Доктор кивнул мне:
– Следуйте за мной.
Он вывел меня в коридор, остановился в дверях и предупредил:
– Возьмите себя в руки. Мы не успели привести его в порядок.
Я промолчал.
Кровать была занавешена. Доктор еще раз взглянул на меня и отодвинул занавеску.
– Я вас ненадолго оставлю.
Шон лежал на спине, на лбу – огромная ссадина. Все лицо в крови. Брюки разорваны, из дыры высовывается костлявое колено. На нем был синий свитер, который я подарил ему на Рождество. Он был весь в грязи.
Я наклонился и с ужасом заметил, что мои слезы капают Шону на лоб. Я попытался их смахнуть. Затем поцеловал его в лоб и сказал:
– Я не пью. Правда, замечательно?
???
Вы живете, лишенные тепла, а я еще беднее, живу впустую, совсем впустую.
Энн уговорила меня показать руку. Мне наложили новый гипс и повязку. Сестра набросилась:
– Больше не ломайте пальцы!
Определенно затравили. Энн предложила поехать со мной домой. Я сказал, что мне надо побыть одному.
– Я не буду пить.
– О, Джек!
– Я в долгу перед Шоном.
– Ты в долгу перед самим собой.
Что тут скажешь? Ничего.
Я долго спорил сам с собой по поводу болеутоляющих таблеток. В инструкции написано, что их нельзя пить больше двух штук в день. Вернувшись домой, я проглотил три. И скоро поплыл. Меня охватило чувство грустной отстраненности. Я с улыбкой забрался в постель. Не помню, что мне снилось, но мне понравилось.
Проснулся я неохотно. Кто-то тряс меня за плечо. Надо мной стоял Саттон:
– Ну, парень, ты и отключился.
– Саттон, что ты… Как ты сюда попал, черт побери?
Даже в темноте было видно, что он улыбается.
– Ты же знаешь меня, Джек. Я могу попасть, куда угодно. Вот, сварил тебе кофе.
Я сел, и он сунул мне в руку кружку. Поднял ее к губам и почувствовал запах коньяка. Я заорал:
– Что это, мать твою, такое? Ты налил туда коньяка?
– Хотел помочь тебе побыстрее прийти в себя. Мне очень жаль, что так вышло с Шоном.
Я оттолкнул кружку, вылез из постели и натянул джинсы.
Саттон сказал:
– Я подожду в другой комнате.
В ванной я посмотрел в зеркало. Зрачки – как булавочные головки. Я содрогнулся, подумав: «Что бы со мной было, если бы я еще и кофе с коньяком выпил?»
Сунул голову под холодную воду и усилил напор. Помогло, стал соображать лучше. Пошел к Саттону.
– Когда ты узнал?
– Только что. Я нашел квартиру и был занят переездом. Извини, Джек, иначе я раньше приехал бы.
– Где эта новая квартира?
– Знаешь холмы над Скай-роуд?
– Смутно.
– У одного американца там огромный склад. Но погода его достала. Я арендовал его на год. Не хочешь присоединиться?
– Что? Нет… То есть… Нет, спасибо… Я предпочитаю жить в городе. – Я заметил каменную бутылку на столе. – Что это?
– А, это мое. «Дженевер», датский джин. Заберу с собой, когда буду уходить. Я только хотел проверить, в порядке ли ты. Я знаю, что Шон для тебя значил.
– Значит!
– Как угодно.
Мы немного поговорили о Шоне. Саттон сказал:
– Ты и в самом деле любил… старого хрыча. – Потом встал. – Мне пора. Если я могу чем-то тебе помочь, только скажи… понял? Я всегда готов, приятель.
Я кивнул.
Через несколько минут услышал, как он отъезжает. Я еще просидел полчаса на кровати, не шевелясь. Опустил голову, а там почти ни одной мысли. Затем я медленно оглянулся и уставился на каменную бутылку. Могу поклясться, она шевельнулась. Подвинулась ближе ко мне. Я сказал вслух:
– Слава богу, мне это не нужно.
