Резкое падение температуры и повышение влажности подействовали на него угнетающе, словно он вновь превратился в заключенного. Надзиратель оглянулся и испытующе взглянул на немца.
– Что, холодно? – спросил он по-болгарски.
Хольцер говорил на русском, английском и французском языках не хуже, чем на родном немецком, неплохо владел арабским, но по-болгарски не знал ни слова.
После того, как он, пожав плечами, показал, что не понял вопроса, на губах проводника мелькнула усмешка.
– Ничего, привыкнешь, – бросил он снова по-болгарски с оттенком презрения в голосе. Подобно многим представителям своей расы болгарин питал смешанные чувства – собственной неполноценности и презрения – по отношению к более светлым и высоким северным родичам. Турки давным-давно покинули Плевен, но их кровь осталась, проявляясь в стати и чертах его жителей.
Темница плевенского замка была выдолблена в обращенном к Дунаю боку горы. Особенности местности не требовали кладки большого количества стен. В шестнадцатом веке людей мало заботила эстетическая сторона архитектуры, особенно если дело касалось строительства тюрем. Тогда на красоту обращали внимание только при возведении соборов, и все они стояли намного севернее. Мрачная темница плевенского замка не предназначалась для перевоспитания случайно оступившихся, сюда отправляли последние отбросы общества, которые правящие круги не решались уничтожить по тем или иным причинам, но хотели удалить из поля зрения на долгий срок. Все здешние обитатели были по своей природе отпетыми преступниками, не подававшими ни малейшей надежды на исправление.
Много лет назад предпринималась попытка покрыть внутренние стены тюрьмы бетоном, но постоянно сочащаяся сквозь камень горы влага давно превратила бетон в осыпающуюся смесь цемента и песка, почти такую же мягкую и податливую, какой она была, когда ее наносили на поверхность камня. Первое, что увидел Хольцер, войдя в камеру, было множество выцарапанных на стенах имен и надписей на разных языках. Плевенский замок служил отстойником для нежелательных элементов всей Советской системы.
К тому времени, когда глаза Хольцера полностью приспособились к тусклому освещению камеры, автографы узников его больше не интересовали. Все его внимание сосредоточилось на человеке, из-за которого он сюда приехал.
– Вам вроде бы не по себе, – первым заговорил Бахуд. Он стоял в дальнем углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди.
«Он похож на пассажира, терпеливо подпирающего фонарный столб на остановке в ожидании нужного автобуса», – подумал Хольцер, вспомнив собственное состояние после шести месяцев, проведенных в одиночке: он тогда больше походил на человека, сидящего на муравейнике и чуть что дергающегося от укусов облепивших его с головы до ног муравьев.
– Чего не скажешь о вас, – отозвался он.
– Ко всему можно приспособиться, – раздался спокойный ответ.
– Пожалуй, – согласился Хольцер. Разговор шел на английском. Хольцер говорил на этом языке бегло, Бахуд – как на родном. – Правда, у некоторых это получается лучше, чем у остальных, А вы, по-моему, человек, который умеет прекрасно приспосабливаться к любым условиям.
– Разве?
– Несомненно, если судить по тому, что я о вас слышал, – ответил Хольцер. – Или, возможно, я не совсем правильно выразился. Скорее следует сказать так: вы не приспосабливаетесь к окружающей среде, а подгоняете ее под себя.
– Результат получается тот же, – пожал плечами Бахуд.
– Для вас – да, но не обязательно для окружающих, – заметил Хольцер, внимательно изучая собеседника и пытаясь сопоставить данные из досье на этого человека со своим личным впечатлением о нем. Ужасающая жестокость часто таится в приятной упаковке, это было известно Хольцеру лучше других. Сам он тоже внешне не походил на человека, подбрасывающего бомбы в аэропортах и стреляющего в американских солдат на улицах европейских городов. Впрочем, в противном случае, он наверняка попал бы в заключение гораздо раньше.
Бахуд поковырял пальцем бетон. Несколько песчинок отвалились и упали на пол. Проводив их взглядом, Хольцер только теперь осознал, что пол камеры усыпан песком.
– К таким условиям трудновато приспособиться, – проговорил Бахуд, – а прорыть отсюда выход еще труднее. Особенно при отсутствии каких бы то ни было инструментов.
– Возможно, для вас существует более легкий способ выбраться отсюда.
