У меня голова шла кругом от восхищения! Возбужденная до невыносимости тем, что происходило в лоне моем, насыщенная и переполненная аж до пресыщения, я лежала под ним, судорожно и тяжело дыша, пока его прерывистое дыхание, неразборчивый лепет, брызжущие живым пламенем глаза, ставшие еще яростнее и еще жестче выпады не подсказали мне приближение второй его кульминации. Она наступила… и милый юноша, целиком во власти экстаза, замер в моих объятиях, словно душу свою растворяя в потоке, извергавшемся плодородным жаром в глубочайшие тайники моего тела, где каждый каналец, каждая трубочка, для наслаждения предназначенные, несли навстречу свой переполнявший их поток. Так мы пережили несколько мгновений – потерянные, бездыханные, нечувствительные ни к чему и ни одним из органов, кроме тех, какие излюблены самой природой, тех, какие вобрали сейчас в себя все самое восхитительное, что есть и в жизни и в ощущениях. Когда совместное наше с ним забытье немного прошло и малый вытащил великолепный свой таран-расширитель, одаривший меня ощущениями такого подлинного наслаждения, в котором утонули всяческие мысли об отмщении, из раздвинувшейся раны-прохода побежал ручеек жемчужной жидкости, стекавший по внутренней стороне моих бедер, смешанный со струйками крови – свидетельствами разрушительных действий чудовищного механизма, восторжествовавшего ныне над какой-то моей вторичной девственностью. Я прикрыла это место своим шарфом и вытерла все, как могла, насухо, пока паренек оправлялся и застегивался.
Я усадила его рядом с собой. Он же, набравшись мужества после такой близости, одарил меня еще одним естественным взрывом утех нежной признательности и радости за новое, доселе не изведанное им блаженство, какое я ему даровала. Для него и впрямь все было внове, никогда прежде не приходилось ему сталкиваться с таинственной отметиной, расщепленным отличительным признаком женщин, хотя никто не был лучше него вооружен для проникновения в самые глубины их лона и для воздаяния им благороднейших почестей. По некоторым его движениям, по беспокойству его рук, что вовсе не бесцельно шарили по телу, я поняла, как жаждет он удовлетворить свое любопытство, как хочется ему посмотреть, потрогать те сокровенные места, что манят к себе, сосредоточивают весь пыл воображения; радуясь любой возможности удовлетворить его самые дерзкие юношеские желания, я позволила действовать как ему заблагорассудится, без удержу и стеснений.
Легко прочитав в моих глазах, что я всю себя отдаю на волю любых его желаний, он пробрался мне под юбки и рубашку и быстренько убрал эти закрывающие свет преграды, чем доставил мне удовольствие едва ли не большее, чем себе; при том, поднимая мое платье вверх, он сопроводил это тысячью поцелуев, какими, видимо, полагал нужным отвлекать мое внимание от того, что он себе позволял. Все мои занавеси были теперь подняты и закатаны до самого пояса, я откинулась и приняла на диване такую позу, какая являла его взору всю область наслаждений и весь роскошный пейзаж, ее окружающий. Вдохновенный юноша все прямо-таки пожирал глазами и пальцами пытался открыть свету еще больше таинств чувственной темноты и восхитительной глуби: он открывает складки губ, мягкость которых, податливая и впускающая любое твердое тело, тут же обволакивает ею и не позволяет проникнуть свету; забираясь дальше, он наталкивается и дивится плотному язычковому наросту, который, податливый и расслабленный после недавнего наслаждения, теперь под прикосновениями и ощупываниями пламенных пальцев все больше и больше твердеет и разрастается, пока пылкое возбуждение этой очень чувствительной частички не вызывает у меня вздох, словно от боли; парень сразу же убрал любопытные, исследующие пальцы, прося у меня прощения поцелуем, который только раздул пламя, занявшееся там.
Новое всегда воздействует сильнее всего, а в утехах – тем паче, так что не было ничего удивительного в том, что паренек был восхищен предметами, самой природой созданными интересными, а ныне впервые открытыми взору и осязанию. Да и я, со своей стороны, с лихвой была вознаграждена за доставленное ему удовольствие тем проявлением власти, какую имели предметы доселе запретные, а теперь обнаженные для любых прихотей над безыскусным, во всем естественным юношей: глаза его пылали, щеки разгорались алым пламенем, дыхание сделалось порывистым и жарким, руки его судорожно сжимали, открывали, снова сжимали губы и края этой глубокой плотской раны или ласково теребили разросшийся, будто мох, покров волос – потакание всем этим похотливым шалостям его обещало избыток, буйство неземных радостей. И он недолго так испытывал мое терпение, ибо предметы, открытые для него, напомнили малому о собственном замечательном механизме, который тут же был высвобожден, взят на изготовку и, вызывая целую бурю чувств, нацелен прямехонько в трепещущую от предвкушения плоть, славшую ему немой, но хорошо понятный сладостный вызов. Проникнув в жадную эту плоть головкой, понуждаемый обновленной яростью страсти, таран ворвался и прошел весь путь по размягченному каналу утех, снова все бросая в дрожь, снова переворачивая и взрывая все во мне. Ни с чем не сравнимое удовольствие! Не считая, конечно, потока свежих струй из того же движителя всех пламенных страстей, из тех сокровенных источников, с помощью которых естество заполняет резервуар радости тогда, когда отметка, грозящая наводнением, пройдена.
Я была так помята, так разбита, так истощена этим превосходством силы, что едва могла пошевелиться или приподняться, и дрожь меня била до тех пор, пока мало-помалу возбуждение не стихло, а чувства не улеглись. Настал час, когда мне следовало распроститься с молодым человеком; я как могла ласково сказала ему, что нам необходимо расстаться, чего я не хотела так же, как и он, готовый, казалось, с воодушевлением удерживать поле сражения и вновь пойти в наступление. Но опасность была чересчур велика, и после нескольких сердечных поцелуев, советов держать все в тайне и быть осмотрительным, я заставила себя наконец отправить его, не без уверений, что вскоре мы увидимся снова с той же самой целью. Сунула я ему в руки и гинею, но не больше: появление у него даже малости лишних денег сразу вызвало бы либо подозрение, либо разоблачение; всего стоило опасаться, ведь юноши в таком возрасте так неосмотрительны; если бы нашей сестре не приходилось опасаться этого их недостатка, то, слишком очаровательные, молодые парни были бы слишком неотразимыми.
После столь бурных, пресыщающих порывов утех кружилась голова, и, опьяненная, я навзничь лежала на диване, потягиваясь в изумительной истоме, растекавшейся по всем моим членам, и поздравляла себя за тот способ, каким была отомщена всласть:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74