Графиня громко кричала, повышая голос вместе с наслаждением.
Можно было различать постепенность растущей щекотки, слыша голос
этой необузданной тияды.
Гамиани: "молока! Молока! Ох, молока!" Я не понимал этого
восклицания. Поистине, это был крик скорби и агонии. Но вот
появилась Юлия, вооруженная огромным гутаперчивым аппаратом,
наполненным горячим молоком. Он обладал такой упругостью, что
мог свободно брызгать на десять шагов. С помощью двух ремней,
она приладила к половому месту этот замысловатый инструмент.
Могучий жеребец едва ли мог иметь в расцвете своих сил что-либо
подобное по толщине. Я и думать не мог, что была возможность
засунуть его, когда к моему удивлению пять или шесть быстрых
толчков через силу, сопровождаемых острым режущим криком, были
достаточны, чтобы эта огромная машина была запрятана между ног
графини и проглочена.
Графиня страдала как осужденная на казнь, бледная, застывшая
подобно мраморной статуи работы кассимо. Движения взад и вперед
производились с поразительной ловкостью до тех пор, пока медор,
бывший пока без дела, но всегда послушный своей задаче, не
бросился неудержимо на Юлию, выполнявшую мужскую роль, раздвинув
бедра, и при движениях выставлявшую медору самую сладкую
приманку. Медор заработал с таким успехом, что Юлия внезапно
остановилась и обмерла, охваченная сладким чувством. Должно
быть это чувство было невероятно сильное, так как выражение ее
лица не имело ничего подобного дотоле...
Разгневанная промедленнием, которое длило ее муку и
рассеивало сладость, несчастная графиня осыпала проклятиями
Юлию.
Придя в себя, Юлия возобновила работу с усиленной энергией.
Разгоряченные толчки и закрывшиеся глаза, раскрытый рот графини
дали ей понять, что секунды страсти настали, и она пальцем
надавила пружинку.
Гамиани: "ах! Ах, остановись! Я тону... У... У. Ой, как
я наслаждаюсь!"
Сладострастие преисподней! Я не имел сил сойти с места. Я
утратил рассудок, мои глаза помутились. Эти яростные восторги,
это зверское вожделение довели меня до головокружения. Кровь
шумела беспорядочно и горячо, во мне только остались порок и
воля к разврату. Я испытывал зверскую ярость от любовной жажды.
Фигура Фанни тоже изменилась. Ее взгляд был неподвижен, руки
напряженно и нервно искали меня. Полураскрытый рот и стиснутые
зубы говорили о том, что она жаждет наслаждения, обуреваемая
чувственностью в пароксизме чрезмерной страсти, льющейся через
край. Едва успев дойти до постели, мы бросились в нее вскакивая
друг на друга, как два раз'яренных зверя. Телом к телу во всю
длину мы терлись кожей и быстро наэлектризовались. Все это
делалось в потоке судорожных обьятий, неистовых криков, бешеных
укусов. Отвратительного вожделения тела с телом,
соприкосновение костей с костями, в припадке звериного хотения,
стремительно пожирающего, рожденного в крови...
Наконец, сон остановил это безумие...
После пяти часов благодетельного сна я пробудился первым.
Солнце сияло полным светом. Его радостные лучи проникали сквозь
занавеску и играли золотым блеском на богатых коврах и шелковых
тканях. Это чарующее, яркое, поэтическое пробуждение после
грязной ночи, привело меня в себя. Мне казалось, что я только
что расстался с ужасным кошмаром. Подле меня в моих обьятиях, в
моих руках тихо колыхалась грудь цвета лилии и цвета розы, такая
нежная и такая чистая, что казалось легкого прикосновения губ
будет достаточно, чтобы она увяла. Фанни в об'ятиях сна,
полунагая, на этом восточном ложе воплощала образ самых чудесных
мечтаний. Профиль, чистый и милый, как рисунок рафаэля и все ее
тело, каждая его частица, обладали обаятельной прелестью...
Было большой сладостью вволю насытиться такими чарующими
формами, но жалко было думать, что девушка в пятнадцать лет
только в одну ночь безвозвратно увяла. Свежесть, изящество,
юность - все сорвала, загрязнила и погрузила в тину эта
вакхическая ночь.
Ее душа была наивна и нежна. , Она тихо баюкалась на
ангельских крыльях... , Но теперь она заветно предана нечистым
духам и нет больше чистых грез и бывших мечтаний, нет больше
первой любви, нет сладких наслаждений. Поэзия молодой девушки
погибла навсегда...
Она проснулась, бедное дитя, почти смеясь. Она грезила
встретить свое обычное утро, свои сладкие думы, свою
невинность...
Увы! Она удивилась - этобыла не ее кровать, это была не ее
комната. Горе ее было ужасно, слезы душили ее. Я смотрел на
нее с волнением, мне было стыдно самого себя. Я прижал ее к
себе, каждую ее слезинку выпивал жадно. Мои чувства молчали, но
душа моя раскрылась до конца. Я живо говорил ей о своей любви
огненными словами и с огнем во взоре...
Фанни меня слушала, молчаливая, удивленная, с восхищением.
Она вдыхала мои слова, мой взгляд, минутами прижималась ко мне,
словно говоря: "да, да! Еще я твоя! Вся твоя!"
Так же доверчиво и легко, как она отдавала свое тело, так и
теперь она передала мне свою душу, доверчивую, взволнованную. Я
думал в поцелуях ее выпить всю, отдав ей свою душу в обмен. Это
была полнота счастья!
Наконец, мы встали. Мне захотелось еще раз увидеть графиню.
Она спала, непристойно раскинувшись, с помятым лицом...
"Уйдем! - Воскликнул я, - уйдем, Фанни! Бросим скорее этот
отвратительный дом!"

Гамиани ( часть вторая ).

Я был убежден, что Фанни, такая молодая и чистая сердцем,
относилась к графине не иначе, как с ужасом и отвращением,
вспоминая о ней. Я отдавал Фанни всю свою нежность и любовь, я
расточал ей самые страстные и нежные ласки. Иногда я доводил ее
до изнурения, до утопы от наслаждения в надежде, что она не
постигает и не жаждет другой страсти, кроме той, которую познает
природа, соединяющая два пола в сладости чувств и души. Увы, я
ошибался. Разбуженное однажды воображение пренебрегает всеми
нашими наслаждениями.
Ничего не могло сравниться в годах Фанни с восторгами ее
подруги. Напряженность и острота нашей страсти казались ей
холодными ласками по сравнению с тем, что она испытала в ту
губительную ночь.
Она клялась мне не видеться больше с Гамиани, но ее клятва не
угасила того желания, которое она втайне в себе воспитала.
Напрасна бала ее борьба. Это сопротивление самой себе лишь
раздувало пламя. Я утратил ее доверчивость; мне надо было
прятаться, чтобы за ней наблюдать. С помощью искусно
замаскированного окошка я мог каждый вечер смотреть на нее,
когда она отходила ко сну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14