Флип приметил седеющую голову отца, как только та показалась над песчаной грядой; со свойственной подросткам невероятной ловкостью он тут же преобразился, скрыв от родительских глаз своё смятение и ярость покинутого любовника; молча, спокойно он ждал, когда отец подойдёт ближе.
– Вот ты где, малыш?
– Да, папа.
– Ты один? А где Вэнк?
– Не знаю, папа.
Флип почти без усилий удерживал на своём смуглом лице застывшее приветливое выражение смышлёного мальчугана. Перед ним с самым будничным видом стоял его отец, симпатичное существо с несколько расплывчатыми, как бы размытыми контурами, как и все, кто не носит имён Вэнк, Флип или Камилла Дальре. Флип терпеливо дожидался, когда отец отдышится.
– Ты не был на рыбалке, папа?
– Ещё чего! Я прогуливался. А вот Леклерк выловил осьминога. И какого! Видишь мою трость: такой длины у него щупальца. Отличный улов. Лизетта будет вопить от счастья. Но при всём том вам бы надо быть повнимательнее, когда заходите в воду.
– О, папа, знаешь, это не опасно!..
Флип сам почувствовал, что, возражая, слишком повысил тон – восклицание прозвучало фальшиво-ребячливо. Серые навыкате глаза отца вопросительно остановились на нём; он с трудом вынес этот взгляд, показавшийся ему слишком ясным, проникающим сквозь все покровы и дымовые завесы, за которыми непокорные сыновья прячут от родителей свои секреты.
– Что, малыш, тебя печалит наш отъезд?
– Отъезд? Но, папа…
– Да, если ты в меня, то год от года тебе будет всё тяжелее расставаться с этими местами. С домом, с морем. И с семейством Ферре… Настанет время, и ты поймёшь, как редки друзья, с которыми можно провести всё лето, не портя себе кровь. Наслаждайся, малыш, тем, что осталось. Ещё два дня хорошей погоды. Есть люди и понесчастнее тебя…
Но, хотя отец ещё говорил, он снова как бы отступил в мир теней, откуда его выманили неискреннее слово, неверный взгляд сына. Флип предложил ему руку, помогая преодолеть неровный подъём. То была полная холодной жалости предупредительность юноши, свысока глядящего на собственного родителя, безнадёжно зрелого и успокоенного, по мнению не в меру раздражённого чада, впервые открывшего для себя, что такое любовь, терзания плоти и гордость одиночества, когда ты перед лицом целого света стоишь один, не моля о помощи.
Они поднялись на высокую песчаную террасу, где стоял дом. Выпустив отцовскую руку, Флип уже собрался вновь опуститься к воде, к тому самому месту, что вот уже целый час как было отмечено печатью земного одиночества.
– Куда ты, малыш?
– Туда, папа… вниз…
– Это так спешно?.. Погоди немного, пройдёмся. Я хотел бы тебе кое-что объяснить касательно дома. Ты ведь знаешь, мы с Ферре решились. Покупаем его. Впрочем, вы, дети, давно должны были бы слышать наши разговоры об этом…
Флип не отвечал, опасаясь соврать, не желая выдать, насколько они с Вэнк глухи к ежедневным разглагольствованиям родни.
– Пойдём, я тебе всё объясню. У меня есть замысел – и Ферре его разделяют – расширить дом, пристроив два одноэтажных крыла так, чтобы их крыши служили террасами основных комнат второго этажа… Ты следишь за мной?
Флип с понимающим видом кивнул и сделал над собой усилие, честно пытаясь слушать. Но как он ни старался, а потерял нить, лишь только вынырнуло словцо «выступ». Мысленно он тотчас соскользнул по невидимой тропке к мальчугану, который стоял на выступе… Маленький проказник так и остался на том самом выступе… Меж тем Флип кивал, и его взгляд изображал сыновнюю заинтересованность, переходя с отцовского лица на островерхую крышу дома, с крыши – на руку господина Одбера, рисовавшую в воздухе контуры нового сооружения. «Выступ…»
– Ты следишь за моей мыслью? Мы, Ферре и я, однажды всё это выстроим. А может, доделывать придётся тебе – договорившись с малышкой Ферре… Ведь никому не ведомо, сколько нам отпущено годов…
«Ах, снова одно и то же!» – про себя воскликнул Флип и с неким облегчением даже чуть подпрыгнул на месте.
– Тебя это смешит? А смешного тут мало. Вы, детвора, никак не можете поверить в смерть!
– Что ты, папа…
«Смерть… Вот ещё одно привычное слово. Понятное, обиходное…»
– Не исключено, что когда-нибудь позже вы с Вэнк поженитесь. По крайней мере твоя мать в этом уверена. Но также весьма вероятно, что вы не поженитесь. Что заставляет тебя улыбаться?
