Молиться в храме после удачной охоты и посещать могилы предков на другом склоне горы – таков обычай китобоев Вадаура. Сам живи в жалкой лачуге, но на могилы денег не жалей – требует еще один их обычай. На кладбище рядами тянутся надгробия из белого камня. Их отполированные грани мягко сияют в лучах солнца. Дальний конец кладбища превратился в причудливый волнорез. Набрав силу в море, волны с шумом набегают там на берег, взметывая великолепную пелену из брызг. Особенно красиво это в ветреную погоду. Могилы деда, отца и старшего брата Сяки обложены большими отшлифованными белыми камнями. Такими камнями обычно облицовывают могилы тех, кто нашел смерть в битве с китами.
На большом камне неумелой рукой наискосок нарисован плывущий кит. Рядом одинокий убогий крест. Опустившись на колени, Сяки повторил у могилы предков молитву, которую произнес перед этим в храме.
Помолившись, он неторопливо пошел между могилами. Теплые лучи солнца ласково грели плечи и затылок, и Сяки с облегчением чувствовал, как исчезает притаившаяся в каждой мышце усталость.
На кладбище были могилы и без надгробий – просто четырехугольные ямы, выложенные гранитом. Возле одной из них Сяки вдруг остановился. Ему показалось, что там кто-то есть. Затаив дыхание, он посмотрел вниз. В яме, на гладких камнях, скорчившись, лежала девушка. Сяки спрыгнул к ней.
– Эй! – закричал он, – пытаясь поднять ее. – Тебе плохо? Отнести тебя домой? Вставай же!
Но смуглая, бедно одетая рыбачка не пошевелилась и только покачала головой. Нетрудно было заметить, как судорожно сжимается от боли ее тело. На синевато-белом лбу блестели капельки пота. Сквозь стиснутые зубы вырывался протяжный стон и, как вода, растекался по камням.
– Позвать священника? Я был на разделке, думал, ты там. Мне и в голову не пришло бы искать тебя здесь. Ну, так сбегать за священником?
Наморщив блестевший от пота лоб, Эй с трудом улыбнулась:
– Мне священник не нужен. Мне никто не нужен.
Сяки не знал, что делать. У его ног под жгучими солнечными лучами лежала девушка и, хватаясь за сухую траву в трещинах между камнями, корчилась от боли, а в глазах ее светилась удивительная мягкость. Вздохнув, он перевел взгляд на ряды сверкавших белизной надгробий, на скалистый коричневый мыс за ними и на дышащее теплой истомой море.
– Я… – Ее голос звучал еле слышно. – У меня ребенок.
– Ребенок?
От волнения Сяки умолк, а когда заговорил снова, в его голосе слышалось благоговение.
– Чем я могу помочь? Я все сделаю.
– Тяжко! – пробормотала она рассеянно.
И Сяки удивился той нежной слабости, которая звучала в голосе этой, привыкшей к невзгодам, суровой, несмотря на свою юность, женщины. Он растерянно смотрел на ее бледное лицо.
– Пойдите домой, принесите горячей воды. Только никому ни слова.
– Я мигом!
Сбросив дзори, Сяки выскочил из могилы.
Сестра еще не вернулась. Он быстро согрел воду, достал из шкафа кусок белой материи, приготовленной для следующей охоты, и как можно осторожнее, чтобы не пролить воду, вернулся к могиле.
Эй лежала в той же позе, на каменном дне, глядя ясными глазами в небо. Сяки поставил ведро с горячей водой у ее колен и рассеянно прислушался к смеху и брани, доносившимся из сараев.
Из-под края кимоно тянулась струйка крови. Она мягко, словно нитка, ползла по расщелине большого камня. В палящих лучах солнца кровь быстро запекалась и теряла естественный блеск. Молодой человек, сбросив хао-ри, накрыл им Эй и сжал крепкими пальцами ее дрожащую руку.
– Прости меня, – прошептала она еле слышно.
Жалкий домишко ютился у подножия нависшего над морем утеса. О том, что в нем кто-то живет, можно было догадаться лишь по свету в щелях двери, сколоченной из старых досок. Ветер с моря свирепо бил в затылок. После некоторого колебания Сяки постучал. Закутанная в лохмотья старуха встретила его подозрительным взглядом. Эй, сидевшая, в углу, посмотрела на него, но тут же отвела глаза, словно его тут и не было.
В каморке хоть шаром покати: деревянная бадья да три старых ящика. В одном из них Сяки увидел младенца, который спал беспокойным сном. Не говоря ни слова, он сел рядом с девушкой, придвинул к себе бадью, полную ракушек, и, вытаскивая их из воды, начал ловко отделять ножом мясо от раковин. Протаскивая нить левой рукой, он мгновенно протыкал иглой дрожащее тельце моллюска.
Старуха, повернувшись лицом к стене, а к молодому человеку спиной, вила из соломы веревки для сетей по заказу артели. Весь дом – одна комната. Дверь пронзительно скрипела под ударами ветра, а когда он стихал, было слышно, как потрескивал фитиль в лампе. Ловкие, гибкие, словно китовый ус, руки молодого человека проворно делали свое дело. Уже семь или восемь нитей с нанизанной на них наживкой уложены в ведро. Прервав работу, девушка подняла глаза.
– Зачем вы это? – спросила она глухо и тут же перевела взгляд в дальний угол комнаты. – Зачем вы всем говорите, что это ваш ребенок? Ведь это неправда. Хотите принести себя в жертву?
– Причем здесь жертва? – ответил Сяки, продолжая проворно работать.
– Как же вы женитесь на Toe, если будете говорить, что это ваш ребенок?
– Toe или не Toe – какое дело, – буркнул он и осторожно начал скручивать нить с наживкой.
Эй помолчала, только глаза ее сверкнули.
– Значит, вы раздумали мстить Богу Китов?
– Бога Китов я убью, не об этом речь, – ответил он раздраженно и, нечаянно уколов палец, прищелкнул языком. – Бога Китов я убью! А Тое, усадьба, имя – все это одна морока.
Эй наклонила голову и взяла новую нить. Но игла в ее пальцах двигалась медленно. По всему было видно, что ее мучает еще что-то. Вдруг, снова подняв голову, она вызывающе взглянула на Сяки.
– Вы в самом деле не хотите знать, чей это ребенок?
– Чей бы ни был. Я не собираюсь спрашивать тебя об этом, – недовольно ответил Сяки. Закончив еще одну нить, он почерпнул воды из бадьи и ополоснул руки.
Сидевшая к ним спиной старуха поднялась и, недовольно ворча, поплелась в угол, где лежал ворох соломы. Взяв циновку, она начала заворачиваться в нее и заворачивалась до тех пор, пока совсем не исчезла. Эй вымыла руки и лицо, прополоскала рот, расчесала волосы и застелила единственный футон, который берегли для гостей.
Молодой человек пришел к ночи в домишко Эй для того, чтобы его признали отцом ребенка. Но в этом доме не было ни моти, ни сакэ – ничего, что полагается в тех случаях, когда муж впервые приходит к молодой жене. Сяки вдруг подумал о ребенке: горько же начинается жизнь человека!
Эй положила на футон две подушки, развязала оби и осталась в нижнем белье. Потом привернула лампу и легла. Сбросив одежду, молодой человек лег рядом.
Он начал целовать ее, ласкать, гладить ноги, но Эй оставалась холодной как лед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11