На холме из глубины села возникает зигзагом мчащийся грузовик, проносится с воем мимо Игната – вот-вот прострижет по ограде Гулицы, а не то шлагбаум снесет в Драбадан пьяный шофер. Но судьба хранит алкашей-дураков. Соскочив с асфальта и лихо подпрыгнув на пологом отвале кювета, машина заюзила по утоптанной полянке малого махалянского жока возле старого колодца с распятым Христом под дуплистым орехом – везунчик, и этот орех обошел и заглох, уткнувшись в обложенное камнями кострище, возжигаемое махалой по святым вечерам.
Не стоило так рано удирать из карьера, устало думает Игнат. Лучше б еще на одну смену остался; они, верно, запустили-таки камнерезку…
Смотрит на соседский двор – там пусто. У двери выставлено в ряд множество всякой обувки, взрослой и детской. Игнат вспоминает простодушные отцовы россказни: у того в детстве на всю семью была одна только пара ботинок. Кто раньше встает и захватит – кум королю, а остальные бегай босые и сирые, хоть снег по колено.
– Гулица, мэй, Гулица! – кричит Игнат, наконец-то решившись спросить, кто его искал накануне. Сосед не отзывается. Зато к оконному стеклу прижимается орава сопливых носишек. Через миг они исчезают, как стертые тряпкой. Видать, кто-то из взрослых шуганул.
Игнат ждет-пождет, в дверях никого. Он машет рукой и бредет к крыльцу.
Перед дверью, порывшись в карманах, Игнат отпирает ключом замок и кладет его сверху на притолоку – переоденусь, а там… посмотрим, что делать. Поскорее бы скинуть этот пропыленный ватник, изъеденный каменной крошкой. Летом он его обычно снимал еще на дворе и швырял под навес, а теперь… Игнат вспоминает, что уже неделю не разводил огня в доме и там сыро и холодно. Чешет в затылке: надо бы собрать щепочек под верстаком, принести хворосту, натопить как следует печь, но лень, да и не для кого. Нажав на щеколду, толкает дверь и перешагивает через порог в сени. Вытаскивает из-за пазухи торбу и – эх, когда ж я ее залатаю? – бросает через плечо в угол. Ощупью нашаривает дорогу в кухню – там переоденусь…
Поднимает глаза и застывает на месте.
Перед ним на крюке висит, не касаясь полами земли, красное, почти нереальное в сумерках, но такое знакомое пальто Анны. Из-под него еще на ладонь виднеется край ситцевого, в полоску, платья, а на плечиках, под пальто, белый пуховый платок. На полу – аккуратная пара туфелек, хоть сейчас надевай. В первое мгновение Игнату кажется, что перед ним стоит Анна, как живая. Она ждет его, склонив голову к плечу и привстав на цыпочки: скоро ли он вернется? отчего так задержался, если ушел из карьера до срока? с какими думами переступил порог? Он стоит, пристально глядя на одежду жены, потом опускает глаза. «Прости меня… Не было сил сразу войти в дом. Но ты не упрекай меня за это. Если б ты знала, как я устал, как мне тяжело…» – «Знаю, родной мой, знаю. Но терпи, ты должен быть сильным, ты мужчина. Я слабая женщина, и то терпела, пока могла. Не поддавайся…» – «Я не поддаюсь, нет. Но очень уж худо мне». – «Переоденься. Принеси дров. Растопи. Приготовь ужин». – «Ужин? Я не голоден». «Ай-я-яй! – стыдит она его. – Куда же это годится? Такому здоровому мужику надо есть. Живи, покуда живется. в другую влюбился? Люби, покуда любится…» «Влюбился? Не шути так, женщина!» – Игнат кладет руку на крюк: дай-ка перевешу все в гардероб. «Нет, не тронь, оставь меня здесь. Я буду каждый день ждать тебя и встречать с работы, и спрашивать, что у тебя на сердце, хорошо ли тебе, не устал ли, здоров ли…» – «Ладно, не трону. Но знай: мне так печально, так больно видеть здесь платье твое…»
Игнат спускается с крыльца, подходит к забору. Еще одна машина скатывается с холма и со свистом проносится мимо – волна холодного ветра обжигает щеки Игната. Странная штука, Игнату вдруг чудится, что случайная эта/машина вихрем закружила и унесла вдаль частицу его души… Что ж это потянуло его сорваться с места и вприпрыжку бежать куда глаза глядят по шоссе? Может быть, прекрасный лик, чьи-то манящие глаза в долю секунды скользнули по нему из кабины и поманили на край света, одинокого, сгорбленного, вцепившегося руками в забор? В самом ли деле он видел кого или ему померещилось? А может, это он сам равнодушно взглянул на себя из кабины? И теперь, приняв правила недетской игры, стремится душой вслед за каждой новой машиной… «Стоп! Дошел до ручки с этими мыслями! – думает Игнат. – Еще чуток, и, кажется, доиграюсь».
