Гарольд Висенте забивался в темный угол и налагал на себя обет молчания.
Учителя и персонал школы представляли собой весьма колоритную компанию. Секретарь учебной части Гонсалес ходил по коридорам, окутанный облаком меловой пыли: казалось, он ее выдыхает изо рта, как дракон – пламя. Приходил он первым и уходил последним, если вообще уходил: вся его жизнь протекала под крышей Сан-Роке. (Как-то один семиклассник спросил его, какой марки магнитофон в секретариате, а Гонсалес ответил: «Трехскоростной».) Учитель естествознания, просивший нас называть его дон Франсиско, смотрел на вещи просто: его позиция сводилась к фразе: «Человек – это устройство для переработки еды в отходы». Математик Огоньес всегда ходил в одной и той же одежде: белый халат, а под ним, даже в холода, только майка без рукавов; теперь уж не припомню, действительно ли он носил фамилию Огоньес, или его так прозвали за морозоустойчивость. Сеньор Андрес, учитель испанского языка, преподавал по своему методу. Выстраивал нас шеренгой вдоль стен класса, задавал вопрос, и если ты хотя бы секунду мешкал с ответом, говорил: «Следующий» – и переключался на твоего соседа, а ты понуро садился за парту: интеллектуальная версия игры в вышибалы. От нее тряслись поджилки, но затягивало страшно.
Сеньор Андрес был самым молодым и самым умным из учителей. Большинство людей пользуются своими талантами как оружием в борьбе за тепленькое местечко; сеньор Андрес, однако, мудро решил не штурмовать высот – не захотел усложнять себе жизнь. Потому-то у него всегда было прекрасное настроение; он любил удивлять нас любопытными фактами, нетривиальными задачками и запутанными историями. Расскажет – и делает паузу, ожидая, пока наш мозг их переварит. Он говорил, что язык – это сито, в котором по крупицам накапливается человеческий опыт, и лишь выразив свою мысль словами, ты сам ее по-настоящему понимаешь. И теперь, когда я сам взялся рассказывать эту историю, я чувствую: он был прав.
Меня очень интриговал сеньор Андрес – особенно то, как он на меня смотрел. Казалось, он знает обо мне больше, чем я сам. Полуприкрыв глаза, он улыбался мне заговорщической улыбкой. Тогда я думал, что сеньор Андрес посвящен в мою тайну и таким образом на это намекает – странно только, что молча, раз он так любит слова. Подозрения подтверждались тем, что он мирился с моим безразличием к его предмету; сеньор Андрес знал о моих особых обстоятельствах и требовал с меня меньше, чем с других. Теперь, когда моя история становится рассказом, когда я облекаю ее в слова и сам внимаю своему повествованию, я гадаю: может быть, сеньор Андрес тоже знал, что все времена одновременны, и, глядя на меня, сознавал, кто из меня получится в будущем, видел не только Гарольда, но и Камчатку.
В былые времена перед учителями преклонялись. Люди отправлялись за тридевять земель, чтобы услышать их рассуждения, узнать от них побольше о мире вещей и о законах логики, о телесных гуморах и о небесных сферах, о круговороте в природе и о древней истории, дорожа каждым их словом. Люди сознавали: в отличие от могущества мирских владык, мудрость не подвластна разрушительному воздействию времени. Другие учителя – например, монахи Килдэрского аббатства – старались уберечь знания. Они твердо знали: если фундамент здания утрачен, его больше не восстановишь. И потому переписывали сочинения писателей прежних времен – не только духовные, но и светские, сохраняя мысли и догадки своих предшественников, сопровождая их вдумчивыми глоссами на полях. (Пути распространения знания в темные века: от греческих учителей к арабским, от арабов к средневековым европейским переписчикам – кое-что говорят о толерантности людей, эпох и цивилизаций; об этом факте не стоит забывать.) Другие с миссионерским рвением несли свои знания туда, где в них нуждались, – так в страну, не ведающую ничего, кроме холода, несут в подарок огонь. Добирались на мулах, на телегах, на кораблях. Многие учителя сопровождали отряды колонизаторов, но не следует возлагать на них ответственность за нанесенный ущерб; негоже винить Аристотеля в том, что его ученик Александр Македонский стал завоевателем.
