Если сомневаешься, могу привести пример. Не беспокойся, я не слишком отвлекусь от рассказа. Хочу ввести в него еще одно действующее лицо. Тоже не выдуманное. Желаешь знать, что это за человек? Не торопись, дойду и до него. А пока слушай!
В ту же ночь отец А-старшего принял мое лекарство, но ему стало хуже. На следующий день за мной снова приходили в десять утра и в пять вечера.
«Проклятие, – думал я. – Разве есть на свете лекарства, которые сразу вылечивают!» Я уже говорил, что писал рецепты наобум, и вполне понятно, мне не хотелось снова идти к старику, но я не устоял перед бесконечными слезными просьбами А-старшего. Ох, и натерпелся же я страху! У ворот А-старшего стояли два паланкина. Один – больничный, обтянутый белой материей, с красным крестом.
Ну и дела! Значит, вызвали врача европейской медицины – мне уже не доверяют. Но это бы еще полбеды; гораздо хуже, если новый врач скажет, что у старика огонь в желудке, а не в легких, как считаю я, правда, легкие и желудок рядом. Еще хуже, если он признает огонь в кишках или почках.
Пока я размышлял, как поступить, носильщики опустили мой паланкин.
– Кажется, пригласили врача европейской медицины? Тогда мне здесь делать нечего, – обратился я к А-старшему, не желая выходить из паланкина.
Тут я почувствовал, что краснею, но сразу же взял себя в руки: ведь я немало повидал на своем веку, умею собой владеть.
– Н-н-н-не обращайте на него внимания, я не верю европейской медицине! Мерзавец! – Он побагровел и сердито топнул ногой.
Я хотел его еще кое о чем спросить, но он так заикался, что на ответ понадобился бы целый час. Из ворот то и дело выходили люди, и, чтобы не вызвать подозрений, я вынужден был поступиться самолюбием и войти в дом. В наше время нужно уметь поступаться самолюбием, иначе не проживешь! Уж поверь мне!
Ты спрашиваешь, что было дальше? Слушай. Скрепя сердце я вошел в комнату, где лежал больной. Врач в белом халате сидел на краю постели, держа в одной руке руку больного, в другой часы. Услышав мои шаги, он обернулся.
О Небо! Пути твои неисповедимы! Это был старина Чжан! Кто такой старина Чжан? Сейчас узнаешь.
Мы с ним земляки, он моложе меня на два года. В школе мы сидели на одной скамье, спали в одной комнате, на одной кровати, ели за одним столом. Он не любил корпеть над книгами, предпочитал игры да забавы. Учился плохо, никак не мог постичь латынь. Когда мы окончили среднюю школу, нам было за двадцать, мы были уже женаты, имели сыновей, и о дальнейшей учебе никто и не помышлял. Дома нас не обременяли делами, иногда мы помогали людям писать письма, выполняли частные поручения. Потом отцы наши умерли, мы обеднели, приходилось даже голодать. Тогда мы всполошились и стали подумывать о каком-нибудь серьезном занятии. Слишком поздно! Нам было уже около тридцати, ум отупел, чувства охладели. Какая уж тут учеба! Что делать? И вот мы надумали зарабатывать деньги обманом: я в качестве врача-специалиста по китайской медицине, он – по европейской. Мы раздобыли денег, раззвонили везде, что едем в столицу изучать медицину, и покинули родные места. В столице мы прожили год. Не буду рассказывать, какую жизнь мы там вели – только Владыкам неба и земли это ведомо. Через год вернулись домой; считалось, что мы кончили ученье.
Старина Чжан повесил вывеску, на которой красовались большие золотые иероглифы: «Профессор медицинских наук». У врача китайской медицины не могло быть такого высокого звания, и на моей вывеске значилось лишь: «Столичный доктор – целитель всех страждущих». Стены наших домов были увешаны благодарственными адресами, якобы преподнесенными людьми, которых мы вылечили. На самом же деле мы приобрели их за деньги. В адресах числились не только выдуманные, но и действительные имена. Однако люди, чьи подписи стояли под адресами, так ничего и не узнали о них до конца своей жизни. Провинциалы все принимают за чистую монету, молва о нас быстро распространилась – и дела пошли как нельзя лучше.
Года через четыре я по некоторым соображениям перебрался в другое место, а еще через два года обстоятельства заставили меня поселиться здесь, в Уличжэне. Мы с Чжаном были добрыми друзьями, почти братьями, но, занятые работой, потеряли друг друга из виду. Я не имел о нем известий с тех пор, как снова покинул родную деревню. К тому же мы оба писать не любили и, если выдавалась свободная минутка, предпочитали играть в мацзян. И вдруг старина Чжан в доме А-старшего! Просто невероятно. Я даже испугался, увидев его.
