он же подолгу разрабатывал для нее планы дренажа самого грандиозного свойства. Добившись ценою больших усилий обещания супруги не беспокоить нас во время осмотра, я начал с того, что перешел вместе с мастером к самой основе, каковая оставалась скрытой в подвале. Я первым спустился по лестнице, держа в руке лампу: хотя на дворе стоял полдень, внизу царила полночная тьма.
Казалось, будто мы находимся в сердцевине египетской пирамиды: я, с высоко воздетой над головой лампой, указывая на едва различимую во мраке седую громаду камина, походил на проводника-араба в затянутой паутиной усыпальнице великого бога Аписа.
– Сооружение в высшей степени примечательное, сэр, – после долгого безмолвного созерцания произнес мастер-каменщик. – В высшей степени примечательное.
– Да, – отвечал я не без самодовольства, – все именно это и говорят.
– Дымовая труба над крышей достаточно велика, сэр, – продолжал мой собеседник, критически сощурившись, – однако я никак не мог предположить, что основание камина столь внушительно.
Вытащив из кармана складной метр, он приступил к измерениям.
– Так, двенадцать футов в ширину – получается сто сорок четыре квадратных фута! Сэр, похоже, что дом строился главным образом для того, чтобы камину было где поместиться.
– Верно, камину и мне тоже. Скажите же, однако, со всей откровенностью, – спросил я, – решились бы вы подвергнуть столь достопримечательный камин уничтожению?
– Видите ли, сэр, у себя в доме мне такого и даром не надо, – услышал я в ответ. – Штука эта убыточная во всех отношениях, сэр. Знаете ли вы, что, сохраняя этот камин в неприкосновенности, вы теряете не просто сто сорок четыре квадратных фута отличной площади, но к тому же еще и значительный процент с весьма существенного основного капитала?
– Не понимаю.
– Взгляните сюда, сэр, – заговорил он, вынув из кармана цветной мелок и принявшись испещрять цифрами выбеленную известкой стену. – Умножим двадцать на восемь, это будет сто шестьдесят, если же помножить тридцать девять на сорок два, то… вы следите за мной, сэр? Сложим все это вместе, затем вычтем отсюда, итого выходит… – И он с головой ушел в свои вычисления.
Короче говоря, завершив эти сложнейшие выкладки, мистер Скрайб сообщил мне, что мой камин содержит в себе – совестно сознаться, но точной цифры я не запомнил – столько-то тысяч ценнейших кирпичей.
– Довольно! – остановил я его с беспокойством. – Умоляю вас, давайте теперь посмотрим там, наверху.
В верхних широтах мы совершили по обоим этажам два кругосветных путешествия, по окончании которых остановились под лестницей у входной двери: я взялся за круглую ручку, мистер Скрайб – за свою шляпу.
– Что ж, сэр, – молвил он, намереваясь шагнуть за порог и теребя в руках шляпу, – что ж, я думаю, что это вполне осуществимо.
– Позвольте, мистер Скрайб, что именно «вполне осуществимо»?
– Я имею в виду ваш камин, сэр: думаю что поспешность была бы здесь излишней, но в целом сносу он вполне поддается.
– Я тоже непременно об этом подумаю, мистер Скрайб, – сказал я, повернув ручку и с поклоном указывая ему на распахнутую настежь дверь. – Обещаю задуматься над этим вопросом самым серьезным образом, дело требует основательного размышления; весьма вам обязан, мистер Скрайб, до свидания.
– Значит, все улажено? – Жена с радостным возгласом выскочила из соседней комнаты.
– Когда они начинают? – нетерпеливо перебила ее моя дочь Джулия.
– Завтра? – торопливо вмешалась Анна.
– Терпение, милые мои, терпение! – отвечал я. – Камин большой, разом его не разломаешь.
Назавтра повторилась прежняя сцена.
– Ты забыл про камин, – бросила мне жена.
– Знаешь, жена, – отвечал я, – камин в доме, а значит, и у меня в голове.
– Но когда же мистер Скрайб примется его ломать? – спросила с любопытством Анна.
– Не сегодня, дочь моя, не сегодня, – заметил я ей сухо.
– Если не сегодня, то когда же? – с тревогой спросила Джулия.
По величине мой камин вполне способен соперничать с колокольней, и потому жену и дочерей можно было сравнить с колоколами, звон которых стоял у меня в ушах непрерывно: звучание их всегда сливалось в одну мелодию, а если один колокол умолкал, тотчас вступал другой, однако явственнее всего вызванивал колокол моей супруги. Дивные это были трезвоны и переливы, не спорю, но ведь и колокола, наделенные от природы самым серебряным голосом, предаются не только праздничным перезвонам, но подчас могут разносить по округе и мрачные погребальные удары. Обнаружив во мне непостижимый рецидив сопротивления, жена с дочерьми со всей безутешной горестью подняли надо мной неотвратимо-размеренный похоронный звон.
