С севера Шотландии некая дама прислала письмо, в котором поведала о подобном же происшествии. Она явилась свидетельницей того, как повстречались горностай и шотландский тетерев. Кажется, ложь почему-то гораздо менее предосудительна, когда ею можно прикрыться.
Какое-то время интерпретатор истории про седьмую курицу сполна услаждался своей новой репутацией фигуры значительной, человека, который принял непосредственное участие в удивительных событиях, происшедших при его жизни. Но потом он почувствовал себя несколько неуютно, будучи отодвинут на задний план вследствие неожиданного преуспеяния сделавшегося важным лицом Смита-Пэддона, своего ежедневного попутчика, младшую дочку которого задел автомобиль, принадлежавший актрисе театра музыкальной комедии. Самой актрисы в тот момент в машине не было, но она появилась на многочисленных фотографиях в иллюстрированных изданиях, и со страниц журналов она интересовалась здоровьем Мейзи, дочери Эдмунда Смита-Пэддона, эсквайра. Увлеченные этой историей попутники Бленкинтропа обнаружили едва ли не неучтивость, когда тот попытался объяснить им, почему не пускает в свой курятник ни змей, ни соколов.
Горворт, которому он тайком излил душу, дал ему тот же совет, что и прежде.
– Придумай что-нибудь.
– Да, но что?
В вопросе послышалась готовность дать на него ответ, что свидетельствовало о значительном сдвиге нравственной позиции.
Спустя всего лишь несколько дней Бленкинтроп пересказал всегдашним попутчикам главу из истории своей семьи.
– Странная вещь приключилась с моей тетушкой, с той, что живет в Париже, – начал он. (У него было несколько тетушек, но географически все они были разбросаны по Большому Лондону.) – На днях, отобедав в румынской дипломатической миссии, она села посидеть на скамью в Буа.
Каким бы живописным ни стал рассказ вследствие притянутого за уши дипломатического «блеска», с этого момента он уже не воспринимался как летопись текущих событий. Горворт предупреждал своего ученика, что так и случится, однако энтузиазм, присущий всем ученикам, взял верх над осмотрительностью.
– Ее чуточку клонило ко сну, – видимо, на нее подействовало шампанское, которое она не привыкла пить в середине дня.
Сдержанный ропот восхищения охватил слушателей. Тетушки Бленкинтропа не привыкли пить шампанское даже в середине года, рассматривая его исключительно как аксессуар к Рождеству и Новому году.
– Какое-то время спустя проходивший мимо нее некий представительный господин остановился, чтобы закурить сигару. В этот момент сзади к нему подошел молодой человек, вынул шпагу из трости и нанес ему с полдюжины ранений. «Мерзавец, – крикнул он своей жертве, – вы меня не знаете! Я Анри Летюрк». Пожилой мужчина вытер кровь, заливавшую его одежду, обернулся к нападающему и произнес: «И с каких это пор преднамеренное убийство считается поводом для знакомства?» После чего закурил-таки сигару и пошел прочь. Моя тетушка намеревалась было позвать полицию, но, увидев, с каким равнодушием главное лицо этой истории восприняло происшествие, она почувствовала, что вмешательство с ее стороны может показаться дерзостью. Разумеется, вряд ли нужно говорить о том, что все это она приписала действию теплого, нагоняющего дремоту дня и шампанского из дипломатической миссии. Но самое удивительное в моем рассказе впереди. Спустя две недели в той же части Буа шпагой, вкладывающейся в трость, был заколот управляющий банком. Его убийцей был сын уборщицы, когда-то работавшей в этом банке. Управляющий уволил ее с работы за хроническое пристрастие к спиртному. Убийцу звали Анри Летюрк.
С этого момента Бленкинтропа со всеобщего молчаливого согласия признали как своего Мюнхгаузена. Его попутчики не жалели усилий, ежедневно вызывая его на разговор, всякий раз являвшийся испытанием их доверчивости. Бленкинтроп, убаюканный неверно истолкованным вниманием впечатлительной аудитории, старался изо всех сил и обнаруживал изобретательность, удовлетворяя ее требование услышать нечто невероятное. Дакби рассказал забавную историю о ручной выдре, для купания которой в саду был устроен бассейн. Она принималась тревожно скулить, когда вода в нем поднималась выше обычного уровня. Однако история эта явилась лишь жалкой пародией на более изощренные усилия Бленкинтропа в жанре рассказа. И вот пришло возмездие.
Возвратившись как-то вечером домой, Бленкинтроп застал свою жену за картами.