– Здорово! – кивает Игнат дымящему мимо Цугую, возчику детского садика. Навстречу его телеге выползает из-за холма машина с зажженными фарами. Но не то удивляет Игната, что придурок водитель среди бела дня включил фары, а сама побежка машины: она то чуточку съедет юзом под гору, то неожиданно станет, а то и вроде назад дернется. Знал бы Игнат, что это сама судьба его сидит за холмом и с ним в игрушки играет: попустит машину к нему на веревочке и оттащит обратно. Вот еще малость потравила конец – как спиннинг распустила и ждет: клюнет ли Игнат на живца? Машина кое-как докатилась до шлагбаума, оставшегося после весеннего падежа, и здесь, видать, стала в сухой док. Фары погасли, дверца хлопнула, вылез озадаченный задрыга водитель с заводной ручкой в руках.
– Нашел он тебя?…
Игнат оборачивается на голос и видит за оградой Гулицу в неизменной кушме и с топоришком в руках.
– Кто?… Ах да, Петр Николаевич?… Нашел.
– Чего ему? Все насчет твоего дома?
– Не только моего, Гулица, всей нашей улицы… – Игнат чертит в воздухе крест.
– Ну? Й меня тоже на снос? – не верит Гулица, роняя топор, и, нагнувшись, сообщает некстати: – Вот хочу рукоятку для вил выстрогать. Копать пора.
– Думаешь, пора?
– Самое время.
Гулица говорит громко, хотя, собственно, чего кричать – дворы у них рядом. Они каждый день видятся и никогда не встречаются. Очень редко заходил Гулица к Игнату на двор, да и Игнат не охотник гостевать по гулицам.
– Где будешь вскапывать?
– Тут, перед домом, – показывает Гулица.
– Надо бы и мне взяться, – вздыхает Игнат.
Ржавый скрип железа отвлекает его от тягостных мыслей. Прячущаяся за горушкой судьба вернула злополучную машину от шлагбаума и поставила ее прямо перед воротами Игната. В доску ошалевший шофер бегал как заводной вокруг поднятого капота. То он вскакивал на крыло и совался в мотор, то спрыгивал на землю к кабине. И как только хлопал дверцей машины, странное дело, автоматически, со страшным грохотом соскакивал и защелкивался капот. Но герой не сдавался и остервенело вертел заводную ручку.
«Плохи твои дела, друг», – сочувственно бормочет Игнат и уходит от своей судьбы в дом. Но на месте ему не сидится. Торопливо скинув ботинки, он остается в носках. Их по два на каждой ноге, зато и дыры в разных местах. Как солдат перед боем, он решает умыться и надеть чистое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Не стоило так рано удирать из карьера, устало думает Игнат. Лучше б еще на одну смену остался; они, верно, запустили-таки камнерезку…
Смотрит на соседский двор – там пусто. У двери выставлено в ряд множество всякой обувки, взрослой и детской. Игнат вспоминает простодушные отцовы россказни: у того в детстве на всю семью была одна только пара ботинок. Кто раньше встает и захватит – кум королю, а остальные бегай босые и сирые, хоть снег по колено.
– Гулица, мэй, Гулица! – кричит Игнат, наконец-то решившись спросить, кто его искал накануне. Сосед не отзывается. Зато к оконному стеклу прижимается орава сопливых носишек. Через миг они исчезают, как стертые тряпкой. Видать, кто-то из взрослых шуганул.
Игнат ждет-пождет, в дверях никого. Он машет рукой и бредет к крыльцу.
Перед дверью, порывшись в карманах, Игнат отпирает ключом замок и кладет его сверху на притолоку – переоденусь, а там… посмотрим, что делать. Поскорее бы скинуть этот пропыленный ватник, изъеденный каменной крошкой. Летом он его обычно снимал еще на дворе и швырял под навес, а теперь… Игнат вспоминает, что уже неделю не разводил огня в доме и там сыро и холодно. Чешет в затылке: надо бы собрать щепочек под верстаком, принести хворосту, натопить как следует печь, но лень, да и не для кого. Нажав на щеколду, толкает дверь и перешагивает через порог в сени. Вытаскивает из-за пазухи торбу и – эх, когда ж я ее залатаю? – бросает через плечо в угол. Ощупью нашаривает дорогу в кухню – там переоденусь…
Поднимает глаза и застывает на месте.
