Что ты есть?
Он вдруг неловко притянул ее к себе. Она чувствовала, как в темноте он весь дрожал.
– И затем ты. Ты, Кэрин. Тепло, свет, чудо. И вдруг на какое-то время страх оставил меня до тех пор… пока и я не начал думать о том, что до меня ты любила другого.
– Хэнк, я люблю тебя.
– Да, да, но… Я задавал себе вопрос, почему должен был быть кто то другой, почему, почему? И я боялся, что могу потерять тебя так же, как он потерял тебя. Что со мною, Кэрин? Разве я не знаю, что ты любишь меня. Разве я не знал, что ты порвала с ним потому, что ты хотела меня, меня. Но все это смешалось со страхом…
Сейчас он плакал. Она слышала, как он плачет, и ослабла от беспомощного ужаса. Ее муж плакал, и она не знала, как ему помочь. Ее муж. И не было в целом мире более жалобных звуков, чем звуки его рыданий в темноте. Она целовала его мокрое лицо, целовала его руки, и он снова очень тихо сказал:
– Я не крестоносец, Кэрин, я боюсь. Чудовищность всего этого пугает меня. Я знаю, что я должен делать, но я… я войду в понедельник утром в зал суда, отберу своих присяжных и буду вести дело по обвинению в предумышленном убийстве, потому что это безопасный путь, легкий путь, потому что…
– Нет. Не говори этого.
– Потому, что я…
– Перестань! – сказала она резко. – Перестань!
Они долго молчали. Он вытащил из заднего кармана брюк носовой платок и высморкался. Сейчас облака полностью закрыли луну, и скалу окутала темнота.
– Пойдем обратно? – спросила Кэрин.
– Мне хотелось бы посидеть еще немного, – ответил он. – Если ты не возражаешь.
– Скоро вернется Дженни.
– Ты можешь идти. Со мной будет все в порядке.
– Хорошо. – Она встала, оправила юбку и пристально посмотрела на него, но в темноте не могла разглядеть его лица.
– Приготовить кофе?
– Да. Это будет замечательно.
– Хэнк?
– Да?
– Ты не трус.
Он ничего не ответил.
– Ты очень смелый.
Он снова ничего не ответил. Она протянула в темноте руку и дотронулась до его щеки.
– Я люблю тебя, – сказала она, затем почти шепотом: – Я горжусь тобой, – Она повернулась и скрылась за деревьями.
Он погасил сигарету и уставился взглядом в воду.
«Моя обязанность – обвинить их», – думал он.
Кто еще является убийцей? Могу я считать виновным общественный строй, который лишает родителей человеческого достоинства, угнетает и подавляет их, заключая посредством изнурительного и монотонного труда в какой-то вакуум, и отцы уж более не уверены, что они мужчины, а матери, что они женщины. Могу я возложить на этих ребят, совершивших убийство, вину за все противоречия общества? Но, черт возьми, они убили!
Предположим, ты вошел в зал суда, – подумал он, – отобрал своих присяжных заседателей и представил дело так, что…
Нет.
Мне никогда не выйти сухим из воды. Абе Самалсон тут же почувствует неладное и сейчас же приостановит суд, а затем потащит меня к себе в кабинет и спросит, кого я, черт возьми, представляю – убийц или народ?
«Но разве убийцы не часть народа?»
Они обвиняемые, а я обвинитель, и моя обязанность доказать вне всякого сомнения, что они действительно по собственной воле, с преступным намерением, предумышленно зарезали насмерть парня по имени Рафаэль Моррез.
Апосто оправдают, ты это знаешь. Он – слабоумный. У тебя нет никаких шансов добиться обвинительного приговора для него.
Остаются Ридон и Ди Пэйс. Моя обязанность…
Так ли? А как в отношении заключения но поводу ножей? Ты ничего не забыл, мистер Белл?
Заключение ни о чем не говорит. Чистая случайность. Что-то имеющее отношение к тому, как держали нож или, возможно, причиной явился дождь.
А может быть, что-нибудь другое? Может быть, что-нибудь важное?
Проклятье, должен же я кого-нибудь обвинить! Не могу же я просто реабилитировать…
Тогда выдвигай обвинение, черт возьми! Встань в зале суда перед судьей, присяжными, корреспондентами…
Газета Майка Бартона разнесет меня в пух и прах. Он смешает меня с грязью.
…Перед всем миром и выдвини обвинение! Раз в жизни – сделай что-нибудь, будь мужчиной, воспользуйся случаем, перестань трусить!
А если они уничтожат меня? Сотрут с лица земли? Что тогда?
Тогда будут говорить: «Генри Белл – конченный человек. Ты ведь помнишь Генри Белла, не так ли? Этого блестящего молодого человека. Впрочем, не такого уж молодого. Он работал в окружной прокуратуре, пока не споткнулся на деле Морреза. О, это дело привлекало внимание широкой общественности, ты помнишь? Дело, не вызывавшее никаких сомнений – предумышленное убийство, абсолютно никаких сомнений: трое хладнокровных убийц ножами насмерть убивают слепого парня. Слепого парня! Совершенно ясное дело. А Белл запутал его. Встал в суде и представил дело так, словно был…
Ты заинтересован в правосудии?