– Старый добрый пасьянс? – осведомился он.
– Нет, дорогой, это не просто пасьянс, а его вариант, известный под названием «мертвая голова», самый сложный из всех. Он у меня никогда не получался, и я бы очень испугалась, если бы сумела разложить его. Моя мама сделала это только один раз за всю свою жизнь – она тоже этого боялась. Ее тетушке пасьянс удался один раз, и в следующую же минуту она умерла от чрезмерного волнения, и у моей мамы всегда было такое чувство, что она умрет, если его разложит. Она умерла в ту же ночь, когда сумела сделать это. Она, правда, в то время плохо себя чувствовала, но все-таки это странное совпадение.
Спустя несколько минут жена позвала его:
– Джон, я так боюсь, он у меня почти получился. Только пятерка бубен держит меня в конце. Мне казалось, что я уже разложила его.
– Так у тебя же все получится, – сказал Бленкинтроп, подойдя к ней, – если трефовую восьмерку положить на эту девятку, а пятерку перекинуть на шестерку.
Жена торопливо, дрожащими пальцами поменяла местами карты, как он ей и советовал. После чего последовала примеру своей мамы и тетушки.
Бленкинтроп искренне любил свою жену, однако, несмотря на утрату, одна мысль не давала ему покоя. Что-то необычное, настоящее наконец вошло в его жизнь. Теперь это уже не были серые бесцветные будни. В воображении его уже складывались газетные заголовки, могущие достойно отразить случившуюся с ним трагедию. «Сбылось наследственное предчувствие». «Пасьянс “мертвая голова”: карточная игра, оправдывающая свое зловещее название в продолжение трех поколений». Он подробно описал роковое происшествие и отослал рассказ в «Эссекский наблюдатель», редактор которого был его приятелем, а другому своему приятелю он пересказал историю вкратце, чтобы тот передал ее в редакцию дешевого ежедневного листка. Однако в обоих случаях на пути осуществления честолюбивых устремлений роковым образом вставала его репутация выдумщика. «Грешно рассказывать небылицы в скорбную минуту», – согласились меж собой его друзья, и в разделе новостей местной газеты появилось краткое выражение соболезнования по поводу «неожиданной кончины жены нашего уважаемого соседа мистера Джона Бленкинтропа, последовавшей в результате сердечного приступа» – вот и все, во что воплотилась его мечта о широкой известности.
1 2 3
Какое-то время интерпретатор истории про седьмую курицу сполна услаждался своей новой репутацией фигуры значительной, человека, который принял непосредственное участие в удивительных событиях, происшедших при его жизни. Но потом он почувствовал себя несколько неуютно, будучи отодвинут на задний план вследствие неожиданного преуспеяния сделавшегося важным лицом Смита-Пэддона, своего ежедневного попутчика, младшую дочку которого задел автомобиль, принадлежавший актрисе театра музыкальной комедии. Самой актрисы в тот момент в машине не было, но она появилась на многочисленных фотографиях в иллюстрированных изданиях, и со страниц журналов она интересовалась здоровьем Мейзи, дочери Эдмунда Смита-Пэддона, эсквайра. Увлеченные этой историей попутники Бленкинтропа обнаружили едва ли не неучтивость, когда тот попытался объяснить им, почему не пускает в свой курятник ни змей, ни соколов.
Горворт, которому он тайком излил душу, дал ему тот же совет, что и прежде.
– Придумай что-нибудь.
– Да, но что?
В вопросе послышалась готовность дать на него ответ, что свидетельствовало о значительном сдвиге нравственной позиции.
Спустя всего лишь несколько дней Бленкинтроп пересказал всегдашним попутчикам главу из истории своей семьи.
– Странная вещь приключилась с моей тетушкой, с той, что живет в Париже, – начал он. (У него было несколько тетушек, но географически все они были разбросаны по Большому Лондону.) – На днях, отобедав в румынской дипломатической миссии, она села посидеть на скамью в Буа.
Каким бы живописным ни стал рассказ вследствие притянутого за уши дипломатического «блеска», с этого момента он уже не воспринимался как летопись текущих событий. Горворт предупреждал своего ученика, что так и случится, однако энтузиазм, присущий всем ученикам, взял верх над осмотрительностью.
– Ее чуточку клонило ко сну, – видимо, на нее подействовало шампанское, которое она не привыкла пить в середине дня.
Сдержанный ропот восхищения охватил слушателей. Тетушки Бленкинтропа не привыкли пить шампанское даже в середине года, рассматривая его исключительно как аксессуар к Рождеству и Новому году.