Под конец моя супруга вышла из себя и с воздетым к небу указательным пальцем заявила мне, что дальнейшее присутствие камина в доме она будет рассматривать как наглядное свидетельство мною нарушенного, по ее выражению, священного обета. Заметив, что слова эти не возымели желаемого действия, через день она дала мне понять, что кто-то из них двоих – либо она, либо мой камин – должен уйти из дома.
Коль скоро дело зашло так далеко, мне пришлось всецело предаться философским размышлениям в обществе моей трубки, в результате чего мы пришли к обоюдному решению, хотя и глубоко противному нашим сердцам: ради сохранения мира и спокойствия скрепить вынесенный камину смертный приговор и собственноручно начертать послание мистеру Скрайбу.
Принимая во внимание то обстоятельство, что я, мой камин и моя глиняная трубка за долгие годы, неразлучно проведенные вместе, стали закадычными приятелями, та легкость, с какой моя трубка одобрила план, безнадежно гибельный для достойнейшего и наиболее весомого участника нашего трио, и вообще весь этот тайный сговор, заключенный нами двумя против ни о чем не подозревающего старого сотоварища, мог бы вызвать поистине прискорбное удивление и даже навлечь на нас недвусмысленное осуждение. Но чем мы, дети праха (я говорю о себе и своей трубке), хуже всех остальных? Никогда, конечно, мы бы сами не замыслили предательства. От природы мы более чем миролюбивы. Именно миролюбие и склонило нас к измене нашему общему другу, в то время как обстоятельства требовали от нас деятельного заступничества. Однако я рад добавить в наше оправдание, что позднее к нам вернулся образ мышления более отважный и благородный, о чем вкратце речь пойдет ниже.
В ответ на мое послание мистер Скрайб явился собственной персоной.
Мы провели новое обследование, на сей раз углубившись преимущественно в финансовую сторону дела.
– Я готов сделать это за пятьсот долларов, – заключил мистер Скрайб под конец, снова берясь за шляпу.
– Прекрасно, мистер Скрайб, я непременно поразмыслю над вашим предложением, – отвечал я, как и прежде, с поклоном, выпроваживая его за дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Казалось, будто мы находимся в сердцевине египетской пирамиды: я, с высоко воздетой над головой лампой, указывая на едва различимую во мраке седую громаду камина, походил на проводника-араба в затянутой паутиной усыпальнице великого бога Аписа.
– Сооружение в высшей степени примечательное, сэр, – после долгого безмолвного созерцания произнес мастер-каменщик. – В высшей степени примечательное.
– Да, – отвечал я не без самодовольства, – все именно это и говорят.
– Дымовая труба над крышей достаточно велика, сэр, – продолжал мой собеседник, критически сощурившись, – однако я никак не мог предположить, что основание камина столь внушительно.
Вытащив из кармана складной метр, он приступил к измерениям.
– Так, двенадцать футов в ширину – получается сто сорок четыре квадратных фута! Сэр, похоже, что дом строился главным образом для того, чтобы камину было где поместиться.
– Верно, камину и мне тоже. Скажите же, однако, со всей откровенностью, – спросил я, – решились бы вы подвергнуть столь достопримечательный камин уничтожению?
– Видите ли, сэр, у себя в доме мне такого и даром не надо, – услышал я в ответ. – Штука эта убыточная во всех отношениях, сэр. Знаете ли вы, что, сохраняя этот камин в неприкосновенности, вы теряете не просто сто сорок четыре квадратных фута отличной площади, но к тому же еще и значительный процент с весьма существенного основного капитала?
– Не понимаю.
– Взгляните сюда, сэр, – заговорил он, вынув из кармана цветной мелок и принявшись испещрять цифрами выбеленную известкой стену. – Умножим двадцать на восемь, это будет сто шестьдесят, если же помножить тридцать девять на сорок два, то… вы следите за мной, сэр? Сложим все это вместе, затем вычтем отсюда, итого выходит… – И он с головой ушел в свои вычисления.
Короче говоря, завершив эти сложнейшие выкладки, мистер Скрайб сообщил мне, что мой камин содержит в себе – совестно сознаться, но точной цифры я не запомнил – столько-то тысяч ценнейших кирпичей.