Я заинтересован в правосудии.
Тогда как же в отношении заключения?
А что такое? Оно ни о чем не говорит.
Перестань, Белл, ты знаешь, о чем говорится в заключении. Ты попытаешься скрыть это?
Нечего скрывать. Защита даже не поднимет этот вопрос, вот насколько это важно. Они даже не упомянут об этом. Они признают, что были нанесены ножевые удары. Их единственная надежда – ссылка на самооборону. Это заключение совсем не важно.
Ты знаешь, насколько оно важно! Ты знаешь, потому что ты жил в страхе, потому что эта безобразная ведьма страха – целовала тебя. Она держала тебя в своих объятьях, она…
Прекрати!
Прекрати.
Прекрати. Пожалуйста.
Я ничем им не обязан. Я ничем им не обязан. Я даже не знаю их. Они мне чужие. Я их не знаю.
Ты знаешь их, Белл, они не чужие, ты знаешь их очень хорошо.
«Я ничем им не обязан, – подумал он, – я ничем им не обязан».
Вечер был совершенно тихий. Он сидел, глядя поверх воды, и думал снова и снова: «Я ничем им не обязан». Вначале он не был уверен, что слышал звук шагов, раздававшихся из рощи. Вдруг, насторожившись, он прислушался. Да, шаги. Крадущиеся, неуверенные, осторожные, направляющиеся к скале, на которой он сидел.
– Сюда, – шепотом сказал какой-то парень и Хэнк вдруг почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а на затылке поднялись волосы. «Еще одно избиение, – подумал он. – О, боже, еще одно избиение».
Он сжал кулаки. Ему казалось, что он испугается, как испугался тогда, когда приближался к скамье в городском парке, но страха не было. Его удивила своя собственная реакция. Сидя со сжатыми кулаками, он прислушивался к приближавшимся шагам, узнавая поднимавшуюся внутри себя решимость.
«Они не изобьют меня на этот раз, – подумал он. – На этот раз они не сделают этого».
Как животное, припавшее к земле для прыжка, он ждал.
В темноте снова раздался мужской голос:
– Здесь. Сюда. Ты когда-нибудь уже бывала здесь, а?
– Да, – ответил девичий голос, и брови Хэнка в удивлении поползли вверх.
– Здесь, – сказал парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Он вдруг неловко притянул ее к себе. Она чувствовала, как в темноте он весь дрожал.
– И затем ты. Ты, Кэрин. Тепло, свет, чудо. И вдруг на какое-то время страх оставил меня до тех пор… пока и я не начал думать о том, что до меня ты любила другого.
– Хэнк, я люблю тебя.
– Да, да, но… Я задавал себе вопрос, почему должен был быть кто то другой, почему, почему? И я боялся, что могу потерять тебя так же, как он потерял тебя. Что со мною, Кэрин? Разве я не знаю, что ты любишь меня. Разве я не знал, что ты порвала с ним потому, что ты хотела меня, меня. Но все это смешалось со страхом…
Сейчас он плакал. Она слышала, как он плачет, и ослабла от беспомощного ужаса. Ее муж плакал, и она не знала, как ему помочь. Ее муж. И не было в целом мире более жалобных звуков, чем звуки его рыданий в темноте. Она целовала его мокрое лицо, целовала его руки, и он снова очень тихо сказал:
– Я не крестоносец, Кэрин, я боюсь. Чудовищность всего этого пугает меня. Я знаю, что я должен делать, но я… я войду в понедельник утром в зал суда, отберу своих присяжных и буду вести дело по обвинению в предумышленном убийстве, потому что это безопасный путь, легкий путь, потому что…
– Нет. Не говори этого.
– Потому, что я…
– Перестань! – сказала она резко. – Перестань!
Они долго молчали. Он вытащил из заднего кармана брюк носовой платок и высморкался. Сейчас облака полностью закрыли луну, и скалу окутала темнота.
– Пойдем обратно? – спросила Кэрин.
– Мне хотелось бы посидеть еще немного, – ответил он. – Если ты не возражаешь.
– Скоро вернется Дженни.
– Ты можешь идти. Со мной будет все в порядке.
– Хорошо. – Она встала, оправила юбку и пристально посмотрела на него, но в темноте не могла разглядеть его лица.
– Приготовить кофе?
– Да. Это будет замечательно.
– Хэнк?
– Да?
– Ты не трус.
Он ничего не ответил.
– Ты очень смелый.
Он снова ничего не ответил. Она протянула в темноте руку и дотронулась до его щеки.
– Я люблю тебя, – сказала она, затем почти шепотом: – Я горжусь тобой, – Она повернулась и скрылась за деревьями.
Он погасил сигарету и уставился взглядом в воду.
«Моя обязанность – обвинить их», – думал он.
