Но Бернар, внутренне сжавшись, не думал больше о Розе. Старый порыжевший снимок приковал всё его внимание.
– Вилла, – показал Бесье, – или, как говорят здесь, «дворец» – вот эта огромная чёрная клякса.
– М-м… м-да, – протянул Бернар, – вижу, вижу. И что же?
– А вот что, – объяснил Бесье, – сегодня утром я тут встретился… кое с кем. С неким Данкали. С ним были некий Бен-Салем и некий… э-э… Фархар, через «х», он – уполномоченный фирмы. Одетта, Роза, оставьте-ка в покое мой стакан. Если хотите выпить, как говорит Мариус, обслужите себя сами… Фархар даже сказал мне, что когда-то начинал изучать архитектуру в Париже, поэтому считает себя почти моим коллегой… Я был польщён, а как же. Архитектура открывает все пути, надо только выйти на них… Очень элегантный мужчина. В галстуке у него жемчужина, а на пальце – голубой бриллиант.
– Голубой? – воскликнула Роза.
– И большой? – алчно блеснув глазами, спросила Одетта.
– С мой кулак. Кончайте же сосать мою настойку, в конце концов! Терпеть не могу, когда пьют через мои соломинки. Я очень брезглив, вы это отлично знаете!
«Я тоже», – подумал Бернар. Глядя, как Одетта и Роза склонились, зажав губами соломинки, над стаканом Сирила, он скривил рот и сглотнул слюну, как бывало всякий раз, когда ему случалось отметить бесцеремонную близость между Розой и четой Бесье. Он выходил из себя, если Бесье прикуривал для Розы сигарету, давал Розе свой носовой платок, когда ей надо было вытереть пальцы или губы, подносил к самому рту Розы ложечку с куском сахара, смоченным в кофе…
– …на этих трёх стоило посмотреть, – говорил Бесье. – Данкали – подрядчик…
– Знаю, – кивнул Бернар. Бесье не смог скрыть удивление.
– Знаете? Откуда?
– С грузовиков, с дровяных складов, с заборов, со строящихся домов на вас смотрят «Данкали и сыновья», – сказал Бернар. – Вы разве не замечали?
– По правде говоря, нет. Но теперь не забуду.
Он помолчал немного, снова осторожно потёр пальцами веки.
– Это крупная сделка. Виллу сносим до основания и строим всё заново. Паша, наконец, решился.
– Браво! – одобрил Бернар. – А это не задержит вас здесь?
– Наоборот. Но я, естественно, вернусь, когда хибара будет уже в проекте – не позднее сентября.
– Верно.
Бесье погрузился в задумчивость; казалось, ему нечего было больше добавить.
«Он сказал: "я вернусь". Не "мы вернемся", – думал Бернар. – Каков мерзавец, а!»
Женщины, приученные хранить молчание, когда мужчины ведут деловые разговоры, скучали на банкетке. «Если я спрошу его, как ему удалось заполучить эту сделку, – размышлял Бернар, – может быть, он и скажет… Ну и что это мне даст?..»
Он укорил себя за лёгкий озноб, высушивший капельки пота, и за бешеную ревность к собрату по профессии, которая отравила ему весь остаток дня.
«А я проглочу это, как и многое другое. И что же ещё мне придётся проглотить? С тех пор, как мы здесь, меня всё бесит. Пора признаться, что, если не считать Розы, я просто не могу больше видеть моих спутников». Он огляделся, задержал взгляд на двух смуглых и твёрдых ладонях, на двух руках цвета морского дуба, которые в нескольких шагах от него ссыпали и утрамбовывали влажную землю у кустов дурмана под жёлтыми сводами. На пороге кухни появился малыш, кругленький, как колобок, в крошечной феске, споткнулся, упал и засмеялся.
Вторя свисту серых стрижей, которые, проносясь над новеньким фонтаном, успевали попить на лету, взмыли ввысь трепещущие звуки песни, прокатились в воздухе долгие ноты с интервалами в увеличенную секунду, и сжавшееся сердце Бернара Боннемена отпустило. «Мне хотелось бы жить бок о бок с ними, со здешними людьми. Правда, большинство их и не здешние вовсе…» Взгляд его вновь упал на Розу, он увидел её – встревоженную за него, розовую, растрёпанную. «Она-то расплатится за всех. Я не я буду, если сегодня вечером она не придёт ко мне. И тогда!.. А если её застукают, если нас застукают, что ж… что ж, не вижу в этом ничего страшного».
Несмотря ни на что, он поневоле восхищался тем, как держалась «туземка с островов Фиджи». При упоминании о «крупной сделке» она выдала свое любопытство и радость лишь короткой вспышкой алчного огня во взгляде. Теперь она расчёсывала свою челку; волосы блестели на солнце, отливая синевой, как у китаянки. «Все "как?", "сколько?", "скоро ли?" она приберегает на потом, когда останется с мужем наедине. На свой лад она славная бабёнка». Он повернулся к Розе, которая, следуя примеру подруги, пыталась распутать свои золотистые кудри и что-то тихонько напевала. «О! До этой-то пока дойдёт… Но что поделаешь, она создана только на потребу мужчине, и это восхитительно». Желание снова завладело им, и ему стало немного не по себе, но вместе с желанием вернулась дивная красота африканской весны, ощущение собственной силы, безоблачное настроение. Он вскочил на ноги с криком:
– За стол! За стол! Пора поесть, или я ни за что не отвечаю!
