Как бы не помер. – Муж говорил медленно-медленно. – Вот я и решил попросить у тебя денег…
На душе у матери было тяжело, но она сдерживала слезы – ведь только что разошлись гости, которые поздравляли ее сыночка с днем рождения.
– У меня самой денег нет, – сказала она. – Каждый месяц выдают на расходы по два цзяо. Эту мелочь я трачу на Цю-бао… Что же делать? А на кого ты оставил сыночка?
– Попросил присмотреть соседку. Ночью должен быть дома. Мне уходить пора.
– Погоди минутку, я попрошу у него, – сказала мать Чунь-бао.
Через некоторое время она вернулась и протянула мужу пять юаней.
Вечером третьего дня сюцай неожиданно спросил молодую жену:
– Где кольцо из синей яшмы, которое я тебе подарил?
– Отдала мужу. Он отнес его в заклад.
– Но ведь ты же взяла у меня пять юаней? – рассерженно вскричал сюцай.
Опустив голову, его вторая жена ответила:
– Этого мало.
– Не ценишь ты моего хорошего отношения, – вздохнул старик, – муж и первый сын тебе дороже. Хотел я оставить тебя еще на два года, да, видно, ни к чему это. Весной можешь уходить!
Молодая женщина выслушала его с каменным лицом, даже не заплакала.
Несколько дней спустя сюцай сказал ей:
– Кольцо из синей яшмы стоит очень дорого. Я подарил его тебе в надежде, что ты прибережешь его для нашего сына. Вот уж не ожидал, что ты отдашь кольцо под заклад! Хорошо еще, что жена ничего не знает. Если проведает об этом, не миновать скандала.
С того дня молодая женщина совсем зачахла. Взгляд ее стал безразличным, в ушах появился звон: ей непрерывно слышалась брань хозяйки. Все ее мысли были о больном мальчике. Она расспрашивала, не приезжал ли кто-нибудь из их деревни, справлялась, не едут ли туда. Может быть, Чунь-бао уже лучше, он поправляется? Однако никаких вестей не было. Хорошо бы занять два юаня и купить конфет для сына, но переслать сладости все равно было не с кем. Часто вместе с маленьким Цю-бао она выходила на дорогу и внимательно всматривалась в проезжающих. Раздраженная этим, старая госпожа постоянно твердила сюцаю:
– Да ведь она здесь не останется. Только и думает, как бы удрать!
Однажды ночью, во сне, молодая женщина вскрикнула. Цю-бао проснулся и заплакал.
– Ты чего? Что с тобой? – испуганно спросил ее сюцай.
Но она только бормотала что-то невнятное и баюкала Цю-бао.
– Тебе приснилось, что твой сын умер? Поэтому ты и вскрикнула? – допытывался старик.
– Мне приснилась свежая могила, – ответила женщина.
Сюцай перестал расспрашивать, они снова уснули, и ей приснился еще более страшный сон: будто она ложится в эту могилу.
Зима кончилась. Под окном чирикали птички, словно напоминая молодой женщине, что пора собираться в обратный путь. Мальчика отняли у нее от груди и позвали монахов для совершения обряда отлучения. Теперь можно было разлучить сына и мать.
В тот день Хуан-ма с грустью спросила хозяйку:
– Она поедет в паланкине?
– За паланкин платить нужно. А где ей взять денег? Говорят, ее муженек даже на рис заработать не может. Пешком дойдет! – ответила жена сюцая, перебирая четки. – Да и дорога не дальняя, тридцать – сорок ли и я могу пройти. А у нее ноги куда крепче моих. За полдня и доберется до дому.
В день отъезда мать в последний раз одела Цю-бао. Из ее глаз лились ручьем слезы. Жена сюцая требовала, чтобы «мамой» он называл ее, а свою родную мать – «тетенькой», и мальчик не смел ее ослушаться.
«Прощай, любимый сыночек! Твоя новая мама будет хорошо обращаться с тобою, и, когда ты вырастешь большой, ты отплатишь ей добром. А меня… меня забудь!» – хотелось сказать ей, но, захлебываясь в слезах, она не могла произнести ни слова. Да и все равно полуторагодовалый ребенок не понял бы ее.
Сюцай тихонько подошел к матери Цю-бао и сунул ей десять двугривенных…
– Возьми! Здесь два юаня, – прошептал он.
Молодая женщина застегнула все пуговички на одежде Цю-бао и спрятала деньги за пазуху.
Тут же стояла и старуха.
– Я унесу Цю-бао, – сказала она. – А то он еще расплачется, когда ты будешь уходить.
Мать промолчала, но когда старая госпожа попыталась унести малыша, он стал отчаянно сопротивляться, изо всех сил колотил ее ручонками по лицу, и она вынуждена была отказаться от своего намерения.
– Ладно, пусть он еще побудет с тобой. Заберу его после завтрака.
Хуан-ма настойчиво уговаривала молодую женщину поесть:
– Ты уже две недели питаешься впроголодь. Выглядишь хуже, чем когда приехала сюда. Поглядела бы на себя в зеркало! Поешь хоть немного – идти ведь тридцать ли.
