького азиатского дьявола:
– Смейся, смейся! Лучше поглядела бы на свою рожу!
– Мою ро..!
– На ней же всё написано вот такими буквами! И не смотри на меня глазами Мессалины!.. Вы только полюбуйтесь! – обращаясь к невидимым богам, вопил он. – В полдень она является с такими вот зыркалами! А когда я требую, чтобы она выложилась в любовной сцене Дриады, она, будто назло, изображает из себя невинность.
– Это и в самом деле на мне видно? – спросила я Макса, когда он вёз меня домой.
В то же зеркало заднего вида над ветровым стеклом, в котором тогда отражалось моё разочарованное лицо, я вижу теперь свои чуть впалые щёки и лукавую улыбку любезной лисички. Но словно отсвет какого-то бегущего пламени то и дело озаряет мои черты, как бы гримируя их, если можно так выразиться, под «измождённую юность».
Итак, я во всём признаюсь Марго: расскажу ей, что снова попала в плен, что счастлива, назову имя того, кого люблю… Мне это будет нелегко. Марго не из тех, кто говорит: «Я это тебе предсказывала!», но, думаю, я её огорчу и разочарую, хотя она и виду не подаст. «Вот уж точно – семь шкур содрали, а ты снова в живодёрку бежишь». Ну конечно, бегу, да ещё с какой охотой!..
Я застаю Марго в её большой комнате-мастерской, где она и спит, и ест, и выращивает своих собак брабантской породы. Она, как всегда, верна себе во всём. Высокая, прямая, в неизменной вышитой московской косоворотке и длинном чёрном жакете, с коротко подстриженными жёсткими седыми волосами, обрамляющими её пергаментно-бледное лицо монахини, она склонилась над корзинкой, где копошится маленький жёлтый недоносок – крошечная собачка в фланелевой попонке, которая подымает к ней голову, – я вижу выпуклый, как у бонзы, лоб и красивые умоляющие глаза белочки… Вокруг меня тявкают и вертятся, как черти, ещё шесть наглых тварей, и только удар хлыста заставляет их разбежаться по своим плетёным конуркам.
– Как, Марго, ещё один брабансон? Вот это настоящая страсть!
– Видит Бог, что нет, – говорит Марго и садится напротив меня, баюкая на коленях больную собаку. – Эту бедняжку я совсем не люблю.
– Вам её подарили?
– Нет, я её, конечно, купила. Это послужит мне наукой, а теперь я буду обходить лавку этого старого негодяя Артмана, который торгует собаками. Ты бы только видела эту сучку в витрине – съёжившаяся, мордочка больной крысы и позвонки, которые можно было перебирать, как чётки… Но главное – её взгляд… Никто теперь меня не трогает, разве что глаза собаки, которую продают… Вот я её и купила. Она полуживая – у неё тяжелейший энтерит. В лавке этого нельзя заметить: им, как допинг, дают какодилат… Я тебя давно не видела, дитя моё, скажи, ты работаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Надо будет поговорить с Марго, признаться ей в том, что произошло, рассказать про этот солнечный удар, который перевернул мою жизнь… Ибо всё решилось – мы любим друг друга! Всё решилось, да, впрочем, я и сама полна решимости. Я послала к чертям все свои воспоминания, и сожаления, и свою манию плести, как я это называю, сентиментальную филигрань, все свои «если», «потому что», «но», «тем не менее»…
Мы видимся ежедневно, постоянно, он увлекает меня за собой, ошеломляет своим присутствием, мешает думать. Он всё решает сам, почти приказывает, и я кладу к его ногам не только свободу, но и самолюбие, потому что позволяю сорить ради меня деньгами, заваливать мой дом цветами и фруктами, привезёнными из заморских стран, а ещё я ношу на шее сверкающую стрелочку – она как бы впилась мне в горло, расцвеченная, словно моей кровью, шлифованными рубинами.