Сейчас моя родная Аргентина переживает свое средневековье. Земля в руках феодалов, которые присваивают львиную долю доходов, а десятину отсылают за океан королю. На улицах хозяйничают разбойники, у которых нет других средств к существованию, кроме преступной деятельности, и военные, уверяющие, что они нас защищают. В городах – грязь и зловоние. В темных закоулках гнездятся возбудители будущих эпидемий. Целая армия бедняков роется в мусорных кучах – ищут объедки и еще пригодные вещи. И сотни тысяч детей недоедают, растут хилыми, их разум преждевременно отупляется; меж тем они видят, что за изгородями из колючей проволоки жнут пшеницу для отправки в чужие края.
Сейчас я много думаю об учителях из школы Сан-Роке. Среди них было мало ярких индивидуальностей, но они все-таки воздвигли эффективные укрепления против насилия, царившего во внешнем мире; в стены школы никогда не допускалась агрессия. От очевидцев я знаю: в те времена во многих учебных заведениях восторжествовала грубая сила и всем пришлось перенять язык тумаков и унижений. Я уверен: никто из моих учителей (ну разве что сеньор Андрес, но и тут поклясться не могу) даже не догадывается, какое большое влияние они на меня оказали. Но я-то их помню и узнаю в нынешних учителях, чьи баррикады атакует еще более могучий и коварный враг. Тот факт, что учителя вообще еще не бросили работу, – уже угроза сильным мира сего, которые в страхе за свое существование стараются держать массы в летаргическом сне невежества: мы нужны им тупыми и покорными. Но мне кажется, что главная причина войны, объявленной нынешним учителям, войны, где их морят низкой зарплатой и бомбардируют абсурдными циркулярами, – иная, такая неприглядная, что о ней предпочитают молчать. Учитель видит смысл жизни в том, чтобы зажигать в других искру любознательности, которую в детстве зажгли в нем самом; он передает эстафету добра дальше. Для сильных мира сего, которые в детстве получали все на тарелочке с голубой каемочкой, а теперь обдирают бедняков как липку, логика поступков учителя – как пощечина. Не желая видеть свои безобразные рыла в этом зеркале, они разбивают его. Бегут от позора.
51. Я становлюсь человеком-загадкой
Поначалу новые одноклассники со мной не общались. В своей речи отец Руис не учел одного из непреложных принципов организации детского коллектива: новичок, пришедший позже всех (практически новорожденный младенец) – всегда гражданин второго сорта; по крайней мере, покамест сам не докажет обратное. Не со зла, но в соответствии с этим неписаным законом одноклассники шушукались и пересмеивались за моей спиной;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Учителя и персонал школы представляли собой весьма колоритную компанию. Секретарь учебной части Гонсалес ходил по коридорам, окутанный облаком меловой пыли: казалось, он ее выдыхает изо рта, как дракон – пламя. Приходил он первым и уходил последним, если вообще уходил: вся его жизнь протекала под крышей Сан-Роке. (Как-то один семиклассник спросил его, какой марки магнитофон в секретариате, а Гонсалес ответил: «Трехскоростной».) Учитель естествознания, просивший нас называть его дон Франсиско, смотрел на вещи просто: его позиция сводилась к фразе: «Человек – это устройство для переработки еды в отходы». Математик Огоньес всегда ходил в одной и той же одежде: белый халат, а под ним, даже в холода, только майка без рукавов; теперь уж не припомню, действительно ли он носил фамилию Огоньес, или его так прозвали за морозоустойчивость. Сеньор Андрес, учитель испанского языка, преподавал по своему методу. Выстраивал нас шеренгой вдоль стен класса, задавал вопрос, и если ты хотя бы секунду мешкал с ответом, говорил: «Следующий» – и переключался на твоего соседа, а ты понуро садился за парту: интеллектуальная версия игры в вышибалы. От нее тряслись поджилки, но затягивало страшно.
Сеньор Андрес был самым молодым и самым умным из учителей. Большинство людей пользуются своими талантами как оружием в борьбе за тепленькое местечко; сеньор Андрес, однако, мудро решил не штурмовать высот – не захотел усложнять себе жизнь. Потому-то у него всегда было прекрасное настроение; он любил удивлять нас любопытными фактами, нетривиальными задачками и запутанными историями. Расскажет – и делает паузу, ожидая, пока наш мозг их переварит. Он говорил, что язык – это сито, в котором по крупицам накапливается человеческий опыт, и лишь выразив свою мысль словами, ты сам ее по-настоящему понимаешь. И теперь, когда я сам взялся рассказывать эту историю, я чувствую: он был прав.
