Я ничего другого не сделал, как только потребовал доказательств!
– Но каким образом! – воскликнул Хармс. – Вы зашли слишком далеко. – И добавил с горечью: – Представьте себе только, если бы нож попал в вас, в грудь или в ухо, как вы думаете, что бы здесь началось, а если бы в шею! Я ведь за все несу ответственность, мне вменили бы эти действия в вину, я свое начальство там, наверху, хорошо знаю.
Вошел Бусман, посмотрел на одного и другого и тотчас же понял, что пришел не вовремя, а потому, решив доложить кратко, только и сказал:
– Я обработал этого типа, он оплатил квитанцию и поставил свою подпись. Между прочим, он просил передать привет и надеется, что сможет у нас выступить, например, когда мы будем всем коллективом что-нибудь праздновать.
– Ах, Альберт, – сказал Хармс, – иногда так хочется не верить больше в нормальный ход вещей.
* * *
Женская фигура в черном блестящем плаще отделилась от потока спешащих прохожих, вынырнула из толпы и замерла перед освещенной витриной магазина фарфора фирмы «Неф amp; Плюмбек». Генри увидел это и перешел на другую сторону улицы. Прижимаясь к стенам домов и двигаясь навстречу потоку людей, он подошел поближе и остановился непосредственно за спиной неподвижно застывшей женщины, ничем не обнаруживая себя и наблюдая, что она рассматривает. В витрине была выставлена эксклюзивная коллекция старинного фарфора – красивая экспозиция предметов, размещенных на поднимающихся ступеньками изящных подставках и столиках между ними, ярко освещенная невидимыми источниками света, при этом так, что тонкие стенки мерцающей синевой посуды светились насквозь, – знаменитый китайский фарфор. Специальная табличка извещала, что эти предметы пролежали двести шестьдесят лет на дне моря у берегов Китая в трюме португальского парусника – фрахтового судна «Мария-де-Санта-Круз», затонувшего во время мощного тайфуна; другая табличка содержала много умных сведений, в том числе о том, что искусство фарфора достигло наивысшего расцвета при императоре Канси. Генри так сильно нагнулся вперед, что его щека коснулась высоко поднятого воротника ее мокрого плаща. Он прошептал:
– То, на что вы смотрите, не продается и, кроме того, недоступно по цене.
Против его ожидания Паула не особенно удивилась, возможно, глядя на тонкие и нежные чашки и чайнички, она думала также и о нем. Не поворачиваясь к нему, она спросила – это, очевидно, занимало ее сейчас больше всего, – обладает ли чай, когда пьешь его из этой посуды, иным вкусом, не таким, как из чашек современного серийного производства; она так думает, что какой-то особый вкус у чая, поданного в этой чудесной посуде, все-таки должен быть, ведь как-никак возраст, Китай, далекое экзотическое море…
– Не забудьте про тайфун, – улыбнулся Генри.
Развеселившись, Паула взглянула на него мельком, доверчивое выражение его глаз не ввело ее в заблуждение, она уже была наслышана, что это довольно рискованное занятие – верить ему на слово, хотя бы потому, что он все подвергал сомнению и ко всему относился с легкостью и шуткой. Он не тал спрашивать, куда она направляется, а просто присоединился к ней, как будто так и надо. Когда они стояли у светофора, он предложил ей посмотреть вверх по фасаду огромного здания магазина и сказал:
– Вон там, на пятом этаже, работает моя сестра Барбара, она отвечает за покупку нового товара.
– А вы, – спросила Паула, – почему вы не работаете там же, ведь общение с фарфором доставляет радость, а кроме того, вы могли бы работать на свою семью?
– А мне никто не предлагал там никакой должности, – ответил Генри, – возможно, они вовремя заметили, что я не подхожу для этого и вижу смысл своей жизни не в фарфоре, будь он китайский, японский или голландский. Во всяком случае, они все очень обрадовались, когда я объявил, что хочу работать, как и мой дядя, на железной дороге.
Неожиданно он схватил ее за руку и потащил к черной грифельной доске, стоявшей перед лестницей вниз и исписанной мелом. «Свежие североморские мидии», – прочитал он выразительно, считая, что тем самым уже как бы пригласил ее, и ждал теперь лишь ее согласия, но Паула отступила на шаг и отмахнулась от него:
– Нет, не сегодня, я очень спешу, мне еще надо кое-что сделать.
– Ну тогда давайте не будем терять времени, – сказал Генри. – Ну пожалуйста, – и, не отпуская ее руки, увлек девушку по мокрым ступенькам вниз. В незатейливом помещении с кафельными стенами было прохладно, перед горой ракушек сидел один-единственный посетитель, избегавший чужих взглядов. Они выбрали столик рядом со входом на кухню, Генри потянул носом воздух и изрек: – Горчица и лук, или, по-вашему, пахнет чем-то другим?