– Твои слова, папа…
«То, что ты говоришь, – просто, как всё, что произносят родители, зрелые люди, своё отжившие, сохранившие кротость и загадочную для нас чистоту мыслей…»
– Заметь, что я пока не спрашиваю твоего мнения. Если сейчас ты скажешь: «Я женюсь на Вэнк», это будет так же мало значить, как: «Я не женюсь на ней».
– В самом деле?
– Именно. Вы ещё незрелы. Ты, конечно, очень мил, однако…
Выпуклые глаза вновь стали ясно различимы и поглядели на Флипа в упор:
– Однако надо ждать. Приданое малышки Ферре потянет немного. Но что с того? На первые годы обойдётесь без бархата, шелков, золота…
«Шёлк, бархат, золото. Ах, бархат, шёлк, золото: красное, чёрное, белое! Красное, чёрное, белое – и кусочек льда, как огранённый бриллиант в стакане воды. Мой бархат, моя драгоценность, возлюбленная и повелитель… Ах, как же можно обойтись без подобной роскоши…»
– …трудом… Первые годы всегда нелегки… Надо быть серьёзным, придёт пора подумать о… А мы живём в такое время…
«Мне плохо. Вот тут, около желудка. Мне страшно здесь, на этой фиолетовой скале, резко выделяющейся на тёмно-красном, чёрном и белом фоне. Скала торчит во мне самом…»
– Семейная жизнь… Уход и ласка, чёрт побери! Первому – самый мягкий кусочек. Ну что ты, малыш?..
Нескончаемые отцовские словеса потонули в мягком шуме падающей воды. Флип не почувствовал ничего, кроме слабого толчка в плечо и покалывающих щёку стебельков травы. Затем в его сознание пробился гул множества голосов, словно потоки воды дробились о маленькие острые утёсы и приятно вскипали. Флип открыл глаза. Его голова покоилась на материнских коленях, и все Тени, встав в кружок, склонили к нему свои заботливые лица. Кто-то провёл у его носа платком, смоченным в спиртовой настойке лаванды, и он улыбнулся Вэнк, ибо это она, вся светясь золотом волос, розоватым загаром, кристальной голубизной глаз, встала меж ним и Тенями…
– Бедный мой цыплёночек!
– Я же говорила, что у него нездоровый цвет лица!
– Мы беседовали вдвоём, он стоял передо мной и вдруг – р-раз!..
– Он, как все мальчики в этом возрасте, не способен следить за своим желудком, набивает карманы фруктами…
– А первые сигареты? Вы их не ставите в счёт?
– Цыплёночек ты мой!.. У него слёзы на глазах…
– Естественно! Это реакция…
– К тому же это продлилось не более тридцати секунд; я успел только кликнуть вас. Ну, я же говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Вот ты где, малыш?
– Да, папа.
– Ты один? А где Вэнк?
– Не знаю, папа.
Флип почти без усилий удерживал на своём смуглом лице застывшее приветливое выражение смышлёного мальчугана. Перед ним с самым будничным видом стоял его отец, симпатичное существо с несколько расплывчатыми, как бы размытыми контурами, как и все, кто не носит имён Вэнк, Флип или Камилла Дальре. Флип терпеливо дожидался, когда отец отдышится.
– Ты не был на рыбалке, папа?
– Ещё чего! Я прогуливался. А вот Леклерк выловил осьминога. И какого! Видишь мою трость: такой длины у него щупальца. Отличный улов. Лизетта будет вопить от счастья. Но при всём том вам бы надо быть повнимательнее, когда заходите в воду.
– О, папа, знаешь, это не опасно!..
Флип сам почувствовал, что, возражая, слишком повысил тон – восклицание прозвучало фальшиво-ребячливо. Серые навыкате глаза отца вопросительно остановились на нём; он с трудом вынес этот взгляд, показавшийся ему слишком ясным, проникающим сквозь все покровы и дымовые завесы, за которыми непокорные сыновья прячут от родителей свои секреты.
– Что, малыш, тебя печалит наш отъезд?
– Отъезд? Но, папа…
– Да, если ты в меня, то год от года тебе будет всё тяжелее расставаться с этими местами. С домом, с морем. И с семейством Ферре… Настанет время, и ты поймёшь, как редки друзья, с которыми можно провести всё лето, не портя себе кровь. Наслаждайся, малыш, тем, что осталось. Ещё два дня хорошей погоды. Есть люди и понесчастнее тебя…
Но, хотя отец ещё говорил, он снова как бы отступил в мир теней, откуда его выманили неискреннее слово, неверный взгляд сына. Флип предложил ему руку, помогая преодолеть неровный подъём. То была полная холодной жалости предупредительность юноши, свысока глядящего на собственного родителя, безнадёжно зрелого и успокоенного, по мнению не в меру раздражённого чада, впервые открывшего для себя, что такое любовь, терзания плоти и гордость одиночества, когда ты перед лицом целого света стоишь один, не моля о помощи.