Меня очень интриговал сеньор Андрес – особенно то, как он на меня смотрел. Казалось, он знает обо мне больше, чем я сам. Полуприкрыв глаза, он улыбался мне заговорщической улыбкой. Тогда я думал, что сеньор Андрес посвящен в мою тайну и таким образом на это намекает – странно только, что молча, раз он так любит слова. Подозрения подтверждались тем, что он мирился с моим безразличием к его предмету; сеньор Андрес знал о моих особых обстоятельствах и требовал с меня меньше, чем с других. Теперь, когда моя история становится рассказом, когда я облекаю ее в слова и сам внимаю своему повествованию, я гадаю: может быть, сеньор Андрес тоже знал, что все времена одновременны, и, глядя на меня, сознавал, кто из меня получится в будущем, видел не только Гарольда, но и Камчатку.
В былые времена перед учителями преклонялись. Люди отправлялись за тридевять земель, чтобы услышать их рассуждения, узнать от них побольше о мире вещей и о законах логики, о телесных гуморах и о небесных сферах, о круговороте в природе и о древней истории, дорожа каждым их словом. Люди сознавали: в отличие от могущества мирских владык, мудрость не подвластна разрушительному воздействию времени. Другие учителя – например, монахи Килдэрского аббатства – старались уберечь знания. Они твердо знали: если фундамент здания утрачен, его больше не восстановишь. И потому переписывали сочинения писателей прежних времен – не только духовные, но и светские, сохраняя мысли и догадки своих предшественников, сопровождая их вдумчивыми глоссами на полях. (Пути распространения знания в темные века: от греческих учителей к арабским, от арабов к средневековым европейским переписчикам – кое-что говорят о толерантности людей, эпох и цивилизаций; об этом факте не стоит забывать.) Другие с миссионерским рвением несли свои знания туда, где в них нуждались, – так в страну, не ведающую ничего, кроме холода, несут в подарок огонь. Добирались на мулах, на телегах, на кораблях. Многие учителя сопровождали отряды колонизаторов, но не следует возлагать на них ответственность за нанесенный ущерб; негоже винить Аристотеля в том, что его ученик Александр Македонский стал завоевателем.
Сейчас моя родная Аргентина переживает свое средневековье. Земля в руках феодалов, которые присваивают львиную долю доходов, а десятину отсылают за океан королю. На улицах хозяйничают разбойники, у которых нет других средств к существованию, кроме преступной деятельности, и военные, уверяющие, что они нас защищают. В городах – грязь и зловоние. В темных закоулках гнездятся возбудители будущих эпидемий. Целая армия бедняков роется в мусорных кучах – ищут объедки и еще пригодные вещи. И сотни тысяч детей недоедают, растут хилыми, их разум преждевременно отупляется; меж тем они видят, что за изгородями из колючей проволоки жнут пшеницу для отправки в чужие края.
Сейчас я много думаю об учителях из школы Сан-Роке. Среди них было мало ярких индивидуальностей, но они все-таки воздвигли эффективные укрепления против насилия, царившего во внешнем мире; в стены школы никогда не допускалась агрессия. От очевидцев я знаю: в те времена во многих учебных заведениях восторжествовала грубая сила и всем пришлось перенять язык тумаков и унижений. Я уверен: никто из моих учителей (ну разве что сеньор Андрес, но и тут поклясться не могу) даже не догадывается, какое большое влияние они на меня оказали. Но я-то их помню и узнаю в нынешних учителях, чьи баррикады атакует еще более могучий и коварный враг. Тот факт, что учителя вообще еще не бросили работу, – уже угроза сильным мира сего, которые в страхе за свое существование стараются держать массы в летаргическом сне невежества: мы нужны им тупыми и покорными. Но мне кажется, что главная причина войны, объявленной нынешним учителям, войны, где их морят низкой зарплатой и бомбардируют абсурдными циркулярами, – иная, такая неприглядная, что о ней предпочитают молчать. Учитель видит смысл жизни в том, чтобы зажигать в других искру любознательности, которую в детстве зажгли в нем самом; он передает эстафету добра дальше. Для сильных мира сего, которые в детстве получали все на тарелочке с голубой каемочкой, а теперь обдирают бедняков как липку, логика поступков учителя – как пощечина. Не желая видеть свои безобразные рыла в этом зеркале, они разбивают его. Бегут от позора.
51. Я становлюсь человеком-загадкой
Поначалу новые одноклассники со мной не общались. В своей речи отец Руис не учел одного из непреложных принципов организации детского коллектива: новичок, пришедший позже всех (практически новорожденный младенец) – всегда гражданин второго сорта; по крайней мере, покамест сам не докажет обратное. Не со зла, но в соответствии с этим неписаным законом одноклассники шушукались и пересмеивались за моей спиной;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67