– И то и другое – неотъемлемый атрибут, – сказала Паула и закурила сигарету.
Генри уже несколько раз заходил сюда, но хозяин не узнал его; молча, с высоко поднятыми бровями, он принял заказ, а когда исчез на кухне, Генри спросил:
– Вы видели, какая у него мускулистая шея? Как у грузинского борца!
Перед подачей блюда хозяин повязал серый фартук и широким театральным жестом поставил перед ними глубокие тарелки и дымящиеся судки с мидиями, помахал над ними рукой, чтобы разнесся ароматный запах, поиграл размашистыми бровями и пожелал им хорошего аппетита. Мозельское вино, к великому удивлению Паулы, он сначала попробовал сам.
Оба они ловко орудовали створками, отделяя мясо моллюска от ракушки. Генри самозабвенно наслаждался, работал в полной задумчивости челюстями, словно пытаясь понять, откуда берется у моллюсков этот таинственный вкус. Паула понимающе улыбнулась, она знала, что его завораживает. Через какое-то время она спросила:
– Море? Я угадала? Йод, морская соль и водоросли, наверняка вы хотите ощутить их запах и вкус?
– Одно время, – сказал Генри, – каждый раз, когда я ел что-то из даров моря, я невольно думал о гребне морской волны, опрокинувшей меня однажды во время морской прогулки целым классом, было это на Северо-фризском острове, ох уж и наглотался я тогда морской воды! С тех пор я хорошо знаю, каково море на вкус.
– И что же? Вам хочется снова почувствовать этот вкус?
– Вкус – конечно, – согласился Генри, – но только не волну.
– Наверное, всегда так, – задумчиво произнесла Паула, – думаешь об одном и тут же вспоминаешь другое.
Не возражая против ее слов, Генри выпил за ее здоровье и сказал:
– Если бы я знал, сколько радости может приносить работа в бюро находок, я бы еще раньше попросил, чтобы меня перевели к вам.
Несколько секунд Паула смотрела на него довольно скептически.
– Радости? – переспросила она. – Вы это серьезно?
– Вы даже не представляете, что такое – работать проводником, – стал объяснять Генри, – или помощником кондуктора, ведь каждый думает, если он купил билет, значит, может качать права, высказывать неудовольствие, а уж когда футбольные фанаты разъезжаются по домам, в воздухе всегда пахнет жареным, я достаточно поездил проводником, наслушался всякого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Но каким образом! – воскликнул Хармс. – Вы зашли слишком далеко. – И добавил с горечью: – Представьте себе только, если бы нож попал в вас, в грудь или в ухо, как вы думаете, что бы здесь началось, а если бы в шею! Я ведь за все несу ответственность, мне вменили бы эти действия в вину, я свое начальство там, наверху, хорошо знаю.
Вошел Бусман, посмотрел на одного и другого и тотчас же понял, что пришел не вовремя, а потому, решив доложить кратко, только и сказал:
– Я обработал этого типа, он оплатил квитанцию и поставил свою подпись. Между прочим, он просил передать привет и надеется, что сможет у нас выступить, например, когда мы будем всем коллективом что-нибудь праздновать.
– Ах, Альберт, – сказал Хармс, – иногда так хочется не верить больше в нормальный ход вещей.
* * *
Женская фигура в черном блестящем плаще отделилась от потока спешащих прохожих, вынырнула из толпы и замерла перед освещенной витриной магазина фарфора фирмы «Неф amp; Плюмбек». Генри увидел это и перешел на другую сторону улицы. Прижимаясь к стенам домов и двигаясь навстречу потоку людей, он подошел поближе и остановился непосредственно за спиной неподвижно застывшей женщины, ничем не обнаруживая себя и наблюдая, что она рассматривает. В витрине была выставлена эксклюзивная коллекция старинного фарфора – красивая экспозиция предметов, размещенных на поднимающихся ступеньками изящных подставках и столиках между ними, ярко освещенная невидимыми источниками света, при этом так, что тонкие стенки мерцающей синевой посуды светились насквозь, – знаменитый китайский фарфор. Специальная табличка извещала, что эти предметы пролежали двести шестьдесят лет на дне моря у берегов Китая в трюме португальского парусника – фрахтового судна «Мария-де-Санта-Круз», затонувшего во время мощного тайфуна; другая табличка содержала много умных сведений, в том числе о том, что искусство фарфора достигло наивысшего расцвета при императоре Канси. Генри так сильно нагнулся вперед, что его щека коснулась высоко поднятого воротника ее мокрого плаща. Он прошептал:
– То, на что вы смотрите, не продается и, кроме того, недоступно по цене.
