донеслось воркование голубей с площади Компания.
Не прошло и часа, как мы с Виолетой оказались на улице, наслаждаясь прекрасной весной; на плече моей подруги висела фотокамера.
И вот мы вступили в мечеть, и в этом лесу из колонн я снова почувствовал гордость. Десятки раз я бывал в старинном храме, но теперь словно попал туда в первый раз. Виолета крепко сжала мою руку, а потом порывисто обняла от избытка чувств. Сердце ее готово было выскочить из груди. Я таял как лед. Среди достоинств этой женщины была и чувственность, и способность удивляться и сопереживать. Из собора пахнуло курениями, этим запахом веяло по всему кварталу.
Когда мы подошли к часовне Вильявисьосы, Виолета оглянулась по сторонам и, заметив, что никто на нас не смотрит, подошла ко мне и поцеловала. То был долгий, упоительный поцелуй, возместивший мне отсутствие ласк прошедшей ночью.
Виолета потянула меня к стене меж двух колонн тысячелетней древности, и мы принялись исследовать друг друга. Бедра Виолеты прижались к моей ноге, моя подруга обезумела от страсти, целуя меня так, словно готова была поглотить. В одно из самых пылких мгновений этой неожиданной священной баталии под нашим натиском подалась створка неприметной двери. Дверь вела в чуланчик, где, по-видимому, хранилась церковная утварь, а еще губки, моющие порошки и всякая всячина. Едва оказавшись в чуланчике, мы заперлись изнутри и разделись.
«Ой-ой-ой, – подумал я, – если нас здесь застукают, отправят в комиссариат!»
И этот страх возбуждал меня, опьянял и заставлял приложить все усилия, чтобы войти в подругу как можно глубже, как будто таким образом я мог затушить пожар, пожиравший влажное блестящее тело женщины, созданной для любви. Виолета кричала, распластавшись на старом письменном столе, а я зажимал ей рот, чтобы нас не услышали. Но и сам я, готовый взорваться, отчаянно кричал от страшного давления в затылке и продолжал двигаться внутри ее, растворяясь в водянистой смеси небывало могучих наслаждений.
Наши души, покинув тела, парили меж колонн, ласково касались смальтовых чешуек на куполе михраба, потом усаживались на крыше собора и смотрели на реку Гвадалквивир, на Калаорру и Алькасар. Вот он, мой город, объект Всемирного наследия. Кордова казалась прекрасной с высот нашего блаженства, сходного с губительным наводнением.
А потом пришел запах розмарина, ладанника, сосны, земляничного дерева, каштанов, оливок, лесных орехов. На нашем головокружительном астральном пути нам попался город-дворец Медина-Асаара и показал нам сокровища Омейядов, которые больше тысячи лет таятся в его стенах.
И вдруг мы камнем рухнули обратно, в собственные тела.
Язык Виолеты у меня во рту, мой член в ее вульве, ее руки сплетены с моими, ее слюна смешалась с моей слюной, наша кровь слилась воедино, наши волосы превратились в сеть, узлы которой невозможно распутать.
Пролежав несколько минут в оцепенении, в изнеможении, словно убаюканные музыкой Листа, мы, по-прежнему не сводя друг с друга глаз, медленно и торжественно оделись, как будто таинство любви продолжалось и в повседневной жизни. Мы причесались, улыбнулись и снова поцеловались.
* * *
День встречи с Фламелем был уже близок. Я много читал, а Виолета между тем бродила по Кордове.
Двадцатого марта 2005 года выдалась хорошая погода. На небе появились облака, в воздухе чувствовалась приятная влажность. В это время «Книга еврея Авраама» уже должна была находиться в руках Фламеля, а «Книга каббалы» – вот-вот добраться до Аликанте, где ее передадут правительству Израиля. С этим не предвиделось никаких затруднений. Однако я нуждался в духовной пище, в благословении Николаса, чтобы приступить к Великому деланию; вот почему Кордова была моей последней надеждой, последней ступенью лестницы, ведущей к бессмертию.
XXXIV
Я позвонил в колокольчик дома номер пять по улице Маэсе Луис, и дверь тотчас распахнулась – меня ждали. Меня встретил почтенного возраста человек, согбенный, совершенно седой, с огромным красным носом и косолапой походкой, облаченный в костюм мажордома начала XX века. От старика так и веяло высокомерием.
