Тут только я понял, что Мау-Мау потому лишь и дал мне согласие, ибо знал, что мне все равно не добраться к морю.
Итак, меня решено держать в плену! С отчаянием я схватил прислоненное к стрехе копье и, опираясь на него, заковылял к морю. Боли в ноге я почти не чувствовал. К удивлению моему, никто за мной не последовал, туземцы остались перед домом, и между ними явно разгорелся какой-то спор, с каждой минутой делавшийся все громче и яростнее. Было ясно, что у них образовались как бы две партии, и эти их разногласия сулят мне новую надежду.
Но не прошел я и ста ярдов, как вновь оказался в окружении толпы дикарей, однако спор их и теперь не утихал, более того, в воздухе пахло дракой. Посреди всеобщей суматохи ко мне подошел Мархейо — никогда не забуду, с каким добрым участием он на меня смотрел. Положив мне руку на плечи, он со значением произнес единственное английское слово, которому я его научил, — «хоум» (домой). Я понял и стал благодарить его. Рядом стояли Файавэй и Кори-Кори и горько рыдали. Старик должен был дважды повторить приказание, прежде чем его сын смог ему повиноваться и взять меня себе на спину. Одноглазый вождь воспротивился было этому, но, как видно, не имел довольно сторонников. Мы двинулись вперед. Забуду ли я когда-нибудь восторг, который испытал, расслышав отдаленный грохот прибоя? Еще немного, и в просветы между деревьев я увидел и самые валы, катившие на берег белоснежные гребни. О, сладостный голос и вид океана! С какой радостью приветствовал я тебя, моего старого друга! Между тем стали слышны голоса людей, толпившихся на берегу, и мне казалось, что в общем гуле я различаю речь моей родины.
Первое, что я увидел, когда мы вышли на открытое место, был английский вельбот. Он был повернут кормой к нам, буквально в десятке саженей от берега. На веслах сидело пятеро островитян в коротких ситцевых рубашках. Мне показалось, что они гребут к выходу из бухты — так, значит, после всех мучений я все-таки опоздал? Сердце у меня ушло в пятки. Но, взглянув еще раз, я увидел, что они просто держат шлюпку носом к волне за линией прибоя. В это время я услышал, что кто-то у воды выкрикнул мое имя.
Какова же была моя радость, когда, взглянув в том направлении, я увидел высокую фигуру Каракои — туземца из Оаху, неоднократно бывавшего у нас на «Долли», когда мы стояли в Нукухиве. На Каракои была все та же зеленая охотничья курточка с золотыми пуговицами — подарок офицера с французского флагмана «Рэн Бланш», — в которой он всегда щеголял и раньше. Мне сразу же вспомнилось, как он рассказывал, что пользуется покровительством табу во всех долинах острова, и сердце мое при виде его в такую минуту радостно забилось.
Каракои стоял на песке, перекинув через плечо большое полотнище ситца и держа в протянутой руке три холщовых мешочка с порохом; в другой руке у него был мушкет, и все это он, как видно, предлагал на продажу толпившимся вокруг него вождям. Но вожди нетерпеливо отвергали все его товары и хотели только одного: чтобы он немедленно удалился. Они горячо указывали ему на его лодку и недвусмысленно гнали прочь.
Но островитянин не двигался с места, и я понял, что он пробует выторговать у них мою свободу. Воодушевившись, я крикнул ему, чтобы он шел ко мне, но он на ломаном английском языке ответил, что тайпийцы грозятся проткнуть его копьями, если он сделает хоть шаг в мою сторону. Между тем я продвигался к воде, а вокруг меня по-прежнему теснились тайпийцы, меня держали за ноги и за руки, и несколько копий были направлены мне остриями в грудь. Но я ясно видел, что среди тех, кто никогда со мною особенно не дружил, многие в нерешительности и тревоге.
Не добравшись ярдов тридцати до Каракои, я вынужден был остановиться — меня стащили вниз и усадили на земле, и по-прежнему несколько рук держало меня за плечи. А суматоха вокруг удесятерилась: я увидел, что к месту действия прибыли жрецы и теперь единогласно убеждали Мау-Мау и других вождей не отпускать меня ни за что на свете. Проклятое слово «Ру-ни! Ру-ни!», которое я слышал в тот день уже, наверное, тысячу раз, раздавалось со всех сторон. Но Каракои не отступался, я видел, что он продолжал смело спорить с тайпийцами, стараясь соблазнить их пестрой тканью и порохом и с особым вкусом щелкая затвором мушкета. Однако, как он ни старался, что ни говорил, беспокойство тайпийцев только возрастало, они кричали все оглушительнее и старались оттеснить его в воду.
