Потом глухо, скандируя каждый слог, произнес:
– Маттиа Паскаль.
– Кто? – вскрикнул голос за дверью.
– Маттиа Паскаль, – повторил я, стараясь говорить еще более замогильным голосом.
Я услышал, как старая ведьма – явно в ужасе – отбежала от двери, и внезапно представил себе, что там сейчас происходит. Теперь должен появиться мужчина – сам Помино, этот храбрец!
Мне, однако, следовало не спеша, как и раньше, обдумать свой образ действий.
Едва только Помино гневным рывком открыл дверь и увидел меня, выпрямившегося во весь рост и словно наступающего на него, он в ужасе попятился. Я ворвался в комнату, крича:
– Маттиа Паскаль! С того света!
Помино с тяжелым стуком плюхнулся задом на пол. Руки он инстинктивно закинул за спину и теперь опирался на них всем телом, тараща на меня глаза:
– Маттиа? Ты?!
Вдова Пескаторе, прибежавшая со свечой в руке, издала душераздирающий вопль, словно роженица. Ударом ноги я захлопнул дверь и вырвал у нее свечу, которую она едва не уронила на пол.
– Тише! – крикнул я ей прямо в лицо. – Вы, кажется, и впрямь приняли меня за привидение?
– Ты живой? – выдавила она, побелев от страха и впиваясь пальцами себе в волосы.
– Живой! Живой! Живой! – подхватил я с какой-то свирепой радостью. – А вы меня опознали в мертвеце? В утопленнике?
– Да откуда же ты? – в ужасе спросила она.
– С мельницы, ведьма! – зарычал я. – Вот, держи свечу да гляди на меня хорошенько! Это я? Узнаешь? Или тебе кажется, что перед тобой тот несчастный, который утонул в Стиа?
– Значит, то был не ты?
– Иди к черту, ведьма! Я же стою здесь, живой! А ты вставай, чудило! Где Ромильда?
– Ради бога!.. – простонал Помино, торопливо поднимаясь с пола… – Малютка… Я боюсь… Молоко…
Я схватил его за руку, тоже, в свою очередь, оторопев:
– Что еще за малютка?
– Моя… моя… дочка… – пробормотал Помино.
– Ах ты убийца! – заорала вдова Пескаторе. Ошеломленный этим новым известием, я не мог ответить ни слова.
– Твоя дочь? – прошептал я. – Ко всему еще и дочь… И теперь она…
– Мама, ради бога, пойдите к Ромильде… – умоляющим тоном произнес Помино.
Но было уже поздно. Ромильда с раскрытой грудью, к которой присосался младенец, полуодетая, словно, услышав наши крики, она впопыхах спрыгнула с постели, – Ромильда вошла в комнату и увидела меня:
– Маттиа!
Она упала на руки Помино и матери, которые унесли ее, оставив в суматохе малютку у меня на руках, когда я вместе с ними бросился к Ромильде.
Я остался один во мраке прихожей с этой хрупкой малюткой, которая пронзительно кричала, требуя молока. Я был смущен, растерян, в ушах у меня звучал отчаянный крик женщины, которая была моей, а теперь вот родила эту девочку, и не от меня, не от меня! А мою-то, мою она тогда не любила! Значит, и мне, черт побери, нечего жалеть ни ее ребенка, ни их всех. Она вышла замуж? Ну, так теперь я… Но малютка продолжала кричать, и тогда… Что оставалось делать? Чтобы успокоить девочку, я осторожно прижал ее к груди и принялся нежно похлопывать по крошечным плечикам и укачивать, прохаживаясь взад и вперед. Ярость моя утихла, пыл угас. Девочка мало-помалу смолкла.
Из темноты послышался испуганный голос Помино:
– Маттиа! А что девочка?
– Тише ты! Она у меня.
– А что ты с ней делаешь?
– Ем ее… Что делаю! Вы же сунули ее мне в руки… Пусть теперь и лежит у меня. Она успокоилась. Где Ромильда?
Он подошел ко мне, весь дрожа и глядя с опаской, как сука, увидевшая, что хозяин взял на руки ее щенка.
– Ромильда? А что? – переспросил он.
– А то, что мне надо с ней поговорить, – грубо ответил я.
– Знаешь, она в обмороке.
– В обмороке? Ну что ж, приведем ее в чувство.
Помино с умоляющим видом попытался преградить мне путь:
– Ради бога… Послушай… Я боюсь… Как это… ты… живой?… Где же ты был?… Ах, боже ты мой… Послушай… Может быть, ты лучше со мной поговоришь?
– Нет! – закричал я. – Буду говорить с ней. Ты во всем этом деле теперь никто.
– Как! Я?
– Твой брак недействителен.
– Как!.. Что ты говоришь? А девочка?
– Девочка… Девочка… – процедил я сквозь зубы. – Постыдился бы! Только два года прошло, а вы уж успели и дочкой обзавестись. Тише, маленькая, тише! Пойдем к маме!.. Ладно, веди меня! Куда идти?