Но хватит об этом. Слушай, что было дальше.
Итак, я испугался. Старина Чжан тоже порядком струхнул; я заметил, как забегали его глаза. Он встал и вежливо поздоровался, будто с незнакомым человеком. У нас уговор был: если встретимся ненароком при таких вот обстоятельствах, делать вид, будто мы не знакомы и враждебно друг к другу настроены. Тогда одинаковый диагноз, который мы ставили, уже ни у кого не вызывал сомнений. Если же Чжан не успевал поставить диагноз, как было в тот раз, он высокомерно изрекал:
– Эту болезнь европейская медицина называет ластания каста, по латыни msdlaezyxgp. Позвольте узнать, каково ваше мнение? – Он спросил так, будто экзаменовал меня, голосом, полным презрения.
– Полагаю, что это огонь в легких, – ответил я.
– Так, так, неплохо. Ластания каста в переводе на язык европейской медицины значит воспаление легких. Воспаление – и есть огонь, а огонь то же, что воспаление. Чтобы излечить болезнь, надо водой отогнать жар.
– Соответствующие рецепты я прописал вчера ночью!
– В таком случае с вашего разрешения я применю наружные средства. Вы будете гасить внутренний огонь, я – унимать внешний жар.
На этом наша сделка завершилась.
– Прекрасно!.. В таком случае попросим врача европейской медицины сделать укол! – раздался вдруг чей-то голос, повергший меня в смятение.
Я быстро оглянулся и увидел молодого человека в европейском костюме. Ведь у дома, как я уже сказал, стояло два паланкина, но при виде старины Чжана я обо всем забыл. Молодой человек был горбат, худ и близорук. За толстыми стеклами очков глаз почти не было видно, словно они были закрыты.
«О Небо! – со вздохом подумал я. – Откуда взялось это жалкое подобие человека? Лучше умереть, чем быть таким уродом!»
Но не все рассуждают, как я. Подумай только, такой заморыш, а за модой следит, одет в новенький с иголочки европейский костюм, на шее – черный галстук бабочкой; волосы напомажены, благоухает духами. И, поди, считает, что за всем этим не видно его безобразия! Ха-ха, надень он короткую куртку и штаны, как нищий, – может быть, его уродство было бы не так заметно.
Оказалось, это А-второй, родной брат А-старшего. Что старший, что младший – оба богом обижены! А-старший вспылил, затопал ногами:
1 2 3 4
В ту же ночь отец А-старшего принял мое лекарство, но ему стало хуже. На следующий день за мной снова приходили в десять утра и в пять вечера.
«Проклятие, – думал я. – Разве есть на свете лекарства, которые сразу вылечивают!» Я уже говорил, что писал рецепты наобум, и вполне понятно, мне не хотелось снова идти к старику, но я не устоял перед бесконечными слезными просьбами А-старшего. Ох, и натерпелся же я страху! У ворот А-старшего стояли два паланкина. Один – больничный, обтянутый белой материей, с красным крестом.
Ну и дела! Значит, вызвали врача европейской медицины – мне уже не доверяют. Но это бы еще полбеды; гораздо хуже, если новый врач скажет, что у старика огонь в желудке, а не в легких, как считаю я, правда, легкие и желудок рядом. Еще хуже, если он признает огонь в кишках или почках.
Пока я размышлял, как поступить, носильщики опустили мой паланкин.
– Кажется, пригласили врача европейской медицины? Тогда мне здесь делать нечего, – обратился я к А-старшему, не желая выходить из паланкина.
Тут я почувствовал, что краснею, но сразу же взял себя в руки: ведь я немало повидал на своем веку, умею собой владеть.
– Н-н-н-не обращайте на него внимания, я не верю европейской медицине! Мерзавец! – Он побагровел и сердито топнул ногой.
Я хотел его еще кое о чем спросить, но он так заикался, что на ответ понадобился бы целый час. Из ворот то и дело выходили люди, и, чтобы не вызвать подозрений, я вынужден был поступиться самолюбием и войти в дом. В наше время нужно уметь поступаться самолюбием, иначе не проживешь! Уж поверь мне!
Ты спрашиваешь, что было дальше? Слушай. Скрепя сердце я вошел в комнату, где лежал больной. Врач в белом халате сидел на краю постели, держа в одной руке руку больного, в другой часы. Услышав мои шаги, он обернулся.
О Небо! Пути твои неисповедимы! Это был старина Чжан! Кто такой старина Чжан? Сейчас узнаешь.
