Животные и не только они – 10
OCR Busya
«Саки «Омлет по-византийски»»: Азбука-классика; Спб.; 2005
Аннотация
Вниманию читателей предлагается сборник рассказов английского писателя Гектора Хью Манро (1870), более известного под псевдонимом Саки (который на фарси означает «виночерпий», «кравчий» и, по-видимому, заимствован из поэзии Омара Хайяма). Эдвардианская Англия, в которой выпало жить автору, предстает на страницах его прозы в оболочке неуловимо тонкого юмора, то и дело приоткрывающего гротескные, абсурдные, порой даже мистические стороны внешне обыденного и благополучного бытия. Родившийся в Бирме и погибший во время Первой мировой войны во Франции, писатель испытывал особую любовь к России, в которой прожил около трех лет и которая стала местом действия многих его произведений.
Саки
Темное дело
– Значит, ты прямо с похорон Аделаиды? – спросил сэр Лалуорт у своего племянника. – Полагаю, это были самые обыкновенные похороны?
– Я обо всем расскажу за ланчем, – сказал Эгберт.
– Об этом и думать забудь! Это неуважение к памяти твоей тетушки, да и к ланчу. А для начала у нас будут испанские маслины, потом борщ, потом опять маслины, ну и дичь. Запивать все это мы будем великолепным рейнским вином – не очень дорогое, но именно то, что нужно. В меню, как видишь, нет решительно ничего такого, что напоминало бы о твоей тетушке Аделаиде, а уж тем более о ее похоронах. Она была милой женщиной, но, глядя на нее, я почему-то всякий раз думал о мадрасском кэрри.
– Она всегда говорила, что вы человек несерьезный, – заметил Эгберт.
Сказано это было таким тоном, будто он и сам придерживался того же мнения.
– Однажды я, по-моему, просто шокировал ее, заявив, что в жизни прозрачный суп имеет несравненно большее значение, чем чистая совесть. У нее, впрочем, весьма слабо было развито чувство меры. Кстати, она сделала тебя основным наследником?
– Да, – сказал Эгберт, – и исполнителем своей воли. Именно об этом мне бы и хотелось с вами поговорить.
– Никогда не был силен в деловых вопросах, – сказал сэр Лалуорт, – и тем более не могу вести деловой разговор сейчас, когда мы вот-вот собираемся приступить к ланчу.
– Это не просто деловой разговор, – попытался было объяснить Эгберт, следуя за дядей в столовую. – Это серьезнее. Гораздо серьезное.
– В таком случае мы тем более не сможем сейчас о чем-либо говорить, – сказал сэр Лалуорт. – За борщом нельзя вести серьезный разговор. Мастерски сваренный борщ, подобный тому, что тебе вскоре предстоит испробовать, не только не способствует ведению беседы, но и вообще должен убивать всякую мысль. Вот потом, когда мы перейдем ко второй порции маслин, я вполне смогу обсудить с тобой новую книгу о поручительстве или же, если угодно, положение в Великом герцогстве Люксембургском. Но я решительно отказываюсь вести какой-либо разговор, хотя бы отдаленно напоминающий деловой, покуда мы не покончим с дичью.
В продолжение почти всего ланча Эгберт сидел погруженный в свои мысли и не произносил ни слова – так выглядит человек, сосредоточенно размышляющий о чем-то своем. Едва подали кофе, как он тотчас заговорил, совершенно игнорируя желание дяди побеседовать о положении при люксембургском дворе.
– Я, кажется, уже говорил вам, что тетушка Аделаида сделала меня исполнителем своей воли. Что до юридической стороны дела, то я уже все уладил. Мне пришлось просмотреть ее бумаги.
– Поистине тяжелый труд. Надо полагать, тебе пришлось перечитать немало семейных писем.
– Целую груду. Большинство из них оказались малоинтересными. И все-таки мне удалось обнаружить одну связку писем, что, как мне кажется, явилось неплохой наградой за внимательное чтение. Это письма ее брата Питера.
– Каноник с трагической судьбой, – сказал Лалуорт. – Тайна этой трагедии не разгадана до сих пор.
– Именно так. Судьба действительно трагическая.
– Самое простое объяснение было, пожалуй, единственно правильным, – сказал сэр Лалуорт. – Он споткнулся, поднимаясь по каменной лестнице, и, упав, разбил голову о ступеньку.
Эгберт покачал головой.
– В результате медицинской экспертизы доказано, что удар по голове был нанесен сзади. Если бы он упал сам и ударился головой о ступеньку, то угол ранения был бы совершенно иной. Это проверено с помощью манекена, которого бросали о ступеньки из всевозможных положений.
– Но каков же мотив? – воскликнул сэр Лалуорт. – Едва ли кто мог быть заинтересован в том, чтобы покончить с ним, а число людей, которые убивают каноников государственной церкви исключительно убийства ради, весьма, должно быть, невелико. Разумеется, на это идут душевнобольные, но они редко прячут результаты своей работы; чаще выставляют ее напоказ.
– Поначалу подозревали его повара, – коротко заметил Эгберт.
– Знаю, – сказал сэр Лалуорт, – и все потому, что он единственный, кто находился в доме в то время, когда произошла трагедия. Но не глупо ли обвинять его в убийстве каноника? От убийства своего хозяина он не получал никаких выгод, зато терял очень многое. Каноник оплачивал его услуги столь же щедро, как и я, когда взял его к себе. Позднее я немного увеличил ему жалованье, дабы приблизиться к тому, чего он на самом деле стоил, но в то время он был вполне доволен, найдя новое место, и не очень-то думал о деньгах. Люди всегда сторонились его, а друзей у него не было. Нет, уж если кто на свете и был заинтересован в долгой жизни и ничем не нарушаемом пищеварении каноника, так это, безусловно, Себастьян.
– Люди не всегда задумываются о последствиях, когда совершают опрометчивые поступки, – сказал Эгберт, – в противном случае убийств было бы очень мало. А Себастьян человек горячий.
– Южанин, – подтвердил сэр Лалуорт. – Точнее, родом он, как мне известно, с французской стороны Пиренеев. Я об этом вспомнил на днях, когда он едва не убил сына садовника за то, что тот принес ему сорную траву вместо щавеля. Никогда нельзя забывать, где человек родился, и хорошо бы знать, как проходило его детство. Назовите мне местность, откуда человек родом, и я скажу вам, с кем имею дело.
– Ну вот, – сказал Эгберт, – он едва не убил сына садовника.
– Мой дорогой Эгберт, между намерением убить сына садовника и убийством каноника большая разница. Не сомневаюсь, и у тебя нередко возникало желание покончить с сыном садовника, но ведь ты никогда не уступал этому желанию, и я не могу не восхищаться твоим самообладанием. Но не могу допустить, чтобы тебе когда-нибудь вздумалось убить восьмидесятилетнего каноника. Кроме того, насколько мне известно, между каноником и поваром не возникали недоразумения или ссоры. На следствии это доказано со всей очевидностью.
– Ага! – воскликнул Эгберт тоном человека, получившего наконец возможность высказаться.
1 2