все помрем!
– Ах, как же ты разволновала меня, – отвечала Чжан Эр-гу. – Может, ты и в самом деле поняла, что я не такой уж плохой человек!
А днем, когда Чжан Эр-гу, бывало, клюет носом у двери, Чжу Ба-сао и А Ли-цзе стирают на улице, вновь вспыхивает перебранка. Чжу Ба-сао просит отдать долг, А Ли-цзе от этого приходит в ярость.
– Денек сегодня хорош, может, отдашь хоть пару мао?
– Нет у меня!
– Ишь ты, а говоришь так, будто упрашиваешь взять.
– Опять на рожон лезешь?
Чем дальше, тем резче.
– Да уж, конечно, долгов лучше не требовать. Но ведь все знают, сколько мой Лао-ба приносит в дом, – мне ли еще благодетельствовать?! За свою доброту я вижу одно зло, вот уж, действительно, добрыми дровами дрянную печь растапливаю… У Сы-тай, ты взгляни только на эту дрянь – я ведь всего-навсего попросила ее вернуть мои два мао!
– Ха-ха, выдала истину небесную! Долг брать – не жизнь отдавать! Нет у меня, и все тут. Да будь я хоть банкиром – что ты со мной сделаешь? Требуешь – ну и требуй себе на здоровье. А уж отдавать или не отдавать дело мое! Я тебе что, кучу денег задолжала, что ты все тявкаешь?…
Под шумок перебранки У Сы-тай засыпала, привалившись к двери. А вечером Чжу Лао-ба тузил свою старуху, точно бил в гулкий львиный барабан. Из его сиплой глотки изрыгались проклятия: как она смеет разбазаривать деньги без его, мужа, позволения! А Ли-цзе, как воришка, таилась под дверью, подслушивая, и, выждав подходящий момент, ураганом влетала в комнату. Ее внушительный рост и свирепые глазищи обращали Чжу Лао-ба в бегство. Тяжело дыша, он скрывался в маленькой забегаловке «Возвращение к добродетели», где за стаканом вина пережидал, пока женщины угомонятся… А те препирались до поздней ночи. Когда все вокруг затихало, они, вконец обессиленные, разражались рыданиями – ливень после бури…
Слыша их всхлипывания, У Сы-тай зажигала светильник, брала осколок зеркала, смотрела на свое постаревшее, морщинистое лицо и, через силу улыбаясь, мягко и тихо говорила:
– Ну, что вы так злы? Помирились бы! Устали ведь…
1935
1 2
– Ах, как же ты разволновала меня, – отвечала Чжан Эр-гу. – Может, ты и в самом деле поняла, что я не такой уж плохой человек!
А днем, когда Чжан Эр-гу, бывало, клюет носом у двери, Чжу Ба-сао и А Ли-цзе стирают на улице, вновь вспыхивает перебранка. Чжу Ба-сао просит отдать долг, А Ли-цзе от этого приходит в ярость.
– Денек сегодня хорош, может, отдашь хоть пару мао?
– Нет у меня!
– Ишь ты, а говоришь так, будто упрашиваешь взять.
– Опять на рожон лезешь?
Чем дальше, тем резче.
– Да уж, конечно, долгов лучше не требовать. Но ведь все знают, сколько мой Лао-ба приносит в дом, – мне ли еще благодетельствовать?! За свою доброту я вижу одно зло, вот уж, действительно, добрыми дровами дрянную печь растапливаю… У Сы-тай, ты взгляни только на эту дрянь – я ведь всего-навсего попросила ее вернуть мои два мао!
– Ха-ха, выдала истину небесную! Долг брать – не жизнь отдавать! Нет у меня, и все тут. Да будь я хоть банкиром – что ты со мной сделаешь? Требуешь – ну и требуй себе на здоровье. А уж отдавать или не отдавать дело мое! Я тебе что, кучу денег задолжала, что ты все тявкаешь?…
Под шумок перебранки У Сы-тай засыпала, привалившись к двери. А вечером Чжу Лао-ба тузил свою старуху, точно бил в гулкий львиный барабан. Из его сиплой глотки изрыгались проклятия: как она смеет разбазаривать деньги без его, мужа, позволения! А Ли-цзе, как воришка, таилась под дверью, подслушивая, и, выждав подходящий момент, ураганом влетала в комнату. Ее внушительный рост и свирепые глазищи обращали Чжу Лао-ба в бегство. Тяжело дыша, он скрывался в маленькой забегаловке «Возвращение к добродетели», где за стаканом вина пережидал, пока женщины угомонятся… А те препирались до поздней ночи. Когда все вокруг затихало, они, вконец обессиленные, разражались рыданиями – ливень после бури…
Слыша их всхлипывания, У Сы-тай зажигала светильник, брала осколок зеркала, смотрела на свое постаревшее, морщинистое лицо и, через силу улыбаясь, мягко и тихо говорила:
– Ну, что вы так злы? Помирились бы! Устали ведь…
1935
1 2