– Я так понимаю, что вы пришли предложить мне нечто в этом роде.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я обладаю слишком большой ценностью, чтобы надолго оставлять меня гнить в этой клоаке.
– Вы знаете, из-за чего угодили сюда?
– Разумеется.
– Скажите мне.
– Я был наказан за то, что, как они выразились, нарушил их правила.
– Какие правила вы нарушили?
– Вам это превосходно известно. Иначе вы не были бы здесь.
Хольцер достал блокнот и шариковую ручку.
– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он.
Бахуд секунду пристально разглядывал его, затем широко улыбнулся, до глубины души поразив немца теплом и обаянием своей улыбки.
– Как вы приказать, – откликнулся он, пародируя немецкий акцент.
– Совершенно справедливо, – холодно подтвердил Хольцер. Он давно привык к подобным насмешкам, но нельзя сказать, чтобы он с ними мирился. – Кстати, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать, – нашел нужным добавить он и приготовился записывать. – Думаю, вы захотите видеть меня своим другом.
Бахуд рассмеялся.
– Довольно тонко подмечено. Итак, что вам хотелось бы знать?
– Расскажите мне о «Школе мастеров».
– Это высшая школа, – сказал Бахуд. – Приходилось бывать там?
– Меня не приглашали. Видимо, посчитали, что я недостаточно хорош. То есть я был хорош, но недостаточно, – ответил Хольцер. «На самом деле я был очень хорош», – закончил он про себя. Насколько же лучше его могли быть те, кто туда попадал, задавался он иногда вопросом. В «Школу мастеров» приглашали только самых лучших.
Бахуд безразлично пожал плечами.
«Он, очевидно, считает себя самым лучшим», – отметил в душе Хольцер и решил, что, по-видимому, подобная самооценка являлась одним из критериев отбора кандидатов в «Школу»: сомневающийся в себе и своих силах не может быть лучшим, сомнения снизят его класс, как профессионала.
– Там множество специальных курсов, но, в основном, происходит шлифовка того, чему вы научились раньше, кто бы вас ни учил.
– Острава, – бросил Хольцер.
– Чехи вполне хороши, кивнул Бахуд.
Но не так хороши, как русские, слышалось в его тоне. Хольцер не собирался возражать, это являлось неоспоримой истиной.
– Меня не интересуют спецкурсы. Если только в академическом смысле, как вы, конечно, понимаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
– Что, холодно? – спросил он по-болгарски.
Хольцер говорил на русском, английском и французском языках не хуже, чем на родном немецком, неплохо владел арабским, но по-болгарски не знал ни слова.
После того, как он, пожав плечами, показал, что не понял вопроса, на губах проводника мелькнула усмешка.
– Ничего, привыкнешь, – бросил он снова по-болгарски с оттенком презрения в голосе. Подобно многим представителям своей расы болгарин питал смешанные чувства – собственной неполноценности и презрения – по отношению к более светлым и высоким северным родичам. Турки давным-давно покинули Плевен, но их кровь осталась, проявляясь в стати и чертах его жителей.
Темница плевенского замка была выдолблена в обращенном к Дунаю боку горы. Особенности местности не требовали кладки большого количества стен. В шестнадцатом веке людей мало заботила эстетическая сторона архитектуры, особенно если дело касалось строительства тюрем. Тогда на красоту обращали внимание только при возведении соборов, и все они стояли намного севернее. Мрачная темница плевенского замка не предназначалась для перевоспитания случайно оступившихся, сюда отправляли последние отбросы общества, которые правящие круги не решались уничтожить по тем или иным причинам, но хотели удалить из поля зрения на долгий срок. Все здешние обитатели были по своей природе отпетыми преступниками, не подававшими ни малейшей надежды на исправление.
Много лет назад предпринималась попытка покрыть внутренние стены тюрьмы бетоном, но постоянно сочащаяся сквозь камень горы влага давно превратила бетон в осыпающуюся смесь цемента и песка, почти такую же мягкую и податливую, какой она была, когда ее наносили на поверхность камня. Первое, что увидел Хольцер, войдя в камеру, было множество выцарапанных на стенах имен и надписей на разных языках. Плевенский замок служил отстойником для нежелательных элементов всей Советской системы.
К тому времени, когда глаза Хольцера полностью приспособились к тусклому освещению камеры, автографы узников его больше не интересовали. Все его внимание сосредоточилось на человеке, из-за которого он сюда приехал.
– Вам вроде бы не по себе, – первым заговорил Бахуд. Он стоял в дальнем углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди.