– Довольно! – остановил я его с беспокойством. – Умоляю вас, давайте теперь посмотрим там, наверху.
В верхних широтах мы совершили по обоим этажам два кругосветных путешествия, по окончании которых остановились под лестницей у входной двери: я взялся за круглую ручку, мистер Скрайб – за свою шляпу.
– Что ж, сэр, – молвил он, намереваясь шагнуть за порог и теребя в руках шляпу, – что ж, я думаю, что это вполне осуществимо.
– Позвольте, мистер Скрайб, что именно «вполне осуществимо»?
– Я имею в виду ваш камин, сэр: думаю что поспешность была бы здесь излишней, но в целом сносу он вполне поддается.
– Я тоже непременно об этом подумаю, мистер Скрайб, – сказал я, повернув ручку и с поклоном указывая ему на распахнутую настежь дверь. – Обещаю задуматься над этим вопросом самым серьезным образом, дело требует основательного размышления; весьма вам обязан, мистер Скрайб, до свидания.
– Значит, все улажено? – Жена с радостным возгласом выскочила из соседней комнаты.
– Когда они начинают? – нетерпеливо перебила ее моя дочь Джулия.
– Завтра? – торопливо вмешалась Анна.
– Терпение, милые мои, терпение! – отвечал я. – Камин большой, разом его не разломаешь.
Назавтра повторилась прежняя сцена.
– Ты забыл про камин, – бросила мне жена.
– Знаешь, жена, – отвечал я, – камин в доме, а значит, и у меня в голове.
– Но когда же мистер Скрайб примется его ломать? – спросила с любопытством Анна.
– Не сегодня, дочь моя, не сегодня, – заметил я ей сухо.
– Если не сегодня, то когда же? – с тревогой спросила Джулия.
По величине мой камин вполне способен соперничать с колокольней, и потому жену и дочерей можно было сравнить с колоколами, звон которых стоял у меня в ушах непрерывно: звучание их всегда сливалось в одну мелодию, а если один колокол умолкал, тотчас вступал другой, однако явственнее всего вызванивал колокол моей супруги. Дивные это были трезвоны и переливы, не спорю, но ведь и колокола, наделенные от природы самым серебряным голосом, предаются не только праздничным перезвонам, но подчас могут разносить по округе и мрачные погребальные удары. Обнаружив во мне непостижимый рецидив сопротивления, жена с дочерьми со всей безутешной горестью подняли надо мной неотвратимо-размеренный похоронный звон.
Под конец моя супруга вышла из себя и с воздетым к небу указательным пальцем заявила мне, что дальнейшее присутствие камина в доме она будет рассматривать как наглядное свидетельство мною нарушенного, по ее выражению, священного обета. Заметив, что слова эти не возымели желаемого действия, через день она дала мне понять, что кто-то из них двоих – либо она, либо мой камин – должен уйти из дома.
Коль скоро дело зашло так далеко, мне пришлось всецело предаться философским размышлениям в обществе моей трубки, в результате чего мы пришли к обоюдному решению, хотя и глубоко противному нашим сердцам: ради сохранения мира и спокойствия скрепить вынесенный камину смертный приговор и собственноручно начертать послание мистеру Скрайбу.
Принимая во внимание то обстоятельство, что я, мой камин и моя глиняная трубка за долгие годы, неразлучно проведенные вместе, стали закадычными приятелями, та легкость, с какой моя трубка одобрила план, безнадежно гибельный для достойнейшего и наиболее весомого участника нашего трио, и вообще весь этот тайный сговор, заключенный нами двумя против ни о чем не подозревающего старого сотоварища, мог бы вызвать поистине прискорбное удивление и даже навлечь на нас недвусмысленное осуждение. Но чем мы, дети праха (я говорю о себе и своей трубке), хуже всех остальных? Никогда, конечно, мы бы сами не замыслили предательства. От природы мы более чем миролюбивы. Именно миролюбие и склонило нас к измене нашему общему другу, в то время как обстоятельства требовали от нас деятельного заступничества. Однако я рад добавить в наше оправдание, что позднее к нам вернулся образ мышления более отважный и благородный, о чем вкратце речь пойдет ниже.
В ответ на мое послание мистер Скрайб явился собственной персоной.
Мы провели новое обследование, на сей раз углубившись преимущественно в финансовую сторону дела.
– Я готов сделать это за пятьсот долларов, – заключил мистер Скрайб под конец, снова берясь за шляпу.
– Прекрасно, мистер Скрайб, я непременно поразмыслю над вашим предложением, – отвечал я, как и прежде, с поклоном, выпроваживая его за дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11