Кто еще является убийцей? Могу я считать виновным общественный строй, который лишает родителей человеческого достоинства, угнетает и подавляет их, заключая посредством изнурительного и монотонного труда в какой-то вакуум, и отцы уж более не уверены, что они мужчины, а матери, что они женщины. Могу я возложить на этих ребят, совершивших убийство, вину за все противоречия общества? Но, черт возьми, они убили!
Предположим, ты вошел в зал суда, – подумал он, – отобрал своих присяжных заседателей и представил дело так, что…
Нет.
Мне никогда не выйти сухим из воды. Абе Самалсон тут же почувствует неладное и сейчас же приостановит суд, а затем потащит меня к себе в кабинет и спросит, кого я, черт возьми, представляю – убийц или народ?
«Но разве убийцы не часть народа?»
Они обвиняемые, а я обвинитель, и моя обязанность доказать вне всякого сомнения, что они действительно по собственной воле, с преступным намерением, предумышленно зарезали насмерть парня по имени Рафаэль Моррез.
Апосто оправдают, ты это знаешь. Он – слабоумный. У тебя нет никаких шансов добиться обвинительного приговора для него.
Остаются Ридон и Ди Пэйс. Моя обязанность…
Так ли? А как в отношении заключения но поводу ножей? Ты ничего не забыл, мистер Белл?
Заключение ни о чем не говорит. Чистая случайность. Что-то имеющее отношение к тому, как держали нож или, возможно, причиной явился дождь.
А может быть, что-нибудь другое? Может быть, что-нибудь важное?
Проклятье, должен же я кого-нибудь обвинить! Не могу же я просто реабилитировать…
Тогда выдвигай обвинение, черт возьми! Встань в зале суда перед судьей, присяжными, корреспондентами…
Газета Майка Бартона разнесет меня в пух и прах. Он смешает меня с грязью.
…Перед всем миром и выдвини обвинение! Раз в жизни – сделай что-нибудь, будь мужчиной, воспользуйся случаем, перестань трусить!
А если они уничтожат меня? Сотрут с лица земли? Что тогда?
Тогда будут говорить: «Генри Белл – конченный человек. Ты ведь помнишь Генри Белла, не так ли? Этого блестящего молодого человека. Впрочем, не такого уж молодого. Он работал в окружной прокуратуре, пока не споткнулся на деле Морреза. О, это дело привлекало внимание широкой общественности, ты помнишь? Дело, не вызывавшее никаких сомнений – предумышленное убийство, абсолютно никаких сомнений: трое хладнокровных убийц ножами насмерть убивают слепого парня. Слепого парня! Совершенно ясное дело. А Белл запутал его. Встал в суде и представил дело так, словно был…
Ты заинтересован в правосудии?
Я заинтересован в правосудии.
Тогда как же в отношении заключения?
А что такое? Оно ни о чем не говорит.
Перестань, Белл, ты знаешь, о чем говорится в заключении. Ты попытаешься скрыть это?
Нечего скрывать. Защита даже не поднимет этот вопрос, вот насколько это важно. Они даже не упомянут об этом. Они признают, что были нанесены ножевые удары. Их единственная надежда – ссылка на самооборону. Это заключение совсем не важно.
Ты знаешь, насколько оно важно! Ты знаешь, потому что ты жил в страхе, потому что эта безобразная ведьма страха – целовала тебя. Она держала тебя в своих объятьях, она…
Прекрати!
Прекрати.
Прекрати. Пожалуйста.
Я ничем им не обязан. Я ничем им не обязан. Я даже не знаю их. Они мне чужие. Я их не знаю.
Ты знаешь их, Белл, они не чужие, ты знаешь их очень хорошо.
«Я ничем им не обязан, – подумал он, – я ничем им не обязан».
Вечер был совершенно тихий. Он сидел, глядя поверх воды, и думал снова и снова: «Я ничем им не обязан». Вначале он не был уверен, что слышал звук шагов, раздававшихся из рощи. Вдруг, насторожившись, он прислушался. Да, шаги. Крадущиеся, неуверенные, осторожные, направляющиеся к скале, на которой он сидел.
– Сюда, – шепотом сказал какой-то парень и Хэнк вдруг почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а на затылке поднялись волосы. «Еще одно избиение, – подумал он. – О, боже, еще одно избиение».
Он сжал кулаки. Ему казалось, что он испугается, как испугался тогда, когда приближался к скамье в городском парке, но страха не было. Его удивила своя собственная реакция. Сидя со сжатыми кулаками, он прислушивался к приближавшимся шагам, узнавая поднимавшуюся внутри себя решимость.
«Они не изобьют меня на этот раз, – подумал он. – На этот раз они не сделают этого».
Как животное, припавшее к земле для прыжка, он ждал.
В темноте снова раздался мужской голос:
– Здесь. Сюда. Ты когда-нибудь уже бывала здесь, а?
– Да, – ответил девичий голос, и брови Хэнка в удивлении поползли вверх.
– Здесь, – сказал парень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52