Между тем я, сообразив, как баснословно высоко ценятся у островитян предметы, которые им предлагали в обмен на меня и которые они тем не менее с негодованием отвергали, увидел в этом еще одно доказательство того, как тверды и определенны их намерения относительно моей особы, и, чувствуя, что мне нечего терять, собрал все силы, вырвался от тех, кто меня держал, вскочил на ноги и бросился туда, где стоял Каракои.
Этот опрометчивый шаг едва все не погубил. Испугавшись, как бы я и в самом деле не ушел от них, несколько человек подняли дружный вопль и стали наседать на Каракои, бешено размахивая руками. Не на шутку испуганный островитянин отступал, пока не очутился по пояс в воде, тщетно уговаривая их успокоиться, и наконец вынужден был дать знак шлюпке подойти и принять его.
Но тут, когда я уже думал, что все потеряно, разногласия среди тайпийцев разгорелись с новой силой; посыпались удары; пролилась кровь. Во всеобщей потасовке обо мне на время было забыто, около меня остались только Мархейо, Кори-Кори и бедняжка Файавэй, которая, прижавшись ко мне, безутешно рыдала. Тогда, стиснув ладони, я умоляюще посмотрел на старого Мархейо и зашагал к воде. Слезы стояли в глазах старика, но ни он, ни сын его не сделали попытки меня удержать. Я скоро добрался до Каракои, который в волнении следил за каждым моим шагом. Шлюпка подошла к самой полосе прилива, я в последний раз торопливо обнял онемевшую от горя Файавэй и в следующее мгновение был уже в шлюпке. Каракои сидел со мною рядом и отдавал гребцам команду навалиться на весла.
Мархейо, Кори-Кори и целая толпа женщин вошли вслед за мною в воду, и, как единственный доступный мне знак благодарности, я мгновенно решил раздать им все товары, предназначавшиеся служить за меня выкупом. Жестом, равнозначным дарственной записи, я протянул мушкет Кори-Кори (при этом он сделал слабую попытку схватить меня за руку); кусок цветастого ситца бросил старому Мархейо, указав на бедняжку Файавэй, которая печально сидела в стороне на прибрежной гальке, и отдал холстяные пороховницы в девичьи руки, со всех сторон с готовностью ко мне тянувшиеся.
Эта раздача не заняла и десяти секунд, гребцы успели разогнать шлюпку, а Каракои не переставал громогласно оплакивать такое разбазаривание столь ценного имущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Итак, меня решено держать в плену! С отчаянием я схватил прислоненное к стрехе копье и, опираясь на него, заковылял к морю. Боли в ноге я почти не чувствовал. К удивлению моему, никто за мной не последовал, туземцы остались перед домом, и между ними явно разгорелся какой-то спор, с каждой минутой делавшийся все громче и яростнее. Было ясно, что у них образовались как бы две партии, и эти их разногласия сулят мне новую надежду.
Но не прошел я и ста ярдов, как вновь оказался в окружении толпы дикарей, однако спор их и теперь не утихал, более того, в воздухе пахло дракой. Посреди всеобщей суматохи ко мне подошел Мархейо — никогда не забуду, с каким добрым участием он на меня смотрел. Положив мне руку на плечи, он со значением произнес единственное английское слово, которому я его научил, — «хоум» (домой). Я понял и стал благодарить его. Рядом стояли Файавэй и Кори-Кори и горько рыдали. Старик должен был дважды повторить приказание, прежде чем его сын смог ему повиноваться и взять меня себе на спину. Одноглазый вождь воспротивился было этому, но, как видно, не имел довольно сторонников. Мы двинулись вперед. Забуду ли я когда-нибудь восторг, который испытал, расслышав отдаленный грохот прибоя? Еще немного, и в просветы между деревьев я увидел и самые валы, катившие на берег белоснежные гребни. О, сладостный голос и вид океана! С какой радостью приветствовал я тебя, моего старого друга! Между тем стали слышны голоса людей, толпившихся на берегу, и мне казалось, что в общем гуле я различаю речь моей родины.
Первое, что я увидел, когда мы вышли на открытое место, был английский вельбот. Он был повернут кормой к нам, буквально в десятке саженей от берега. На веслах сидело пятеро островитян в коротких ситцевых рубашках. Мне показалось, что они гребут к выходу из бухты — так, значит, после всех мучений я все-таки опоздал? Сердце у меня ушло в пятки. Но, взглянув еще раз, я увидел, что они просто держат шлюпку носом к волне за линией прибоя. В это время я услышал, что кто-то у воды выкрикнул мое имя.