– Спасибо тебе на добром слове, – задумчиво проговорила мать Цю-бао.
День выдался чудесный. Солнце поднялось уже высоко над головой, а маленький Цю-бао все еще не хотел расстаться со своей мамой. Старая госпожа вырвала ребенка у нее из рук.
– Разрешите мне уйти после обеда, – взмолилась мать Цю-бао.
– Быстрей забирай свои вещи и убирайся! – злобно крикнула старуха. – Часом раньше или позже – все равно здесь не останешься!
Пока мать собирала свои вещи, Цю-бао громко плакал. Окончив сборы, мать взяла под мышку весь свой нехитрый скарб и двинулась в путь.
Выйдя за ворота, она снова услышала плач Цю-бао. Позади остались уже три ли, а в ушах ее продолжал раздаваться плач сына.
Дорога, озаренная лучами весеннего солнца, казалась бесконечной, как небо. На берегу реки мать присела. «Погрузиться бы навсегда в чистую, прозрачную воду», – подумала она. Но, отдохнув несколько минут, она встала и поплелась дальше. Солнце было в зените, когда она добралась до какой-то деревни. Ей встретился крестьянин, который сказал, что ей остается еще идти пятнадцать ли.
– Найди где-нибудь паланкин, дядюшка, – попросила она. – Я не могу дальше идти. – Она присела в беседке, у входа в деревню.
– Плохо себя чувствуешь?
– Да.
– Откуда ты идешь?
Молодая женщина ничего не ответила, только сказала:
– Я думала, сама дойду, а сил нет.
Крестьянин с сочувствием поглядел на нее и позвал двоих носильщиков с простым, грубо сделанным паланкином, без навеса.
Часа в три-четыре дня на узкой и грязной деревенской улочке появился паланкин. В нем лежала женщина с изможденным, сморщенным, как высохший лист, лицом. Глаза ее были полузакрыты, грудь почти не поднималась. Крестьяне провожали паланкин обеспокоенным взглядом. Ватага ребятишек, шумя и галдя, увязалась за носилками, точно в этом захолустье появилась бог весть какая диковина. Среди мальчишек был и Чунь-бао. Он тоже кричал, будто гнался за свиньей. Но, когда носильщики свернули в переулок, где жил Чунь-бао, он притих. У калитки его дома носильщики остановились. Чунь-бао протиснулся вперед, он не сводил глаз с женщины. Остальные ребята окружали паланкин плотным кольцом. Женщина спустилась на землю. Она и не догадывалась, что стоящий перед ней оборванный мальчуган с всклоченными волосами – ее сын.
1 2 3 4 5 6
На душе у матери было тяжело, но она сдерживала слезы – ведь только что разошлись гости, которые поздравляли ее сыночка с днем рождения.
– У меня самой денег нет, – сказала она. – Каждый месяц выдают на расходы по два цзяо. Эту мелочь я трачу на Цю-бао… Что же делать? А на кого ты оставил сыночка?
– Попросил присмотреть соседку. Ночью должен быть дома. Мне уходить пора.
– Погоди минутку, я попрошу у него, – сказала мать Чунь-бао.
Через некоторое время она вернулась и протянула мужу пять юаней.
Вечером третьего дня сюцай неожиданно спросил молодую жену:
– Где кольцо из синей яшмы, которое я тебе подарил?
– Отдала мужу. Он отнес его в заклад.
– Но ведь ты же взяла у меня пять юаней? – рассерженно вскричал сюцай.
Опустив голову, его вторая жена ответила:
– Этого мало.
– Не ценишь ты моего хорошего отношения, – вздохнул старик, – муж и первый сын тебе дороже. Хотел я оставить тебя еще на два года, да, видно, ни к чему это. Весной можешь уходить!
Молодая женщина выслушала его с каменным лицом, даже не заплакала.
Несколько дней спустя сюцай сказал ей:
– Кольцо из синей яшмы стоит очень дорого. Я подарил его тебе в надежде, что ты прибережешь его для нашего сына. Вот уж не ожидал, что ты отдашь кольцо под заклад! Хорошо еще, что жена ничего не знает. Если проведает об этом, не миновать скандала.
С того дня молодая женщина совсем зачахла. Взгляд ее стал безразличным, в ушах появился звон: ей непрерывно слышалась брань хозяйки. Все ее мысли были о больном мальчике. Она расспрашивала, не приезжал ли кто-нибудь из их деревни, справлялась, не едут ли туда. Может быть, Чунь-бао уже лучше, он поправляется? Однако никаких вестей не было. Хорошо бы занять два юаня и купить конфет для сына, но переслать сладости все равно было не с кем. Часто вместе с маленьким Цю-бао она выходила на дорогу и внимательно всматривалась в проезжающих. Раздраженная этим, старая госпожа постоянно твердила сюцаю:
– Да ведь она здесь не останется. Только и думает, как бы удрать!
Однажды ночью, во сне, молодая женщина вскрикнула. Цю-бао проснулся и заплакал.
– Ты чего? Что с тобой? – испуганно спросил ее сюцай.
Но она только бормотала что-то невнятное и баюкала Цю-бао.