– Сеньор Пино, вы весьма пунктуальны. Меня зовут Хулито Аументе, я поэт-дилетант, по профессии антиквар, волею случая мажордом, а еще хозяин этого дома, где имею честь принимать великого Николаса Фламеля. Когда он нас посещает, я исполняю здесь соответствующие обязанности. Мой двоюродный дед, великий кордовский музыкант Мартинес Рукер, многим обязан дону Николасу. Фламель помог нашему семейству в трудные времена, и все представители нашего рода – от которого теперь остались только я, согбенный старик, да моя сестра – пронесли через всю жизнь уважение, благодарность и готовность служить этому человеку. То же можно сказать и о моих друзьях. Вы слышали о группе «Песнь»? Если пожелаете, я представлю вас Пабло, Хинесу и… Впрочем, остальные уже умерли. Умерли в глубокой старости. Кроме Рикардо, который сошел со сцены, когда ему не исполнилось и шестидесяти. Он теперь где-то в небесных кабачках, закладывает за воротник вместе с Верньером, Висенте Нуньесом и ангелами Льебаны – а те пьют как проклятые. Злые языки поговаривают, что иногда в полдень Висенте появляется в таверне Туты. Поэтому суеверный Тута оставил за Висенте его столик и до половины наполняет вином его стакан. Не знаю уж, кто выпивает это вино, но к трем часам дня стакан совершенно пуст. Вы верите в привидения? В потусторонний мир? В переселение душ? Я уже сыт по горло своим долгожительством. Кто до сих пор веселится – единственный из всех, – так это Хинес Льебана: он заключил договор с дьяволом, пишет ангелов и замаскированных чертей, с крыльями и благостными личинами. Вот отчего и не помирает. Есть еще Пепито де Мигель, тоже из нашей обоймы, посвящает сонеты всем, кому ни попадя. Ну а мне надоело. Переродиться бы мне в тигра да потрепать этих людишек! По-моему, всему есть предел! Я славно проводил время в горах, в Барбара-де-Браганса, у приятелей, и тут мне звонит великий Николас: «Слушай, Хулито, двадцатого я буду у тебя, так что спускайся с гор девятнадцатого». Вот так, без лишних слов – прямо королевский приказ. И я расстаюсь со своими дружками, чтобы оказаться здесь. А почему? У меня нет никаких обязательств. Недавно издали мое полное собрание сочинений. Я подарил свой ноутбук, роздал все пишущие машинки. Продал библиотеку – больше ста тысяч томов, подлинная лавка древностей! Живу, скажем так, как рантье. Когда в кармане пусто, Николас пересылает мне кучку евро. Из радостей жизни только и остается, что езда на мотоциклах «харлей» – так, что чуть ли не выходишь за звуковой барьер. Сижу всегда на заднем сиденье – а суть веселья в том, что, если мы разбиваемся, шею обычно ломает водитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Не прошло и часа, как мы с Виолетой оказались на улице, наслаждаясь прекрасной весной; на плече моей подруги висела фотокамера.
И вот мы вступили в мечеть, и в этом лесу из колонн я снова почувствовал гордость. Десятки раз я бывал в старинном храме, но теперь словно попал туда в первый раз. Виолета крепко сжала мою руку, а потом порывисто обняла от избытка чувств. Сердце ее готово было выскочить из груди. Я таял как лед. Среди достоинств этой женщины была и чувственность, и способность удивляться и сопереживать. Из собора пахнуло курениями, этим запахом веяло по всему кварталу.
Когда мы подошли к часовне Вильявисьосы, Виолета оглянулась по сторонам и, заметив, что никто на нас не смотрит, подошла ко мне и поцеловала. То был долгий, упоительный поцелуй, возместивший мне отсутствие ласк прошедшей ночью.
Виолета потянула меня к стене меж двух колонн тысячелетней древности, и мы принялись исследовать друг друга. Бедра Виолеты прижались к моей ноге, моя подруга обезумела от страсти, целуя меня так, словно готова была поглотить. В одно из самых пылких мгновений этой неожиданной священной баталии под нашим натиском подалась створка неприметной двери. Дверь вела в чуланчик, где, по-видимому, хранилась церковная утварь, а еще губки, моющие порошки и всякая всячина. Едва оказавшись в чуланчике, мы заперлись изнутри и разделись.
«Ой-ой-ой, – подумал я, – если нас здесь застукают, отправят в комиссариат!»
И этот страх возбуждал меня, опьянял и заставлял приложить все усилия, чтобы войти в подругу как можно глубже, как будто таким образом я мог затушить пожар, пожиравший влажное блестящее тело женщины, созданной для любви. Виолета кричала, распластавшись на старом письменном столе, а я зажимал ей рот, чтобы нас не услышали. Но и сам я, готовый взорваться, отчаянно кричал от страшного давления в затылке и продолжал двигаться внутри ее, растворяясь в водянистой смеси небывало могучих наслаждений.
Наши души, покинув тела, парили меж колонн, ласково касались смальтовых чешуек на куполе михраба, потом усаживались на крыше собора и смотрели на реку Гвадалквивир, на Калаорру и Алькасар. Вот он, мой город, объект Всемирного наследия. Кордова казалась прекрасной с высот нашего блаженства, сходного с губительным наводнением.