Какова же была моя радость, когда, взглянув в том направлении, я увидел высокую фигуру Каракои — туземца из Оаху, неоднократно бывавшего у нас на «Долли», когда мы стояли в Нукухиве. На Каракои была все та же зеленая охотничья курточка с золотыми пуговицами — подарок офицера с французского флагмана «Рэн Бланш», — в которой он всегда щеголял и раньше. Мне сразу же вспомнилось, как он рассказывал, что пользуется покровительством табу во всех долинах острова, и сердце мое при виде его в такую минуту радостно забилось.
Каракои стоял на песке, перекинув через плечо большое полотнище ситца и держа в протянутой руке три холщовых мешочка с порохом; в другой руке у него был мушкет, и все это он, как видно, предлагал на продажу толпившимся вокруг него вождям. Но вожди нетерпеливо отвергали все его товары и хотели только одного: чтобы он немедленно удалился. Они горячо указывали ему на его лодку и недвусмысленно гнали прочь.
Но островитянин не двигался с места, и я понял, что он пробует выторговать у них мою свободу. Воодушевившись, я крикнул ему, чтобы он шел ко мне, но он на ломаном английском языке ответил, что тайпийцы грозятся проткнуть его копьями, если он сделает хоть шаг в мою сторону. Между тем я продвигался к воде, а вокруг меня по-прежнему теснились тайпийцы, меня держали за ноги и за руки, и несколько копий были направлены мне остриями в грудь. Но я ясно видел, что среди тех, кто никогда со мною особенно не дружил, многие в нерешительности и тревоге.
Не добравшись ярдов тридцати до Каракои, я вынужден был остановиться — меня стащили вниз и усадили на земле, и по-прежнему несколько рук держало меня за плечи. А суматоха вокруг удесятерилась: я увидел, что к месту действия прибыли жрецы и теперь единогласно убеждали Мау-Мау и других вождей не отпускать меня ни за что на свете. Проклятое слово «Ру-ни! Ру-ни!», которое я слышал в тот день уже, наверное, тысячу раз, раздавалось со всех сторон. Но Каракои не отступался, я видел, что он продолжал смело спорить с тайпийцами, стараясь соблазнить их пестрой тканью и порохом и с особым вкусом щелкая затвором мушкета. Однако, как он ни старался, что ни говорил, беспокойство тайпийцев только возрастало, они кричали все оглушительнее и старались оттеснить его в воду.
Между тем я, сообразив, как баснословно высоко ценятся у островитян предметы, которые им предлагали в обмен на меня и которые они тем не менее с негодованием отвергали, увидел в этом еще одно доказательство того, как тверды и определенны их намерения относительно моей особы, и, чувствуя, что мне нечего терять, собрал все силы, вырвался от тех, кто меня держал, вскочил на ноги и бросился туда, где стоял Каракои.
Этот опрометчивый шаг едва все не погубил. Испугавшись, как бы я и в самом деле не ушел от них, несколько человек подняли дружный вопль и стали наседать на Каракои, бешено размахивая руками. Не на шутку испуганный островитянин отступал, пока не очутился по пояс в воде, тщетно уговаривая их успокоиться, и наконец вынужден был дать знак шлюпке подойти и принять его.
Но тут, когда я уже думал, что все потеряно, разногласия среди тайпийцев разгорелись с новой силой; посыпались удары; пролилась кровь. Во всеобщей потасовке обо мне на время было забыто, около меня остались только Мархейо, Кори-Кори и бедняжка Файавэй, которая, прижавшись ко мне, безутешно рыдала. Тогда, стиснув ладони, я умоляюще посмотрел на старого Мархейо и зашагал к воде. Слезы стояли в глазах старика, но ни он, ни сын его не сделали попытки меня удержать. Я скоро добрался до Каракои, который в волнении следил за каждым моим шагом. Шлюпка подошла к самой полосе прилива, я в последний раз торопливо обнял онемевшую от горя Файавэй и в следующее мгновение был уже в шлюпке. Каракои сидел со мною рядом и отдавал гребцам команду навалиться на весла.
Мархейо, Кори-Кори и целая толпа женщин вошли вслед за мною в воду, и, как единственный доступный мне знак благодарности, я мгновенно решил раздать им все товары, предназначавшиеся служить за меня выкупом. Жестом, равнозначным дарственной записи, я протянул мушкет Кори-Кори (при этом он сделал слабую попытку схватить меня за руку); кусок цветастого ситца бросил старому Мархейо, указав на бедняжку Файавэй, которая печально сидела в стороне на прибрежной гальке, и отдал холстяные пороховницы в девичьи руки, со всех сторон с готовностью ко мне тянувшиеся.
Эта раздача не заняла и десяти секунд, гребцы успели разогнать шлюпку, а Каракои не переставал громогласно оплакивать такое разбазаривание столь ценного имущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84