Они выбросили в воду траву, покрывавшую труп, взяли животное за ноги, вытащили из лодки и спрятали в чаще.
Снова сев в лодку, они достигли Мэзон-Лафита.
Стояла уже непроглядная тьма, когда они вошли к дяде Жюлю, трактирщику и виноторговцу. Едва увидев их, он подошел к ним, пожал руки, присел к их столу, и они начали болтать о том о сем.
Часов в одиннадцать, когда ушел последний посетитель, дядя Жюль сказал Лабуизу, подмигивая:
– Ну, есть что-нибудь?
Лабуиз качнул головой и произнес:
– Может, есть, а может, и нет, все возможно.
Трактирщик приставал:
– Серые, верно, только одни серые?
Тогда Шико, засунув руки за пазуху шерстяной блузы, показал оттуда уши одного из кроликов и заявил:
– Это стоит три франка за пару.
Началось долгое препирательство из-за цены. Сошлись на двух франках шестидесяти пяти сантимах. Оба кролика были проданы.
Когда мародеры встали, дядя Жюль, наблюдавший за ними, сказал:
– У вас еще что-то есть, да вы говорить не хотите.
Лабуиз ответил:
– Может, и есть, только не для тебя; очень уж ты выжига большой.
Загоревшийся трактирщик настаивал:
– Ага, что-то крупное, ну, скажи что, можно и столковаться.
Лабуиз, как будто в нерешительности, сделал вид, что он советуется взглядом с Мальошоном; затем медленно ответил:
– Вот какое дело. Мы сидели в засаде возле Эперона, и вдруг что-то пробежало мимо нас в ближайших кустах, слева, где стена кончается. Мальошон выстрелил, и оно упало. Мы удрали, потому что там сторожа. Не могу тебе сказать, что это такое, потому что не знаю. Крупное-то оно крупное. Но что? Если бы я сказал тебе, я бы обманул тебя, а ты знаешь, сестрица, между нами все начистоту.
Торговец, волнуясь, спросил:
– Не косуля ли это?
Лабуиз ответил:
– Может быть, она, может, что другое. Косуля?… Да… Но не покрупнее ли это немного? Будто вроде как лань. О, я не говорю, что это лань, ведь я не знаю, но очень может быть!
Трактирщик настаивал:
– А может быть, олень?
Лабуиз вытянул руку.
– Это нет! Что до оленя, так это не олень, не буду тебя обманывать, не олень. Его бы я признал по рогам. Нет, что до оленя, так это не олень.
– Почему вы не взяли его? – спросил трактирщик.
– Почему, сестрица? А потому, что мы теперь продаем на месте. Я охотник. Понимаешь, пошатнешься, кое-что отыщешь, чем-нибудь поживишься. А для меня никакого риска. Вот!
Кабатчик недоверчиво произнес:
– А если его там уже больше нет?
Но Лабуиз снова поднял руку:
– Что оно там, это наверняка; ручаюсь тебе за это, клянусь, что там. В первых кустах налево. Но вот что это такое, не знаю. Знаю, что это не олень, это нет, тут я уверен. Ну а насчет всего прочего, это уж твое дело пойти и посмотреть. Двадцать франков на месте, подходит тебе это?
Трактирщик все еще колебался.
– Ты не мог бы принести сюда?
Мальошон вмешался в разговор:
– Тогда без риска. Если это косуля – пятьдесят франков; если лань – семьдесят; вот наши цены.
Харчевник решился:
– Идет за двадцать франков. Решено.
И они ударили по рукам.
Затем он вынул из конторки четыре больших монеты по сто су, и друзья опустили их в карманы.
Опорожнив свой стакан, Лабуиз встал и вышел; исчезая в темноте, он обернулся и подтвердил:
– Это не олень, будь уверен. Но что?… А уж оно там, это верно. Я тебе деньги обратно отдам, если ничего не найдешь.
И он исчез в ночной темноте.
Мальошон, выйдя вслед за ним, дубасил его по спине кулаком, чтобы выразить свое ликование.

Примечания

1

Напечатано в «Голуа» 15 июля 1883 года под заглавием «Славный денек» («Le bon jour»).

2

Луи Ле Пуатвен (1847–1909) – французский художник, кузен Мопассана, сын поэта-романтика Альфреда Ле Пуатвена, друга юности Флобера.

3

Chicot (франц.) – пень, пенек.

1 2 3