Против его ожидания Паула не особенно удивилась, возможно, глядя на тонкие и нежные чашки и чайнички, она думала также и о нем. Не поворачиваясь к нему, она спросила – это, очевидно, занимало ее сейчас больше всего, – обладает ли чай, когда пьешь его из этой посуды, иным вкусом, не таким, как из чашек современного серийного производства; она так думает, что какой-то особый вкус у чая, поданного в этой чудесной посуде, все-таки должен быть, ведь как-никак возраст, Китай, далекое экзотическое море…
– Не забудьте про тайфун, – улыбнулся Генри.
Развеселившись, Паула взглянула на него мельком, доверчивое выражение его глаз не ввело ее в заблуждение, она уже была наслышана, что это довольно рискованное занятие – верить ему на слово, хотя бы потому, что он все подвергал сомнению и ко всему относился с легкостью и шуткой. Он не тал спрашивать, куда она направляется, а просто присоединился к ней, как будто так и надо. Когда они стояли у светофора, он предложил ей посмотреть вверх по фасаду огромного здания магазина и сказал:
– Вон там, на пятом этаже, работает моя сестра Барбара, она отвечает за покупку нового товара.
– А вы, – спросила Паула, – почему вы не работаете там же, ведь общение с фарфором доставляет радость, а кроме того, вы могли бы работать на свою семью?
– А мне никто не предлагал там никакой должности, – ответил Генри, – возможно, они вовремя заметили, что я не подхожу для этого и вижу смысл своей жизни не в фарфоре, будь он китайский, японский или голландский. Во всяком случае, они все очень обрадовались, когда я объявил, что хочу работать, как и мой дядя, на железной дороге.
Неожиданно он схватил ее за руку и потащил к черной грифельной доске, стоявшей перед лестницей вниз и исписанной мелом. «Свежие североморские мидии», – прочитал он выразительно, считая, что тем самым уже как бы пригласил ее, и ждал теперь лишь ее согласия, но Паула отступила на шаг и отмахнулась от него:
– Нет, не сегодня, я очень спешу, мне еще надо кое-что сделать.
– Ну тогда давайте не будем терять времени, – сказал Генри. – Ну пожалуйста, – и, не отпуская ее руки, увлек девушку по мокрым ступенькам вниз. В незатейливом помещении с кафельными стенами было прохладно, перед горой ракушек сидел один-единственный посетитель, избегавший чужих взглядов. Они выбрали столик рядом со входом на кухню, Генри потянул носом воздух и изрек: – Горчица и лук, или, по-вашему, пахнет чем-то другим?
– И то и другое – неотъемлемый атрибут, – сказала Паула и закурила сигарету.
Генри уже несколько раз заходил сюда, но хозяин не узнал его; молча, с высоко поднятыми бровями, он принял заказ, а когда исчез на кухне, Генри спросил:
– Вы видели, какая у него мускулистая шея? Как у грузинского борца!
Перед подачей блюда хозяин повязал серый фартук и широким театральным жестом поставил перед ними глубокие тарелки и дымящиеся судки с мидиями, помахал над ними рукой, чтобы разнесся ароматный запах, поиграл размашистыми бровями и пожелал им хорошего аппетита. Мозельское вино, к великому удивлению Паулы, он сначала попробовал сам.
Оба они ловко орудовали створками, отделяя мясо моллюска от ракушки. Генри самозабвенно наслаждался, работал в полной задумчивости челюстями, словно пытаясь понять, откуда берется у моллюсков этот таинственный вкус. Паула понимающе улыбнулась, она знала, что его завораживает. Через какое-то время она спросила:
– Море? Я угадала? Йод, морская соль и водоросли, наверняка вы хотите ощутить их запах и вкус?
– Одно время, – сказал Генри, – каждый раз, когда я ел что-то из даров моря, я невольно думал о гребне морской волны, опрокинувшей меня однажды во время морской прогулки целым классом, было это на Северо-фризском острове, ох уж и наглотался я тогда морской воды! С тех пор я хорошо знаю, каково море на вкус.
– И что же? Вам хочется снова почувствовать этот вкус?
– Вкус – конечно, – согласился Генри, – но только не волну.
– Наверное, всегда так, – задумчиво произнесла Паула, – думаешь об одном и тут же вспоминаешь другое.
Не возражая против ее слов, Генри выпил за ее здоровье и сказал:
– Если бы я знал, сколько радости может приносить работа в бюро находок, я бы еще раньше попросил, чтобы меня перевели к вам.
Несколько секунд Паула смотрела на него довольно скептически.
– Радости? – переспросила она. – Вы это серьезно?
– Вы даже не представляете, что такое – работать проводником, – стал объяснять Генри, – или помощником кондуктора, ведь каждый думает, если он купил билет, значит, может качать права, высказывать неудовольствие, а уж когда футбольные фанаты разъезжаются по домам, в воздухе всегда пахнет жареным, я достаточно поездил проводником, наслушался всякого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55