Экспертиза, выполненная Кириллом Драгиевым, была настолько тщательной, что всегда принималась безусловно. Следователи, прокуроры, судьи при виде несколько детского почерка Драгиева не колебались, зная, что результаты экспертизы не подлежат никакому сомнению.
Если бы Драгиев был писателем, он мог бы писать пьесы о своих пробах. Потому что за каждой из них он видел людей, целые эпизоды из их жизни.
След от обуви – это след человека. Этот человек шел, бежал, спотыкался, падал, карабкался. Однажды Драгиев доказал нечто такое, что казалось совершенно абсурдным: вор, пытаясь ввести следствие в заблуждение, ходил на руках, сунув их в ботинки, потом встал на ноги. Выходило, что на месте преступления были двое.
Следы пальцев – тоже следы человека. Того человека, который в темноте лесной турбазы дотронулся до стекла керосиновой лампы и при всей своей осторожности не заметил этого.
След автомобильного колеса – за ним тоже стоит человек. Шофер, сбивший ребенка, в ужасе от содеянного, исполненный отвращения к самому себе, прятался от людей и ждал, когда ему позвонят в дверь.
Эту пломбу от железнодорожного вагона, которая сейчас лежала на лабораторном столе, принес утром молоденький следователь – Милковский или Минковский – Драгиев не запомнил его фамилию. Следователь сказал, что речь идет о краже груза из железнодорожного вагона и привел с собой еще троих – всю комиссию, которая вскрыла вагон на товарной станции. Он хотел, чтобы трассолог снял отпечатки пальцев и обуви каждого из них. А потом он попросил Драгиева сходить на станцию, оглядеть пыльный пол в вагоне, может, удастся найти и заснять какой-нибудь след, и проверить, трогал ли кто-нибудь задвижку вагонной двери. Следователь оставил открытую пломбу и одну отвертку – с просьбой исследовать следы на пломбе.
Все было проще простого. На какой-то из десятков промежуточных станций между Варной и Софией вор подкараулил вагон, вскрыл пломбу, но так, чтобы потом снова ее закрыть, отодвинул задвижку и сбросил на скорую руку четыре ящика. Потом его помощник – а такую кражу можно совершить только с помощником – унес ящики, а он сам поставил пломбу на место, чтобы не вызвать подозрений. Вагон же отправился на следующую станцию, потом дальше и дальше, пока не предстал взорам изумленной комиссии.
На пыльном полу вагона были и другие следы обуви. Драгиев добросовестно заснял их, хотя и сам понимал, сколь мала вероятность того, что какой-нибудь из них приведет к цели. Сейчас пломба лежала на лабораторном столе, прикрытая стеклянной крышкой. Рядом лежала красная отвертка.
Нужно было начинать с них.
Драгиев сел к столу на вертящийся стул, придвинул к себе микроскоп, приладил лампу. Потом взял пломбу и поместил ее под микроскоп.
В круглом зрительном поле стереоскопического микроскопа пломба вдруг выросла величиной с гору – со своими плато, вершинами и остро вырезанными долинами. Сразу видно – вот он, широкий, легкий след отвертки. Бороздки и неровности сделаны плоским острием. Невооруженному глазу оно представлялось совершенно гладким, на самом же деле на нем десятки незаметных корявостей. Теперь нужно взять подобный сплав, провести такой же след отверткой, заснять два следа и сравнить. Он так и сделает, чтобы быть уверенным до конца, хотя и без того ясно – это след отвертки, которая лежит здесь, под рукой.
А где же другой след, тот, который он ищет?
Драгиев немного повернул пломбу и в зрительном поле появилась другая часть свинцовой горы – совсем рядом с отверстием для проволоки. Да! В самом конце тянется узкая длинная щель. Местами она врезается глубже и забивается в склоны горы, местами поднимается вверх. Это след тонкого, очень прочного и острого предмета. След шила. Чтобы пломба осталась на вид целой, вор орудовал шилом.
Следующие минуты прошли в съемке. Он заснял все: пломбу, отвертку, следы. Драгиев сделал даже кое-какие, как ему казалось, излишние кадры. Надписал пленку и вышел, чтобы отнести ее в фотолабораторию. Через полчаса у него будут свежие, еще влажные мягкие отпечатки. А к концу рабочего дня он сможет отстучать на машинке заключение:
„…это дает основание считать, что целость присланной на исследование пломбы № 214/А сначала была нарушена острым, тонким и твердым предметом. Вероятно, использовалось шило".
И поставит свою несколько детскую, с округлыми буквами подпись.