Они поднялись на высокую песчаную террасу, где стоял дом. Выпустив отцовскую руку, Флип уже собрался вновь опуститься к воде, к тому самому месту, что вот уже целый час как было отмечено печатью земного одиночества.
– Куда ты, малыш?
– Туда, папа… вниз…
– Это так спешно?.. Погоди немного, пройдёмся. Я хотел бы тебе кое-что объяснить касательно дома. Ты ведь знаешь, мы с Ферре решились. Покупаем его. Впрочем, вы, дети, давно должны были бы слышать наши разговоры об этом…
Флип не отвечал, опасаясь соврать, не желая выдать, насколько они с Вэнк глухи к ежедневным разглагольствованиям родни.
– Пойдём, я тебе всё объясню. У меня есть замысел – и Ферре его разделяют – расширить дом, пристроив два одноэтажных крыла так, чтобы их крыши служили террасами основных комнат второго этажа… Ты следишь за мной?
Флип с понимающим видом кивнул и сделал над собой усилие, честно пытаясь слушать. Но как он ни старался, а потерял нить, лишь только вынырнуло словцо «выступ». Мысленно он тотчас соскользнул по невидимой тропке к мальчугану, который стоял на выступе… Маленький проказник так и остался на том самом выступе… Меж тем Флип кивал, и его взгляд изображал сыновнюю заинтересованность, переходя с отцовского лица на островерхую крышу дома, с крыши – на руку господина Одбера, рисовавшую в воздухе контуры нового сооружения. «Выступ…»
– Ты следишь за моей мыслью? Мы, Ферре и я, однажды всё это выстроим. А может, доделывать придётся тебе – договорившись с малышкой Ферре… Ведь никому не ведомо, сколько нам отпущено годов…
«Ах, снова одно и то же!» – про себя воскликнул Флип и с неким облегчением даже чуть подпрыгнул на месте.
– Тебя это смешит? А смешного тут мало. Вы, детвора, никак не можете поверить в смерть!
– Что ты, папа…
«Смерть… Вот ещё одно привычное слово. Понятное, обиходное…»
– Не исключено, что когда-нибудь позже вы с Вэнк поженитесь. По крайней мере твоя мать в этом уверена. Но также весьма вероятно, что вы не поженитесь. Что заставляет тебя улыбаться?
– Твои слова, папа…
«То, что ты говоришь, – просто, как всё, что произносят родители, зрелые люди, своё отжившие, сохранившие кротость и загадочную для нас чистоту мыслей…»
– Заметь, что я пока не спрашиваю твоего мнения. Если сейчас ты скажешь: «Я женюсь на Вэнк», это будет так же мало значить, как: «Я не женюсь на ней».
– В самом деле?
– Именно. Вы ещё незрелы. Ты, конечно, очень мил, однако…
Выпуклые глаза вновь стали ясно различимы и поглядели на Флипа в упор:
– Однако надо ждать. Приданое малышки Ферре потянет немного. Но что с того? На первые годы обойдётесь без бархата, шелков, золота…
«Шёлк, бархат, золото. Ах, бархат, шёлк, золото: красное, чёрное, белое! Красное, чёрное, белое – и кусочек льда, как огранённый бриллиант в стакане воды. Мой бархат, моя драгоценность, возлюбленная и повелитель… Ах, как же можно обойтись без подобной роскоши…»
– …трудом… Первые годы всегда нелегки… Надо быть серьёзным, придёт пора подумать о… А мы живём в такое время…
«Мне плохо. Вот тут, около желудка. Мне страшно здесь, на этой фиолетовой скале, резко выделяющейся на тёмно-красном, чёрном и белом фоне. Скала торчит во мне самом…»
– Семейная жизнь… Уход и ласка, чёрт побери! Первому – самый мягкий кусочек. Ну что ты, малыш?..
Нескончаемые отцовские словеса потонули в мягком шуме падающей воды. Флип не почувствовал ничего, кроме слабого толчка в плечо и покалывающих щёку стебельков травы. Затем в его сознание пробился гул множества голосов, словно потоки воды дробились о маленькие острые утёсы и приятно вскипали. Флип открыл глаза. Его голова покоилась на материнских коленях, и все Тени, встав в кружок, склонили к нему свои заботливые лица. Кто-то провёл у его носа платком, смоченным в спиртовой настойке лаванды, и он улыбнулся Вэнк, ибо это она, вся светясь золотом волос, розоватым загаром, кристальной голубизной глаз, встала меж ним и Тенями…
– Бедный мой цыплёночек!
– Я же говорила, что у него нездоровый цвет лица!
– Мы беседовали вдвоём, он стоял передо мной и вдруг – р-раз!..
– Он, как все мальчики в этом возрасте, не способен следить за своим желудком, набивает карманы фруктами…
– А первые сигареты? Вы их не ставите в счёт?
– Цыплёночек ты мой!.. У него слёзы на глазах…
– Естественно! Это реакция…
– К тому же это продлилось не более тридцати секунд; я успел только кликнуть вас. Ну, я же говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28