Двое суток спустя он повторил процедуру и убедился, что рана чиста. Тромб прижился, и края сосуда срослись.
Раненый был истощен до последних пределов, а Вишневскому предстояло еще немало над ним потрудиться. Свищи сильно гноились, и так обильны были эти выделения, что осколки костей позвоночника у поврежденной артерии должны были плавать в гною. Не исключалась возможность, что выделения проберутся к недавно спасенному сосуду и погубят все усилия хирурга…
Без помощи ножа оперирует Вишневский больного. Он вводит в каждый свищ большую дозу эфира, вымывает гной из глубины раны и вливает в эти отверстия жидкую бальзамическую мазь.
Точно новые силы наполнили организм, свищи стали заживать, наступило выздоровление. Когда месяц спустя раненому сделали рентгеновский снимок, оказалось, что в тканях вокруг раневых каналов скопилось больше двух десятков мелких осколков мин. Так велик был подъем защитных сил организма, что они не только сумели излечить тяжелые раны, но и обезвредить множество очагов опасной инфекции…
Ниже этажом в том же госпитале лежит фельдшер Сысоев. О нем говорят, что он трудный больной. Рана его серьезна, нет слов, осколок мины угодил ему в спину и сидит в грудной клетке. Раненый потерял много крови, две недели передвигался в тряских машинах, на дровнях, на холоде; харкал кровью, изнемог и с тридцатью процентами гемоглобина, высокой температурой, с изнуряющим ознобом был доставлен сюда. Нелегко подле Сысоева санитаркам, трудно и сестрам, а всего труднее врачу. Военфельдшер считает себя сведущим в медицине и на «проклятые вопросы» требует «прямых ответов». Так, например, его интересует: долго ли он протянет еще? О чем свидетельствуют страшные поты, вынуждающие его в течение ночи несколько раз менять белье? Ему известно, что ранения в грудь обычно смертельны. Не будет ли он счастливым исключением из этого правила? Когда у Сысоева однажды пошла горлом кровь, он потребовал к себе Вишневского. Фельдшер жаловался ученому на несправедливость: вот ему в двадцать лет пришел час погибать, ложиться в могилу, а другие живут до преклонного возраста. Это тем более несправедливо, что в батальоне так нуждаются в нем. Профессору ничего не стоит спасти его, для этого ему достаточно лишь захотеть.
В болезни Сысоева многое было неясно и противоречиво. Состояние раны не соответствовало самочувствию больного. Пораженный участок был чист, осколок, видимо, сжился со своим окружением, – откуда, казалось бы, эта вялость больного, бледность лица, ночные поты и ознобы? Неужели где-нибудь тлеет воспалительный процесс? Рентгеновский снимок показал затемнение в полости плевры. Возможно, этот выпот и связан с тяжелым состоянием организма?
Фельдшер Сысоев крепко засел в мыслях ученого.
«Надо что-нибудь предпринять, – сказал он себе. – Чего доброго, парня проморгаешь».
Как-то случилось не то в Москве, не то где-то в провинции – у постели одного больного собрался консилиум знаменитых врачей. Всех поражало несоответствие между течением болезни сердца и состоянием всего организма. Высокая температура и изменения в крови, озноб и многое другое говорили о скрытно протекающем процессе, – но где он? Ни жалоб на боль, ни каких-либо других ощущений, а налицо признаки гнойной лихорадки.
– Сделайте больному новокаиновый блок, – предложил тогда Вишневский коллегам, – процесс обнаружит себя.
На третий день после блокады у больного открылся забрюшинный гнойник. Он расплавил ткани и вышел наружу.
Об этом вспомнил ученый у постели Сысоева.
– Не сделать ли ему новокаиновый блок? – посоветовался Вишневский с лечащим врачом. – Кто его знает, вдруг у него где-то идет воспаление. Киснет себе рана в брюхе, а мы с вами ничего не знаем.
Поясничная блокада вызвала у больного бурную реакцию и больше всего напугала его самого. Фельдшер утверждал, что его погубили, – никогда еще ему не было так худо, как сейчас. Все у него болит: голова, ноги, рана в груди и даже места уколов, которых он, кстати сказать, при блокаде не чувствовал. Двое суток температура держалась на уровне сорока градусов. Было очевидно, что в организме нарастает перелом, разрешается сложный болезненный процесс. На третий день наступило облегчение. Рентгеновский снимок засвидетельствовал, что уровень жидкости в плевре резко упал, выпот рассасывался и исчезал. Зарубцевалась рана грудной клетки, близилось выздоровление, близился и конец тревогам военфельдшера Сысоева.
Новокаиновый блок снова проявил себя как метод, ускоряющий скрытно текущие в организме процессы.
По соседству с военфельдшером лежит связист артиллерийской части, молодой боец, двадцати восьми лет. Раненого доставили сюда рано утром, и с его появлением палата лишилась покоя. Он мучительно стонал или кричал во весь голос: «Караул!» Пусть скорее с ним делают что угодно, ему не под силу больше терпеть: «Спасите! Погибаю!.. Караул!» Это случилось с ним днем, в жестокий мороз. Его ударило осколком снаряда, больно резануло по голове и коленям. Он почувствовал дрожь во всем теле, лишился голоса и упал, бессильный двинуться с места. К нему подбежали бойцы – их было, кажется, двое, – перевязали его и куда-то унесли. Что было с ним позже, он не помнит. На пятые сутки, как явствует из истории болезни, его подвергли операции в полевом госпитале, удалили из черепа обломки костей и разрезали ногу, пораженную осколком в сустав. Три недели он боролся со смертью, впадал надолго в забытье, приходил в себя, чтобы снова лишиться чувств.
Его доставили в клинику крайне ослабленным, с высокой температурой и с жестокими болями в коленном суставе. Так сильны были эти страдания, что простыня, покрывавшая ногу, причиняла ему нестерпимую боль. Встревоженный и напряженный, он молил окружающих сжалиться над ним, не делать резких движений возле него, не стучать ногами по полу и далеко обходить его. Ему все кажется, что кто-нибудь из окружающих его неосторожно толкнет. Едва в палату входил посторонний, раненый уже издали его предупреждал не приближаться к кровати. В этих жалобах и просьбах больного не было преувеличений: мудрено не страдать так, когда на каждый миллиметр поверхности раны приходится тут до восьмидесяти нервных волокон.
Исследование гноя из черепа и сустава ничего утешительного не принесло. Раны кишели газовыми бактериями, теми самыми бактериями, которые в сутки способны убить человека. Они размножались, непрерывно отравляя организм брльного. Состояние раненого с каждым днем ухудшалось, землисто-серый цвет лица и нарастающее истощение ничего хорошего не предвещали.
Практика прошлого предписывала врачу ампутировать конечность. Предвоенная хирургия в таких случаях также ограничивалась операцией:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25