В отношениях с подчиненными полковник Васил Томов больше всего ненавидел показуху. Демонстрировать, что знаешь выход из любого положения, что имеешь готовое решение, до которого никто не дошел, – это и есть, по его разумению, самая настоящая показуха. За плечами у Томова было двадцать два года службы, он уже достаточно „напоказывался", так что сполна имел горький опыт таких ситуаций.
„Если ты считаешь себя самым умным, нет вернее способа оказаться в дураках!" – говаривал он, и был глубоко убежден в верности своей максимы.
Прочитав еще раз дело с пометкой „Вагон № 22051", и, еще не имея окончательного решения, он вызвал Минковского.
„Поговорим, подумаем! – сказал он себе. – Видали мы дела и почище!"
Когда Минковский вошел и отрапортовал, полковник пригласил молодого следователя сесть и спросил:
– Хотите чаю, капитан? Сейчас будет!
Любимым напитком Томова был чай из шиповника. И каждый следователь знал, что если предлагается чашка чаю, значит, предстоит разговор с размышлениями. С годами угощение, чуть терпким, с кислинкой, чаем стало традицией. То был один из тех ритуалов, над которыми подшучивают и вместе с тем по-своему гордятся, и которые есть в каждом уважающем себя учреждении.
– Значит, кража! Ясно… – сказал Томов, помешивая чай ложечкой. – Вы сделали все необходимое. Экспертиза следов… я вижу, здесь подпись Драгиева. У вас имеется следственно-оперативный план?
Минковский привстал и положил на письменный стол два листа бумаги. Томов только бросил беглый взгляд – он видел на своем веку сотни следственно-оперативных планов и моментально отбрасывал общее, незначительное, выделяя действительно ценное, хорошо задуманное.
– Мда-а… Расписание движения вагона по дням, указаны все станции, где он останавливался. Вы исключаете станции, где он стоял днем, потому что никто не рискнет воровать среди бела дня. Значит, остаются только те станции, где он стоял ночью. Но и их немало! Значит, следует проверить, кто на этих станциях может иметь доступ к товарным вагонам по ночам! – Томов посмотрел на Минковского. – Да тут дела на полгода, не меньше!
– Так точно! Следовательно, не стоит и браться за такую проверку.
Томов внимательнее посмотрел на молодого следователя. Ответ ему понравился. Именно так: в следственно-оперативном плане указывались и „тупиковые ходы".
1 2 3 4 5 6 7 8
Если бы Драгиев был писателем, он мог бы писать пьесы о своих пробах. Потому что за каждой из них он видел людей, целые эпизоды из их жизни.
След от обуви – это след человека. Этот человек шел, бежал, спотыкался, падал, карабкался. Однажды Драгиев доказал нечто такое, что казалось совершенно абсурдным: вор, пытаясь ввести следствие в заблуждение, ходил на руках, сунув их в ботинки, потом встал на ноги. Выходило, что на месте преступления были двое.
Следы пальцев – тоже следы человека. Того человека, который в темноте лесной турбазы дотронулся до стекла керосиновой лампы и при всей своей осторожности не заметил этого.
След автомобильного колеса – за ним тоже стоит человек. Шофер, сбивший ребенка, в ужасе от содеянного, исполненный отвращения к самому себе, прятался от людей и ждал, когда ему позвонят в дверь.
Эту пломбу от железнодорожного вагона, которая сейчас лежала на лабораторном столе, принес утром молоденький следователь – Милковский или Минковский – Драгиев не запомнил его фамилию. Следователь сказал, что речь идет о краже груза из железнодорожного вагона и привел с собой еще троих – всю комиссию, которая вскрыла вагон на товарной станции. Он хотел, чтобы трассолог снял отпечатки пальцев и обуви каждого из них. А потом он попросил Драгиева сходить на станцию, оглядеть пыльный пол в вагоне, может, удастся найти и заснять какой-нибудь след, и проверить, трогал ли кто-нибудь задвижку вагонной двери. Следователь оставил открытую пломбу и одну отвертку – с просьбой исследовать следы на пломбе.
Все было проще простого. На какой-то из десятков промежуточных станций между Варной и Софией вор подкараулил вагон, вскрыл пломбу, но так, чтобы потом снова ее закрыть, отодвинул задвижку и сбросил на скорую руку четыре ящика. Потом его помощник – а такую кражу можно совершить только с помощником – унес ящики, а он сам поставил пломбу на место, чтобы не вызвать подозрений. Вагон же отправился на следующую станцию, потом дальше и дальше, пока не предстал взорам изумленной комиссии.