Интересно, как пахнет джин? Подошел и взял бутылку. Тяжелая. Отвинтил крышку и понюхал. Похоже на водку. Поставил бутылку снова на стол, не завинтив крышку, и сказал:
– Пусть дышит… или это касается вина?
Пошел на кухню, решил, что мне не помешает чай с тонной сахара. Голос внутри у меня в голове сообщил:
– Ты на крючке.
Я попытался заглушить его. Открыл буфет и сразу наткнулся на стакан от «Роше».
– Не выйдет! – крикнул я и швырнул его в раковину.
Не разбился. Упрямый, гад.
Взял молоток и разбил его в пыль. Куски стекла разлетелись во все стороны, и один попал мне в левую бровь. Я отшвырнул молоток и вернулся в гостиную. Подошел к столу, взял джин и стал пить прямо из горла.
???
ВЕСЬ
МИР
ПОДО МНОЙ,
MA!
Джеймс Кейджни. «Белая жара»
Чтобы уравновесить свое повествование, расскажу о матери.
Энн как-то сказала:
– Ты часто говоришь об отце. Я знаю, ты постоянно о нем думаешь. Но ты ни разу ни слова не сказал о матери.
– Ну и пусть.
Коротко и ясно.
Мой отец очень любил Генри Джеймса. Странный выбор. Человек, работающий на железной дороге на западе Ирландии, читает американца совсем из другого мира. Он как-то сказал:
– Джеймс такой причесанный, стильный, но под всем этим прячется…
Он не закончил фразу. «Прятались» там приманки, соблазнительные для дитя темноты.
В «Что знала Мейзи» девятилетняя девочка говорит: «Наверное, моя мама меня не любит».
Я знал, что моя мать не любила никого, меньше всего меня. Она – самое худшее, что может быть, сноб, к тому же – из Лейтрима! Никто и ничто никогда не подходило под ее стандарты. Наверное, даже она сама. Глубоко в душе я, возможно, понимал, что она очень несчастна, но мне было наплевать.
Эта ее постоянная брань.
Не брюзга, нет, специалист по полному разрушению;
грызет
грызет
грызет
тебя, постепенно лишая уверенности и самоуважения. Ее любимые фразы:
«Из тебя, как и из твоего отца, ничего путного не выйдет».
«Как все измельчали». – Это уже лейтри-мовское.
Не удивительно, что я пил.
«Твой отец – маленький человек, в паршивой форме с паршивой работой».
Ребенком я ее боялся. Позже – ненавидел. Когда мне исполнилось двадцать, я стал ее презирать, теперь вообще о ней и не вспоминаю.
За последние пять лет я видел ее самое большее дважды. И оба раза это был полный кошмар.
В какой-то момент она села на валиум. Стала не такая резкая на язык. Потом пристрастилась к вину с тоником. Пила эту дрянь кружками. Так что она всегда была навеселе.
Обожала священников.
Я напишу это на ее надгробии. Скажу все, что нужно. Разумеется, монашки тоже любят священников, но по обязанности. У них это записано в контракте.
У матери всегда был под рукой прирученный церковник. Поговаривали, что последним был отец Малачи. А еще она регулярно ходила в церковь, была достойным членом церковной общины. Я много раз видел на ней нарамник – она носила его поверх блузки. Тяжелая штука.
Иногда я надеялся, что она изменится.
Но напрасно.
В последние годы я стал именно тем, кто ей был нужен: блудным сыном. Теперь она могла наслаждаться ролью великомученицы. Разве она могла проиграть? После того как меня вышибли из полиции, святость начала струиться из всех ее пор. Вот ее главная песня:
Никогда снова не бросай тень на мою дверь.
На похоронах отца она вела себя безобразно. Упала на могилу, выла на улице, заказала чудовищный венок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36