И, размахивая руками, бросился к лестнице. За его спиной раздались пронзительные крики, полные ужаса. Кричал толстый карапуз в феске; он понял и устыдился, увидев себя со стороны – бесноватый, да и только.
Через несколько минут четверо путешественников уже сидели за столом и уплетали огромных жилистых креветок, фаршированные артишоки и нежное мясо молодого барашка. Бесье-старший с розой в петлице тщательно пытался возобновить разговор о вилле и своей сделке.
– Боннемен, как вы думаете? Фархар не стал скрывать от меня, что паша, проведя одно лето в Довиле, просто влюбился в нормандские домики с их крестовыми балками. Нормандский коттедж в Танжере – нет, это уж слишком, это… Боннемен. мальчик мой, я к вам обращаюсь!
Боннемен с почтительностью, какая обычно за ним не водилась, смеялся ему в лицо, показывая все свои ровные белые зубы, чтобы произвести впечатление на Розу:
– Я слышу, дружище, всё слышу… Но, во-первых, я немного пьян от солнца, от здешних красот, от этого белого вина, такого густого, что язык прилипает к нёбу… А во-вторых, терпеть не могу вмешиваться в чужие дела… Вы этого не знали?
Бесье-старший приподнял светлые брови и ни с того ни с сего положил ладонь на рукав Розы:
– Нет, мой мальчик, понятия не имел… Роза, выудите-ка мне кубик льда из ведёрка. Спасибо. Уж лучше ваши пальчики, чем лапы этого испанца-официанта.
Он не спеша допил свой стакан, прежде чем добавить с подчёркнутой доброжелательностью:
– Мои дела не всегда будут «чужими» для вас, Бернар. По крайней мере, смею на это надеяться.
«Вот-вот вечно одни любезности и ничего конкретного, – думал Бернар. – Да он просто смеётся надо мной, а я ещё должен лебезить перед ним. Что бы такое ему сказать? Он, конечно, ждет изъявления благодарности…»
– Дорогой Сирил, я никогда не умел как следует выразить признательность, которая… Мне бы так хотелось именно вам доказать, что я стою того, прежде чем вы окажете мне доверие и официально…
При слове «официально» Бесье приподнял веки и на какой-то миг остановил на Бернаре пристальный взгляд блёкло-голубых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
– Вилла, – показал Бесье, – или, как говорят здесь, «дворец» – вот эта огромная чёрная клякса.
– М-м… м-да, – протянул Бернар, – вижу, вижу. И что же?
– А вот что, – объяснил Бесье, – сегодня утром я тут встретился… кое с кем. С неким Данкали. С ним были некий Бен-Салем и некий… э-э… Фархар, через «х», он – уполномоченный фирмы. Одетта, Роза, оставьте-ка в покое мой стакан. Если хотите выпить, как говорит Мариус, обслужите себя сами… Фархар даже сказал мне, что когда-то начинал изучать архитектуру в Париже, поэтому считает себя почти моим коллегой… Я был польщён, а как же. Архитектура открывает все пути, надо только выйти на них… Очень элегантный мужчина. В галстуке у него жемчужина, а на пальце – голубой бриллиант.
– Голубой? – воскликнула Роза.
– И большой? – алчно блеснув глазами, спросила Одетта.
– С мой кулак. Кончайте же сосать мою настойку, в конце концов! Терпеть не могу, когда пьют через мои соломинки. Я очень брезглив, вы это отлично знаете!
«Я тоже», – подумал Бернар. Глядя, как Одетта и Роза склонились, зажав губами соломинки, над стаканом Сирила, он скривил рот и сглотнул слюну, как бывало всякий раз, когда ему случалось отметить бесцеремонную близость между Розой и четой Бесье. Он выходил из себя, если Бесье прикуривал для Розы сигарету, давал Розе свой носовой платок, когда ей надо было вытереть пальцы или губы, подносил к самому рту Розы ложечку с куском сахара, смоченным в кофе…
– …на этих трёх стоило посмотреть, – говорил Бесье. – Данкали – подрядчик…
– Знаю, – кивнул Бернар. Бесье не смог скрыть удивление.
– Знаете? Откуда?
– С грузовиков, с дровяных складов, с заборов, со строящихся домов на вас смотрят «Данкали и сыновья», – сказал Бернар. – Вы разве не замечали?
– По правде говоря, нет. Но теперь не забуду.
Он помолчал немного, снова осторожно потёр пальцами веки.
– Это крупная сделка. Виллу сносим до основания и строим всё заново. Паша, наконец, решился.
– Браво! – одобрил Бернар. – А это не задержит вас здесь?
– Наоборот. Но я, естественно, вернусь, когда хибара будет уже в проекте – не позднее сентября.
– Верно.
Бесье погрузился в задумчивость; казалось, ему нечего было больше добавить.