А потом пришел запах розмарина, ладанника, сосны, земляничного дерева, каштанов, оливок, лесных орехов. На нашем головокружительном астральном пути нам попался город-дворец Медина-Асаара и показал нам сокровища Омейядов, которые больше тысячи лет таятся в его стенах.
И вдруг мы камнем рухнули обратно, в собственные тела.
Язык Виолеты у меня во рту, мой член в ее вульве, ее руки сплетены с моими, ее слюна смешалась с моей слюной, наша кровь слилась воедино, наши волосы превратились в сеть, узлы которой невозможно распутать.
Пролежав несколько минут в оцепенении, в изнеможении, словно убаюканные музыкой Листа, мы, по-прежнему не сводя друг с друга глаз, медленно и торжественно оделись, как будто таинство любви продолжалось и в повседневной жизни. Мы причесались, улыбнулись и снова поцеловались.
* * *
День встречи с Фламелем был уже близок. Я много читал, а Виолета между тем бродила по Кордове.
Двадцатого марта 2005 года выдалась хорошая погода. На небе появились облака, в воздухе чувствовалась приятная влажность. В это время «Книга еврея Авраама» уже должна была находиться в руках Фламеля, а «Книга каббалы» – вот-вот добраться до Аликанте, где ее передадут правительству Израиля. С этим не предвиделось никаких затруднений. Однако я нуждался в духовной пище, в благословении Николаса, чтобы приступить к Великому деланию; вот почему Кордова была моей последней надеждой, последней ступенью лестницы, ведущей к бессмертию.
XXXIV
Я позвонил в колокольчик дома номер пять по улице Маэсе Луис, и дверь тотчас распахнулась – меня ждали. Меня встретил почтенного возраста человек, согбенный, совершенно седой, с огромным красным носом и косолапой походкой, облаченный в костюм мажордома начала XX века. От старика так и веяло высокомерием.
– Сеньор Пино, вы весьма пунктуальны. Меня зовут Хулито Аументе, я поэт-дилетант, по профессии антиквар, волею случая мажордом, а еще хозяин этого дома, где имею честь принимать великого Николаса Фламеля. Когда он нас посещает, я исполняю здесь соответствующие обязанности. Мой двоюродный дед, великий кордовский музыкант Мартинес Рукер, многим обязан дону Николасу. Фламель помог нашему семейству в трудные времена, и все представители нашего рода – от которого теперь остались только я, согбенный старик, да моя сестра – пронесли через всю жизнь уважение, благодарность и готовность служить этому человеку. То же можно сказать и о моих друзьях. Вы слышали о группе «Песнь»? Если пожелаете, я представлю вас Пабло, Хинесу и… Впрочем, остальные уже умерли. Умерли в глубокой старости. Кроме Рикардо, который сошел со сцены, когда ему не исполнилось и шестидесяти. Он теперь где-то в небесных кабачках, закладывает за воротник вместе с Верньером, Висенте Нуньесом и ангелами Льебаны – а те пьют как проклятые. Злые языки поговаривают, что иногда в полдень Висенте появляется в таверне Туты. Поэтому суеверный Тута оставил за Висенте его столик и до половины наполняет вином его стакан. Не знаю уж, кто выпивает это вино, но к трем часам дня стакан совершенно пуст. Вы верите в привидения? В потусторонний мир? В переселение душ? Я уже сыт по горло своим долгожительством. Кто до сих пор веселится – единственный из всех, – так это Хинес Льебана: он заключил договор с дьяволом, пишет ангелов и замаскированных чертей, с крыльями и благостными личинами. Вот отчего и не помирает. Есть еще Пепито де Мигель, тоже из нашей обоймы, посвящает сонеты всем, кому ни попадя. Ну а мне надоело. Переродиться бы мне в тигра да потрепать этих людишек! По-моему, всему есть предел! Я славно проводил время в горах, в Барбара-де-Браганса, у приятелей, и тут мне звонит великий Николас: «Слушай, Хулито, двадцатого я буду у тебя, так что спускайся с гор девятнадцатого». Вот так, без лишних слов – прямо королевский приказ. И я расстаюсь со своими дружками, чтобы оказаться здесь. А почему? У меня нет никаких обязательств. Недавно издали мое полное собрание сочинений. Я подарил свой ноутбук, роздал все пишущие машинки. Продал библиотеку – больше ста тысяч томов, подлинная лавка древностей! Живу, скажем так, как рантье. Когда в кармане пусто, Николас пересылает мне кучку евро. Из радостей жизни только и остается, что езда на мотоциклах «харлей» – так, что чуть ли не выходишь за звуковой барьер. Сижу всегда на заднем сиденье – а суть веселья в том, что, если мы разбиваемся, шею обычно ломает водитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109