«Он похож на пассажира, терпеливо подпирающего фонарный столб на остановке в ожидании нужного автобуса», – подумал Хольцер, вспомнив собственное состояние после шести месяцев, проведенных в одиночке: он тогда больше походил на человека, сидящего на муравейнике и чуть что дергающегося от укусов облепивших его с головы до ног муравьев.
– Чего не скажешь о вас, – отозвался он.
– Ко всему можно приспособиться, – раздался спокойный ответ.
– Пожалуй, – согласился Хольцер. Разговор шел на английском. Хольцер говорил на этом языке бегло, Бахуд – как на родном. – Правда, у некоторых это получается лучше, чем у остальных, А вы, по-моему, человек, который умеет прекрасно приспосабливаться к любым условиям.
– Разве?
– Несомненно, если судить по тому, что я о вас слышал, – ответил Хольцер. – Или, возможно, я не совсем правильно выразился. Скорее следует сказать так: вы не приспосабливаетесь к окружающей среде, а подгоняете ее под себя.
– Результат получается тот же, – пожал плечами Бахуд.
– Для вас – да, но не обязательно для окружающих, – заметил Хольцер, внимательно изучая собеседника и пытаясь сопоставить данные из досье на этого человека со своим личным впечатлением о нем. Ужасающая жестокость часто таится в приятной упаковке, это было известно Хольцеру лучше других. Сам он тоже внешне не походил на человека, подбрасывающего бомбы в аэропортах и стреляющего в американских солдат на улицах европейских городов. Впрочем, в противном случае, он наверняка попал бы в заключение гораздо раньше.
Бахуд поковырял пальцем бетон. Несколько песчинок отвалились и упали на пол. Проводив их взглядом, Хольцер только теперь осознал, что пол камеры усыпан песком.
– К таким условиям трудновато приспособиться, – проговорил Бахуд, – а прорыть отсюда выход еще труднее. Особенно при отсутствии каких бы то ни было инструментов.
– Возможно, для вас существует более легкий способ выбраться отсюда.
– Я так понимаю, что вы пришли предложить мне нечто в этом роде.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я обладаю слишком большой ценностью, чтобы надолго оставлять меня гнить в этой клоаке.
– Вы знаете, из-за чего угодили сюда?
– Разумеется.
– Скажите мне.
– Я был наказан за то, что, как они выразились, нарушил их правила.
– Какие правила вы нарушили?
– Вам это превосходно известно. Иначе вы не были бы здесь.
Хольцер достал блокнот и шариковую ручку.
– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он.
Бахуд секунду пристально разглядывал его, затем широко улыбнулся, до глубины души поразив немца теплом и обаянием своей улыбки.
– Как вы приказать, – откликнулся он, пародируя немецкий акцент.
– Совершенно справедливо, – холодно подтвердил Хольцер. Он давно привык к подобным насмешкам, но нельзя сказать, чтобы он с ними мирился. – Кстати, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать, – нашел нужным добавить он и приготовился записывать. – Думаю, вы захотите видеть меня своим другом.
Бахуд рассмеялся.
– Довольно тонко подмечено. Итак, что вам хотелось бы знать?
– Расскажите мне о «Школе мастеров».
– Это высшая школа, – сказал Бахуд. – Приходилось бывать там?
– Меня не приглашали. Видимо, посчитали, что я недостаточно хорош. То есть я был хорош, но недостаточно, – ответил Хольцер. «На самом деле я был очень хорош», – закончил он про себя. Насколько же лучше его могли быть те, кто туда попадал, задавался он иногда вопросом. В «Школу мастеров» приглашали только самых лучших.
Бахуд безразлично пожал плечами.
«Он, очевидно, считает себя самым лучшим», – отметил в душе Хольцер и решил, что, по-видимому, подобная самооценка являлась одним из критериев отбора кандидатов в «Школу»: сомневающийся в себе и своих силах не может быть лучшим, сомнения снизят его класс, как профессионала.
– Там множество специальных курсов, но, в основном, происходит шлифовка того, чему вы научились раньше, кто бы вас ни учил.
– Острава, – бросил Хольцер.
– Чехи вполне хороши, кивнул Бахуд.
Но не так хороши, как русские, слышалось в его тоне. Хольцер не собирался возражать, это являлось неоспоримой истиной.
– Меня не интересуют спецкурсы. Если только в академическом смысле, как вы, конечно, понимаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91