«Он сказал: "я вернусь". Не "мы вернемся", – думал Бернар. – Каков мерзавец, а!»
Женщины, приученные хранить молчание, когда мужчины ведут деловые разговоры, скучали на банкетке. «Если я спрошу его, как ему удалось заполучить эту сделку, – размышлял Бернар, – может быть, он и скажет… Ну и что это мне даст?..»
Он укорил себя за лёгкий озноб, высушивший капельки пота, и за бешеную ревность к собрату по профессии, которая отравила ему весь остаток дня.
«А я проглочу это, как и многое другое. И что же ещё мне придётся проглотить? С тех пор, как мы здесь, меня всё бесит. Пора признаться, что, если не считать Розы, я просто не могу больше видеть моих спутников». Он огляделся, задержал взгляд на двух смуглых и твёрдых ладонях, на двух руках цвета морского дуба, которые в нескольких шагах от него ссыпали и утрамбовывали влажную землю у кустов дурмана под жёлтыми сводами. На пороге кухни появился малыш, кругленький, как колобок, в крошечной феске, споткнулся, упал и засмеялся.
Вторя свисту серых стрижей, которые, проносясь над новеньким фонтаном, успевали попить на лету, взмыли ввысь трепещущие звуки песни, прокатились в воздухе долгие ноты с интервалами в увеличенную секунду, и сжавшееся сердце Бернара Боннемена отпустило. «Мне хотелось бы жить бок о бок с ними, со здешними людьми. Правда, большинство их и не здешние вовсе…» Взгляд его вновь упал на Розу, он увидел её – встревоженную за него, розовую, растрёпанную. «Она-то расплатится за всех. Я не я буду, если сегодня вечером она не придёт ко мне. И тогда!.. А если её застукают, если нас застукают, что ж… что ж, не вижу в этом ничего страшного».
Несмотря ни на что, он поневоле восхищался тем, как держалась «туземка с островов Фиджи». При упоминании о «крупной сделке» она выдала свое любопытство и радость лишь короткой вспышкой алчного огня во взгляде. Теперь она расчёсывала свою челку; волосы блестели на солнце, отливая синевой, как у китаянки. «Все "как?", "сколько?", "скоро ли?" она приберегает на потом, когда останется с мужем наедине. На свой лад она славная бабёнка». Он повернулся к Розе, которая, следуя примеру подруги, пыталась распутать свои золотистые кудри и что-то тихонько напевала. «О! До этой-то пока дойдёт… Но что поделаешь, она создана только на потребу мужчине, и это восхитительно». Желание снова завладело им, и ему стало немного не по себе, но вместе с желанием вернулась дивная красота африканской весны, ощущение собственной силы, безоблачное настроение. Он вскочил на ноги с криком:
– За стол! За стол! Пора поесть, или я ни за что не отвечаю!
И, размахивая руками, бросился к лестнице. За его спиной раздались пронзительные крики, полные ужаса. Кричал толстый карапуз в феске; он понял и устыдился, увидев себя со стороны – бесноватый, да и только.
Через несколько минут четверо путешественников уже сидели за столом и уплетали огромных жилистых креветок, фаршированные артишоки и нежное мясо молодого барашка. Бесье-старший с розой в петлице тщательно пытался возобновить разговор о вилле и своей сделке.
– Боннемен, как вы думаете? Фархар не стал скрывать от меня, что паша, проведя одно лето в Довиле, просто влюбился в нормандские домики с их крестовыми балками. Нормандский коттедж в Танжере – нет, это уж слишком, это… Боннемен. мальчик мой, я к вам обращаюсь!
Боннемен с почтительностью, какая обычно за ним не водилась, смеялся ему в лицо, показывая все свои ровные белые зубы, чтобы произвести впечатление на Розу:
– Я слышу, дружище, всё слышу… Но, во-первых, я немного пьян от солнца, от здешних красот, от этого белого вина, такого густого, что язык прилипает к нёбу… А во-вторых, терпеть не могу вмешиваться в чужие дела… Вы этого не знали?
Бесье-старший приподнял светлые брови и ни с того ни с сего положил ладонь на рукав Розы:
– Нет, мой мальчик, понятия не имел… Роза, выудите-ка мне кубик льда из ведёрка. Спасибо. Уж лучше ваши пальчики, чем лапы этого испанца-официанта.
Он не спеша допил свой стакан, прежде чем добавить с подчёркнутой доброжелательностью:
– Мои дела не всегда будут «чужими» для вас, Бернар. По крайней мере, смею на это надеяться.
«Вот-вот вечно одни любезности и ничего конкретного, – думал Бернар. – Да он просто смеётся надо мной, а я ещё должен лебезить перед ним. Что бы такое ему сказать? Он, конечно, ждет изъявления благодарности…»
– Дорогой Сирил, я никогда не умел как следует выразить признательность, которая… Мне бы так хотелось именно вам доказать, что я стою того, прежде чем вы окажете мне доверие и официально…
При слове «официально» Бесье приподнял веки и на какой-то миг остановил на Бернаре пристальный взгляд блёкло-голубых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11