– Тебе приснилось, что твой сын умер? Поэтому ты и вскрикнула? – допытывался старик.
– Мне приснилась свежая могила, – ответила женщина.
Сюцай перестал расспрашивать, они снова уснули, и ей приснился еще более страшный сон: будто она ложится в эту могилу.
Зима кончилась. Под окном чирикали птички, словно напоминая молодой женщине, что пора собираться в обратный путь. Мальчика отняли у нее от груди и позвали монахов для совершения обряда отлучения. Теперь можно было разлучить сына и мать.
В тот день Хуан-ма с грустью спросила хозяйку:
– Она поедет в паланкине?
– За паланкин платить нужно. А где ей взять денег? Говорят, ее муженек даже на рис заработать не может. Пешком дойдет! – ответила жена сюцая, перебирая четки. – Да и дорога не дальняя, тридцать – сорок ли и я могу пройти. А у нее ноги куда крепче моих. За полдня и доберется до дому.
В день отъезда мать в последний раз одела Цю-бао. Из ее глаз лились ручьем слезы. Жена сюцая требовала, чтобы «мамой» он называл ее, а свою родную мать – «тетенькой», и мальчик не смел ее ослушаться.
«Прощай, любимый сыночек! Твоя новая мама будет хорошо обращаться с тобою, и, когда ты вырастешь большой, ты отплатишь ей добром. А меня… меня забудь!» – хотелось сказать ей, но, захлебываясь в слезах, она не могла произнести ни слова. Да и все равно полуторагодовалый ребенок не понял бы ее.
Сюцай тихонько подошел к матери Цю-бао и сунул ей десять двугривенных…
– Возьми! Здесь два юаня, – прошептал он.
Молодая женщина застегнула все пуговички на одежде Цю-бао и спрятала деньги за пазуху.
Тут же стояла и старуха.
– Я унесу Цю-бао, – сказала она. – А то он еще расплачется, когда ты будешь уходить.
Мать промолчала, но когда старая госпожа попыталась унести малыша, он стал отчаянно сопротивляться, изо всех сил колотил ее ручонками по лицу, и она вынуждена была отказаться от своего намерения.
– Ладно, пусть он еще побудет с тобой. Заберу его после завтрака.
Хуан-ма настойчиво уговаривала молодую женщину поесть:
– Ты уже две недели питаешься впроголодь. Выглядишь хуже, чем когда приехала сюда. Поглядела бы на себя в зеркало! Поешь хоть немного – идти ведь тридцать ли.
– Спасибо тебе на добром слове, – задумчиво проговорила мать Цю-бао.
День выдался чудесный. Солнце поднялось уже высоко над головой, а маленький Цю-бао все еще не хотел расстаться со своей мамой. Старая госпожа вырвала ребенка у нее из рук.
– Разрешите мне уйти после обеда, – взмолилась мать Цю-бао.
– Быстрей забирай свои вещи и убирайся! – злобно крикнула старуха. – Часом раньше или позже – все равно здесь не останешься!
Пока мать собирала свои вещи, Цю-бао громко плакал. Окончив сборы, мать взяла под мышку весь свой нехитрый скарб и двинулась в путь.
Выйдя за ворота, она снова услышала плач Цю-бао. Позади остались уже три ли, а в ушах ее продолжал раздаваться плач сына.
Дорога, озаренная лучами весеннего солнца, казалась бесконечной, как небо. На берегу реки мать присела. «Погрузиться бы навсегда в чистую, прозрачную воду», – подумала она. Но, отдохнув несколько минут, она встала и поплелась дальше. Солнце было в зените, когда она добралась до какой-то деревни. Ей встретился крестьянин, который сказал, что ей остается еще идти пятнадцать ли.
– Найди где-нибудь паланкин, дядюшка, – попросила она. – Я не могу дальше идти. – Она присела в беседке, у входа в деревню.
– Плохо себя чувствуешь?
– Да.
– Откуда ты идешь?
Молодая женщина ничего не ответила, только сказала:
– Я думала, сама дойду, а сил нет.
Крестьянин с сочувствием поглядел на нее и позвал двоих носильщиков с простым, грубо сделанным паланкином, без навеса.
Часа в три-четыре дня на узкой и грязной деревенской улочке появился паланкин. В нем лежала женщина с изможденным, сморщенным, как высохший лист, лицом. Глаза ее были полузакрыты, грудь почти не поднималась. Крестьяне провожали паланкин обеспокоенным взглядом. Ватага ребятишек, шумя и галдя, увязалась за носилками, точно в этом захолустье появилась бог весть какая диковина. Среди мальчишек был и Чунь-бао. Он тоже кричал, будто гнался за свиньей. Но, когда носильщики свернули в переулок, где жил Чунь-бао, он притих. У калитки его дома носильщики остановились. Чунь-бао протиснулся вперед, он не сводил глаз с женщины. Остальные ребята окружали паланкин плотным кольцом. Женщина спустилась на землю. Она и не догадывалась, что стоящий перед ней оборванный мальчуган с всклоченными волосами – ее сын.
1 2 3 4 5 6