Однако мы не стали ещё любовниками! Отныне, исполненный терпенья, Макс обрекает себя и меня на пост помолвки, который нам обоим даётся совсем не легко – меньше чем за неделю мы оба осунулись и истомились. У него это не порок, но кокетство мужчины, которому хочется быть желанным и вместе с тем дать мне то время, которое необходимо, чтобы я как бы сама приняла решение…
Впрочем, мне и выжидать-то, собственно говоря, больше нечего… теперь я опасаюсь только этой неведомой мне прежде страсти, вспыхнувшей при первом же прикосновении к нему и готовой слепо повиноваться… Он, конечно, прав, оттягивая час, который нас соединит до конца. Теперь я знаю, чего хочу, знаю, что дар, ожидающий его, будет поистине великолепен. Я не сомневаюсь, что превзойду все его самые дерзкие надежды! А пока пусть он понемногу обрабатывает свой сад, если хочет…
А он это часто хочет. К моей радости и тревоге, случаю было угодно, чтобы этот красивый рослый парень с простыми чертами лица оказался на редкость проницательным любовником, просто созданным для женщин: он настолько интуитивен, что его ласки всегда соответствуют всем моим желаниям. Мне вспоминается – и я краснею – дурацкая фраза одной моей товарки по мюзик-холлу, когда она расхваливала изощрённость своего нового кавалера: «Поверь, дорогая, сама бы себе лучше не сделала!»
Но… Во что бы то ни стало мне нужно поговорить с Марго! Бедная Марго, которую я забываю… Что до Амона, то он исчез с моего горизонта. Он всё знает от Макса и обходит мой дом, как тактичный родственник…
А Браг? Ой, ну и видик же был у него на нашей последней репетиции! Когда я вышла из автомобиля Макса, он встретил меня своей самой горькой улыбкой Пьеро, но промолчал. Он даже вёл себя с несвойственной ему и мною не заслуженной любезностью, потому что в то утро мысли мои были заняты другим, я всё время ошибалась и смущёно просила прощения. Наконец его всё-таки прорвало:
– Убирайся! Возвращайся туда, откуда пришла. Натешься с ним вволю и не появляйся мне на глаза, пока всё это тебе не осто..!
Чем больше я хохотала, тем больше он ярился, похожий на маленького азиатского дьявола:
– Смейся, смейся! Лучше поглядела бы на свою рожу!
– Мою ро..!
– На ней же всё написано вот такими буквами! И не смотри на меня глазами Мессалины!.. Вы только полюбуйтесь! – обращаясь к невидимым богам, вопил он. – В полдень она является с такими вот зыркалами! А когда я требую, чтобы она выложилась в любовной сцене Дриады, она, будто назло, изображает из себя невинность.
– Это и в самом деле на мне видно? – спросила я Макса, когда он вёз меня домой.
В то же зеркало заднего вида над ветровым стеклом, в котором тогда отражалось моё разочарованное лицо, я вижу теперь свои чуть впалые щёки и лукавую улыбку любезной лисички. Но словно отсвет какого-то бегущего пламени то и дело озаряет мои черты, как бы гримируя их, если можно так выразиться, под «измождённую юность».
Итак, я во всём признаюсь Марго: расскажу ей, что снова попала в плен, что счастлива, назову имя того, кого люблю… Мне это будет нелегко. Марго не из тех, кто говорит: «Я это тебе предсказывала!», но, думаю, я её огорчу и разочарую, хотя она и виду не подаст. «Вот уж точно – семь шкур содрали, а ты снова в живодёрку бежишь». Ну конечно, бегу, да ещё с какой охотой!..
Я застаю Марго в её большой комнате-мастерской, где она и спит, и ест, и выращивает своих собак брабантской породы. Она, как всегда, верна себе во всём. Высокая, прямая, в неизменной вышитой московской косоворотке и длинном чёрном жакете, с коротко подстриженными жёсткими седыми волосами, обрамляющими её пергаментно-бледное лицо монахини, она склонилась над корзинкой, где копошится маленький жёлтый недоносок – крошечная собачка в фланелевой попонке, которая подымает к ней голову, – я вижу выпуклый, как у бонзы, лоб и красивые умоляющие глаза белочки… Вокруг меня тявкают и вертятся, как черти, ещё шесть наглых тварей, и только удар хлыста заставляет их разбежаться по своим плетёным конуркам.
– Как, Марго, ещё один брабансон? Вот это настоящая страсть!
– Видит Бог, что нет, – говорит Марго и садится напротив меня, баюкая на коленях больную собаку. – Эту бедняжку я совсем не люблю.
– Вам её подарили?
– Нет, я её, конечно, купила. Это послужит мне наукой, а теперь я буду обходить лавку этого старого негодяя Артмана, который торгует собаками. Ты бы только видела эту сучку в витрине – съёжившаяся, мордочка больной крысы и позвонки, которые можно было перебирать, как чётки… Но главное – её взгляд… Никто теперь меня не трогает, разве что глаза собаки, которую продают… Вот я её и купила. Она полуживая – у неё тяжелейший энтерит. В лавке этого нельзя заметить: им, как допинг, дают какодилат… Я тебя давно не видела, дитя моё, скажи, ты работаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53