– Какое-то время спустя проходивший мимо нее некий представительный господин остановился, чтобы закурить сигару. В этот момент сзади к нему подошел молодой человек, вынул шпагу из трости и нанес ему с полдюжины ранений. «Мерзавец, – крикнул он своей жертве, – вы меня не знаете! Я Анри Летюрк». Пожилой мужчина вытер кровь, заливавшую его одежду, обернулся к нападающему и произнес: «И с каких это пор преднамеренное убийство считается поводом для знакомства?» После чего закурил-таки сигару и пошел прочь. Моя тетушка намеревалась было позвать полицию, но, увидев, с каким равнодушием главное лицо этой истории восприняло происшествие, она почувствовала, что вмешательство с ее стороны может показаться дерзостью. Разумеется, вряд ли нужно говорить о том, что все это она приписала действию теплого, нагоняющего дремоту дня и шампанского из дипломатической миссии. Но самое удивительное в моем рассказе впереди. Спустя две недели в той же части Буа шпагой, вкладывающейся в трость, был заколот управляющий банком. Его убийцей был сын уборщицы, когда-то работавшей в этом банке. Управляющий уволил ее с работы за хроническое пристрастие к спиртному. Убийцу звали Анри Летюрк.
С этого момента Бленкинтропа со всеобщего молчаливого согласия признали как своего Мюнхгаузена. Его попутчики не жалели усилий, ежедневно вызывая его на разговор, всякий раз являвшийся испытанием их доверчивости. Бленкинтроп, убаюканный неверно истолкованным вниманием впечатлительной аудитории, старался изо всех сил и обнаруживал изобретательность, удовлетворяя ее требование услышать нечто невероятное. Дакби рассказал забавную историю о ручной выдре, для купания которой в саду был устроен бассейн. Она принималась тревожно скулить, когда вода в нем поднималась выше обычного уровня. Однако история эта явилась лишь жалкой пародией на более изощренные усилия Бленкинтропа в жанре рассказа. И вот пришло возмездие.
Возвратившись как-то вечером домой, Бленкинтроп застал свою жену за картами.
– Старый добрый пасьянс? – осведомился он.
– Нет, дорогой, это не просто пасьянс, а его вариант, известный под названием «мертвая голова», самый сложный из всех. Он у меня никогда не получался, и я бы очень испугалась, если бы сумела разложить его. Моя мама сделала это только один раз за всю свою жизнь – она тоже этого боялась. Ее тетушке пасьянс удался один раз, и в следующую же минуту она умерла от чрезмерного волнения, и у моей мамы всегда было такое чувство, что она умрет, если его разложит. Она умерла в ту же ночь, когда сумела сделать это. Она, правда, в то время плохо себя чувствовала, но все-таки это странное совпадение.
Спустя несколько минут жена позвала его:
– Джон, я так боюсь, он у меня почти получился. Только пятерка бубен держит меня в конце. Мне казалось, что я уже разложила его.
– Так у тебя же все получится, – сказал Бленкинтроп, подойдя к ней, – если трефовую восьмерку положить на эту девятку, а пятерку перекинуть на шестерку.
Жена торопливо, дрожащими пальцами поменяла местами карты, как он ей и советовал. После чего последовала примеру своей мамы и тетушки.
Бленкинтроп искренне любил свою жену, однако, несмотря на утрату, одна мысль не давала ему покоя. Что-то необычное, настоящее наконец вошло в его жизнь. Теперь это уже не были серые бесцветные будни. В воображении его уже складывались газетные заголовки, могущие достойно отразить случившуюся с ним трагедию. «Сбылось наследственное предчувствие». «Пасьянс “мертвая голова”: карточная игра, оправдывающая свое зловещее название в продолжение трех поколений». Он подробно описал роковое происшествие и отослал рассказ в «Эссекский наблюдатель», редактор которого был его приятелем, а другому своему приятелю он пересказал историю вкратце, чтобы тот передал ее в редакцию дешевого ежедневного листка. Однако в обоих случаях на пути осуществления честолюбивых устремлений роковым образом вставала его репутация выдумщика. «Грешно рассказывать небылицы в скорбную минуту», – согласились меж собой его друзья, и в разделе новостей местной газеты появилось краткое выражение соболезнования по поводу «неожиданной кончины жены нашего уважаемого соседа мистера Джона Бленкинтропа, последовавшей в результате сердечного приступа» – вот и все, во что воплотилась его мечта о широкой известности.
1 2 3