Перед ним на крюке висит, не касаясь полами земли, красное, почти нереальное в сумерках, но такое знакомое пальто Анны. Из-под него еще на ладонь виднеется край ситцевого, в полоску, платья, а на плечиках, под пальто, белый пуховый платок. На полу – аккуратная пара туфелек, хоть сейчас надевай. В первое мгновение Игнату кажется, что перед ним стоит Анна, как живая. Она ждет его, склонив голову к плечу и привстав на цыпочки: скоро ли он вернется? отчего так задержался, если ушел из карьера до срока? с какими думами переступил порог? Он стоит, пристально глядя на одежду жены, потом опускает глаза. «Прости меня… Не было сил сразу войти в дом. Но ты не упрекай меня за это. Если б ты знала, как я устал, как мне тяжело…» – «Знаю, родной мой, знаю. Но терпи, ты должен быть сильным, ты мужчина. Я слабая женщина, и то терпела, пока могла. Не поддавайся…» – «Я не поддаюсь, нет. Но очень уж худо мне». – «Переоденься. Принеси дров. Растопи. Приготовь ужин». – «Ужин? Я не голоден». «Ай-я-яй! – стыдит она его. – Куда же это годится? Такому здоровому мужику надо есть. Живи, покуда живется. в другую влюбился? Люби, покуда любится…» «Влюбился? Не шути так, женщина!» – Игнат кладет руку на крюк: дай-ка перевешу все в гардероб. «Нет, не тронь, оставь меня здесь. Я буду каждый день ждать тебя и встречать с работы, и спрашивать, что у тебя на сердце, хорошо ли тебе, не устал ли, здоров ли…» – «Ладно, не трону. Но знай: мне так печально, так больно видеть здесь платье твое…»
Игнат спускается с крыльца, подходит к забору. Еще одна машина скатывается с холма и со свистом проносится мимо – волна холодного ветра обжигает щеки Игната. Странная штука, Игнату вдруг чудится, что случайная эта/машина вихрем закружила и унесла вдаль частицу его души… Что ж это потянуло его сорваться с места и вприпрыжку бежать куда глаза глядят по шоссе? Может быть, прекрасный лик, чьи-то манящие глаза в долю секунды скользнули по нему из кабины и поманили на край света, одинокого, сгорбленного, вцепившегося руками в забор? В самом ли деле он видел кого или ему померещилось? А может, это он сам равнодушно взглянул на себя из кабины? И теперь, приняв правила недетской игры, стремится душой вслед за каждой новой машиной… «Стоп! Дошел до ручки с этими мыслями! – думает Игнат. – Еще чуток, и, кажется, доиграюсь».
– Здорово! – кивает Игнат дымящему мимо Цугую, возчику детского садика. Навстречу его телеге выползает из-за холма машина с зажженными фарами. Но не то удивляет Игната, что придурок водитель среди бела дня включил фары, а сама побежка машины: она то чуточку съедет юзом под гору, то неожиданно станет, а то и вроде назад дернется. Знал бы Игнат, что это сама судьба его сидит за холмом и с ним в игрушки играет: попустит машину к нему на веревочке и оттащит обратно. Вот еще малость потравила конец – как спиннинг распустила и ждет: клюнет ли Игнат на живца? Машина кое-как докатилась до шлагбаума, оставшегося после весеннего падежа, и здесь, видать, стала в сухой док. Фары погасли, дверца хлопнула, вылез озадаченный задрыга водитель с заводной ручкой в руках.
– Нашел он тебя?…
Игнат оборачивается на голос и видит за оградой Гулицу в неизменной кушме и с топоришком в руках.
– Кто?… Ах да, Петр Николаевич?… Нашел.
– Чего ему? Все насчет твоего дома?
– Не только моего, Гулица, всей нашей улицы… – Игнат чертит в воздухе крест.
– Ну? Й меня тоже на снос? – не верит Гулица, роняя топор, и, нагнувшись, сообщает некстати: – Вот хочу рукоятку для вил выстрогать. Копать пора.
– Думаешь, пора?
– Самое время.
Гулица говорит громко, хотя, собственно, чего кричать – дворы у них рядом. Они каждый день видятся и никогда не встречаются. Очень редко заходил Гулица к Игнату на двор, да и Игнат не охотник гостевать по гулицам.
– Где будешь вскапывать?
– Тут, перед домом, – показывает Гулица.
– Надо бы и мне взяться, – вздыхает Игнат.
Ржавый скрип железа отвлекает его от тягостных мыслей. Прячущаяся за горушкой судьба вернула злополучную машину от шлагбаума и поставила ее прямо перед воротами Игната. В доску ошалевший шофер бегал как заводной вокруг поднятого капота. То он вскакивал на крыло и совался в мотор, то спрыгивал на землю к кабине. И как только хлопал дверцей машины, странное дело, автоматически, со страшным грохотом соскакивал и защелкивался капот. Но герой не сдавался и остервенело вертел заводную ручку.
«Плохи твои дела, друг», – сочувственно бормочет Игнат и уходит от своей судьбы в дом. Но на месте ему не сидится. Торопливо скинув ботинки, он остается в носках. Их по два на каждой ноге, зато и дыры в разных местах. Как солдат перед боем, он решает умыться и надеть чистое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29