Мы с ним земляки, он моложе меня на два года. В школе мы сидели на одной скамье, спали в одной комнате, на одной кровати, ели за одним столом. Он не любил корпеть над книгами, предпочитал игры да забавы. Учился плохо, никак не мог постичь латынь. Когда мы окончили среднюю школу, нам было за двадцать, мы были уже женаты, имели сыновей, и о дальнейшей учебе никто и не помышлял. Дома нас не обременяли делами, иногда мы помогали людям писать письма, выполняли частные поручения. Потом отцы наши умерли, мы обеднели, приходилось даже голодать. Тогда мы всполошились и стали подумывать о каком-нибудь серьезном занятии. Слишком поздно! Нам было уже около тридцати, ум отупел, чувства охладели. Какая уж тут учеба! Что делать? И вот мы надумали зарабатывать деньги обманом: я в качестве врача-специалиста по китайской медицине, он – по европейской. Мы раздобыли денег, раззвонили везде, что едем в столицу изучать медицину, и покинули родные места. В столице мы прожили год. Не буду рассказывать, какую жизнь мы там вели – только Владыкам неба и земли это ведомо. Через год вернулись домой; считалось, что мы кончили ученье.
Старина Чжан повесил вывеску, на которой красовались большие золотые иероглифы: «Профессор медицинских наук». У врача китайской медицины не могло быть такого высокого звания, и на моей вывеске значилось лишь: «Столичный доктор – целитель всех страждущих». Стены наших домов были увешаны благодарственными адресами, якобы преподнесенными людьми, которых мы вылечили. На самом же деле мы приобрели их за деньги. В адресах числились не только выдуманные, но и действительные имена. Однако люди, чьи подписи стояли под адресами, так ничего и не узнали о них до конца своей жизни. Провинциалы все принимают за чистую монету, молва о нас быстро распространилась – и дела пошли как нельзя лучше.
Года через четыре я по некоторым соображениям перебрался в другое место, а еще через два года обстоятельства заставили меня поселиться здесь, в Уличжэне. Мы с Чжаном были добрыми друзьями, почти братьями, но, занятые работой, потеряли друг друга из виду. Я не имел о нем известий с тех пор, как снова покинул родную деревню. К тому же мы оба писать не любили и, если выдавалась свободная минутка, предпочитали играть в мацзян. И вдруг старина Чжан в доме А-старшего! Просто невероятно. Я даже испугался, увидев его.
Но хватит об этом. Слушай, что было дальше.
Итак, я испугался. Старина Чжан тоже порядком струхнул; я заметил, как забегали его глаза. Он встал и вежливо поздоровался, будто с незнакомым человеком. У нас уговор был: если встретимся ненароком при таких вот обстоятельствах, делать вид, будто мы не знакомы и враждебно друг к другу настроены. Тогда одинаковый диагноз, который мы ставили, уже ни у кого не вызывал сомнений. Если же Чжан не успевал поставить диагноз, как было в тот раз, он высокомерно изрекал:
– Эту болезнь европейская медицина называет ластания каста, по латыни msdlaezyxgp. Позвольте узнать, каково ваше мнение? – Он спросил так, будто экзаменовал меня, голосом, полным презрения.
– Полагаю, что это огонь в легких, – ответил я.
– Так, так, неплохо. Ластания каста в переводе на язык европейской медицины значит воспаление легких. Воспаление – и есть огонь, а огонь то же, что воспаление. Чтобы излечить болезнь, надо водой отогнать жар.
– Соответствующие рецепты я прописал вчера ночью!
– В таком случае с вашего разрешения я применю наружные средства. Вы будете гасить внутренний огонь, я – унимать внешний жар.
На этом наша сделка завершилась.
– Прекрасно!.. В таком случае попросим врача европейской медицины сделать укол! – раздался вдруг чей-то голос, повергший меня в смятение.
Я быстро оглянулся и увидел молодого человека в европейском костюме. Ведь у дома, как я уже сказал, стояло два паланкина, но при виде старины Чжана я обо всем забыл. Молодой человек был горбат, худ и близорук. За толстыми стеклами очков глаз почти не было видно, словно они были закрыты.
«О Небо! – со вздохом подумал я. – Откуда взялось это жалкое подобие человека? Лучше умереть, чем быть таким уродом!»
Но не все рассуждают, как я. Подумай только, такой заморыш, а за модой следит, одет в новенький с иголочки европейский костюм, на шее – черный галстук бабочкой; волосы напомажены, благоухает духами. И, поди, считает, что за всем этим не видно его безобразия! Ха-ха, надень он короткую куртку и штаны, как нищий, – может быть, его уродство было бы не так заметно.
Оказалось, это А-второй, родной брат А-старшего. Что старший, что младший – оба богом обижены! А-старший вспылил, затопал ногами:
1 2 3 4