На пыльном полу вагона были и другие следы обуви. Драгиев добросовестно заснял их, хотя и сам понимал, сколь мала вероятность того, что какой-нибудь из них приведет к цели. Сейчас пломба лежала на лабораторном столе, прикрытая стеклянной крышкой. Рядом лежала красная отвертка.
Нужно было начинать с них.
Драгиев сел к столу на вертящийся стул, придвинул к себе микроскоп, приладил лампу. Потом взял пломбу и поместил ее под микроскоп.
В круглом зрительном поле стереоскопического микроскопа пломба вдруг выросла величиной с гору – со своими плато, вершинами и остро вырезанными долинами. Сразу видно – вот он, широкий, легкий след отвертки. Бороздки и неровности сделаны плоским острием. Невооруженному глазу оно представлялось совершенно гладким, на самом же деле на нем десятки незаметных корявостей. Теперь нужно взять подобный сплав, провести такой же след отверткой, заснять два следа и сравнить. Он так и сделает, чтобы быть уверенным до конца, хотя и без того ясно – это след отвертки, которая лежит здесь, под рукой.
А где же другой след, тот, который он ищет?
Драгиев немного повернул пломбу и в зрительном поле появилась другая часть свинцовой горы – совсем рядом с отверстием для проволоки. Да! В самом конце тянется узкая длинная щель. Местами она врезается глубже и забивается в склоны горы, местами поднимается вверх. Это след тонкого, очень прочного и острого предмета. След шила. Чтобы пломба осталась на вид целой, вор орудовал шилом.
Следующие минуты прошли в съемке. Он заснял все: пломбу, отвертку, следы. Драгиев сделал даже кое-какие, как ему казалось, излишние кадры. Надписал пленку и вышел, чтобы отнести ее в фотолабораторию. Через полчаса у него будут свежие, еще влажные мягкие отпечатки. А к концу рабочего дня он сможет отстучать на машинке заключение:
„…это дает основание считать, что целость присланной на исследование пломбы № 214/А сначала была нарушена острым, тонким и твердым предметом. Вероятно, использовалось шило".
И поставит свою несколько детскую, с округлыми буквами подпись.
В отношениях с подчиненными полковник Васил Томов больше всего ненавидел показуху. Демонстрировать, что знаешь выход из любого положения, что имеешь готовое решение, до которого никто не дошел, – это и есть, по его разумению, самая настоящая показуха. За плечами у Томова было двадцать два года службы, он уже достаточно „напоказывался", так что сполна имел горький опыт таких ситуаций.
„Если ты считаешь себя самым умным, нет вернее способа оказаться в дураках!" – говаривал он, и был глубоко убежден в верности своей максимы.
Прочитав еще раз дело с пометкой „Вагон № 22051", и, еще не имея окончательного решения, он вызвал Минковского.
„Поговорим, подумаем! – сказал он себе. – Видали мы дела и почище!"
Когда Минковский вошел и отрапортовал, полковник пригласил молодого следователя сесть и спросил:
– Хотите чаю, капитан? Сейчас будет!
Любимым напитком Томова был чай из шиповника. И каждый следователь знал, что если предлагается чашка чаю, значит, предстоит разговор с размышлениями. С годами угощение, чуть терпким, с кислинкой, чаем стало традицией. То был один из тех ритуалов, над которыми подшучивают и вместе с тем по-своему гордятся, и которые есть в каждом уважающем себя учреждении.
– Значит, кража! Ясно… – сказал Томов, помешивая чай ложечкой. – Вы сделали все необходимое. Экспертиза следов… я вижу, здесь подпись Драгиева. У вас имеется следственно-оперативный план?
Минковский привстал и положил на письменный стол два листа бумаги. Томов только бросил беглый взгляд – он видел на своем веку сотни следственно-оперативных планов и моментально отбрасывал общее, незначительное, выделяя действительно ценное, хорошо задуманное.
– Мда-а… Расписание движения вагона по дням, указаны все станции, где он останавливался. Вы исключаете станции, где он стоял днем, потому что никто не рискнет воровать среди бела дня. Значит, остаются только те станции, где он стоял ночью. Но и их немало! Значит, следует проверить, кто на этих станциях может иметь доступ к товарным вагонам по ночам! – Томов посмотрел на Минковского. – Да тут дела на полгода, не меньше!
– Так точно! Следовательно, не стоит и браться за такую проверку.
Томов внимательнее посмотрел на молодого следователя. Ответ ему понравился. Именно так: в следственно-оперативном плане указывались и „тупиковые ходы".
1 2 3 4 5 6 7 8