кроме того, она решила написать своему «высокопреосвященнейшему кузену», чтобы он прислал сюда молодого священника, – тогда она сможет снова начать посещать церковь в своей шляпе с бархатными цветочками, ходить к обедне, которую новый священник будет служить по всем правилам, и слушать исполненные мудрости, поучительные проповеди. «Завтра понедельник», – подумала она, начиная в то же время подумывать об обращении к епископу в письме (обращении, которое полковник Буэндиа когда-то расценил как легкомысленное и непочтительное), но тут Архенида распахнула дверь с проволочной сеткой и закричала:
– Сеньора! Говорят, что наш священник сошел с ума!
Вдова повернулась к ней лицом, на котором было весьма характерное для нее пасмурное, горькое выражение.
– Он сошел с ума самое меньшее пять лет тому назад, – заметила она. И, продолжая тщательно разбирать свои платья, сказала: – Должно быть, он опять увидел дьявола.
– Нет, на сей раз это не был дьявол, – отвечала Архенида.
– Тогда кто же? – с надменным равнодушием спросила сеньора Ребека,
– Он говорит, что на этот раз он увидел Агасфера.
Вдова почувствовала, что мурашки побежали у нее по коже. Рой беспорядочных мыслей о поврежденных проволочных сетках, о жаре, о мертвых птицах и о чуме пронесся у нее в голове, когда она услышала эти слова, которые не приходили ей на память с вечеров ее далекого Детства, – «Агасфер». Тогда она, мертвенно-бледная, холодная, заметалась по комнате, а Архенида смотрела на нее, разинув рот.
– Верно, – глухим голосом произнесла вдова. – Теперь-то я понимаю, почему стали умирать птицы.
Охваченная ужасом, она набросила на голову черную вышитую мантилью и вихрем промчалась по длинному коридору, по залу, заставленному различными предметами комнатного убранства, выскочила из дому, пробежала Две улицы, отделявшие ее дом от церкви, в которой преобразившийся отец Антонио Исабель дель Сантисимо Сакраменто дель Алтар говорил: «…Клянусь вам, что я его видел. Клянусь вам, что сегодня на рассвете он перебежал мне дорогу, когда я возвращался от жены плотника Ионы, которую я соборовал. Клянусь вам, что лицо у него было черным оттого, что на нем лежало проклятие Господне, и что он оставлял за собой следы тлеющего пепла».
Слово оборвалось и застыло в воздухе. Священник почувствовал, что не может унять дрожь в руках, что он дрожит всем телом и что по спине его медленно стекает струйка холодного пота. Ему было плохо, он дрожал, ему хотелось пить, он чувствовал сильное растяжение кишок и шум во внутренностях, похожий на глубокий звук органа. Тогда он понял истину.
Он видел людей в церкви, видел, что по среднему нефу по направлению к амвону бежит взволнованная сеньора Ребека, театральным жестом простирая руки вперед, с горьким и холодным выражением запрокинутого лица. Он смутно понял, что произошло, и у него хватило ясности мысли понять, что было бы тщеславием приписывать это чуду. Он смиренно оперся дрожащими руками на деревянную амвонную решетку и возобновил свою речь.
– Потом он подошел ко мне, – продолжал он. И теперь он слышал свой голос, звучавший страстно и убедительно. – Он подошел ко мне; у него были изумрудно-зеленые глаза и шершавая кожа; пахло от него козлом. Я поднял руку, чтобы изгнать его именем Господним, и сказал ему: «Остановись! Воскресенье – неподходящий день для того, чтобы принести в жертву агнца».
Когда он кончил, началась жара. Сильная, стоячая, палящая жара этого незабываемого августа. Но отец Антонио Исабель уже не чувствовал никакой жары. Он знал, что здесь, рядом с ним, находятся люди, снова охваченные тоской, потрясенные его проповедью, но даже это не радовало его. Не радовало священника даже и то, что вот-вот его пересохшее горло увлажнится вином. Он чувствовал себя бесприютным и беззащитным. Чувствовал, что рассеян, и не смог сосредоточиться в кульминационный момент совершения таинства. Это случалось с ним уже не раз, но теперь он отвлекался по-иному: какое-то смутное беспокойство заглушило все остальные чувства. И тут в первый раз в жизни он познал гордыню. И точь-в-точь как он это представлял себе и как формулировал это в проповедях, он ощутил, что гордыня есть чувство, подобное жажде. Он с силой захлопнул дарохранительницу и позвал:
– Пифагор!
Служка – мальчик с бритой, блестящей головой (отец Антонио Исабель окрестил его и дал ему имя) – подошел к престолу.
– Собирай пожертвования, – обратился к нему священник.
Мальчик заморгал глазами, повернулся и почти неслышно сказал:
– Я не знаю, куда девалась тарелочка.
Это была правда. Пожертвования не собирались уже несколько месяцев.
– Тогда поищи в ризнице мешочек, только не маленький, и собери как можно больше, – сказал священник.
– А что я скажу? – спросил мальчик.
Священник задумчиво посмотрел на голый голубоватый череп, на выпирающие кости. Теперь уже он заморгал глазами.
– Скажи: это для того, чтобы изгнать Агасфера, зло, – сказал он, а сказав это, почувствовал великую тяжесть на сердце.
В течение минуты он слышал лишь потрескивание больших восковых свечей в тишине собора да свое собственное тяжелое и прерывистое дыхание. Затем положил Руку на плечо служки, смотревшего на него испуганными круглыми глазами, и сказал:
– Потом возьми деньги и отдай их тому юноше, что пришел сюда первым и сидел один, и скажи, что эти деньги посылает ему священник, чтобы он купил себе новую шляпу.

1 2 3 4 5 6 7