Не успел я войти в спальню с ребенком на руках, как вдова Пескаторе накинулась на меня, словно гиена. Я оттолкнул ее яростным взмахом руки:
– А вы убирайтесь! Вон там ваш зятек. Если хотите орать, орите на него. Я вас знать не знаю.
Я склонился над Ромильдой, которая горько рыдала, и положил девочку рядом с ней.
– Вот, возьми ее… Ты плачешь? Отчего? Оттого, что я жив? Ты предпочла бы, чтоб я был мертв? Посмотри на меня… Ну же, посмотри мне в лицо. Каким я тебе больше нравлюсь – живым или мертвым?
Она попыталась взглянуть на меня сквозь слезы и прерывающимся от рыданий голосом прошептала:
– Но… как… ты? Что… ты делал?
– Что делал? – усмехнулся я. – Это ты у меня спрашиваешь, что я делал? Ты-то вышла вторично замуж… за этого болвана… Родила дочку и теперь еще спрашиваешь, что я делал?
– Что теперь будет? – простонал Помино, закрывая лицо руками.
– Но ты, ты… Где ты пропадал? Раз ты притворялся умершим, раз ты скрывался… – начала орать вдова Пескаторе, надвигаясь на меня с поднятыми кулаками.
Я схватил одну ее руку, скрутил и прорычал:
– Молчать, я вам говорю! Замолчите сейчас же, и если вы только пикнете, я позабуду жалость, которую испытываю к этому болвану, вашему зятю, и к этой крошке, и буду поступать по закону! А знаете ли, что гласит закон? Что я должен восстановить свой брак с Ромильдой…
– С моей дочерью? Ты?… Ты с ума сошел! – не смущаясь, завопила она.
Но Помино, услышав мою угрозу, принялся уговаривать ее, чтобы она ради всего святого замолчала и успокоилась.
Тогда мегера, отстав от меня, напустилась на него, дурака, болвана, ничтожество, умеющего только хныкать и жаловаться, как баба.
Меня разобрал такой смех, что живот заболел.
– Хватит! – закричал я, когда немного успокоился. – Да я оставлю ему Ромильду! Охотно оставлю! Неужели вы считаете меня таким дураком, чтоб я захотел снова стать вашим зятем? Ах, бедный ты мой Помино! Прости, бедный мой друг, что я назвал тебя болваном. Но ведь ты же слышал? И теща твоя назвала тебя так, и – честное слово! – еще раньше так о тебе отзывалась Ро-мильда, наша женушка, да, да, она – не кто другой. Ты ей казался и болваном, и тупицей, и пошляком, и не помню уж чем еще. Не так ли, Ромильда? Ну, признайся же… Ну-ну, перестань плакать, дорогая, вытри глаза, а то еще молоко испортишь… Я теперь жив – видишь? – и хочу радоваться жизни, да, радоваться, как говорил один мой подвыпивший приятель… Радоваться. Помино! Ты думаешь, я хочу отнять маму у дочки? Ой, нет-нет! У меня уже есть сын без отца… Видишь, Ромильда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Маттиа Паскаль.
– Кто? – вскрикнул голос за дверью.
– Маттиа Паскаль, – повторил я, стараясь говорить еще более замогильным голосом.
Я услышал, как старая ведьма – явно в ужасе – отбежала от двери, и внезапно представил себе, что там сейчас происходит. Теперь должен появиться мужчина – сам Помино, этот храбрец!
Мне, однако, следовало не спеша, как и раньше, обдумать свой образ действий.
Едва только Помино гневным рывком открыл дверь и увидел меня, выпрямившегося во весь рост и словно наступающего на него, он в ужасе попятился. Я ворвался в комнату, крича:
– Маттиа Паскаль! С того света!
Помино с тяжелым стуком плюхнулся задом на пол. Руки он инстинктивно закинул за спину и теперь опирался на них всем телом, тараща на меня глаза:
– Маттиа? Ты?!
Вдова Пескаторе, прибежавшая со свечой в руке, издала душераздирающий вопль, словно роженица. Ударом ноги я захлопнул дверь и вырвал у нее свечу, которую она едва не уронила на пол.
– Тише! – крикнул я ей прямо в лицо. – Вы, кажется, и впрямь приняли меня за привидение?
– Ты живой? – выдавила она, побелев от страха и впиваясь пальцами себе в волосы.
– Живой! Живой! Живой! – подхватил я с какой-то свирепой радостью. – А вы меня опознали в мертвеце? В утопленнике?
– Да откуда же ты? – в ужасе спросила она.
– С мельницы, ведьма! – зарычал я. – Вот, держи свечу да гляди на меня хорошенько! Это я? Узнаешь? Или тебе кажется, что перед тобой тот несчастный, который утонул в Стиа?
– Значит, то был не ты?
– Иди к черту, ведьма! Я же стою здесь, живой! А ты вставай, чудило! Где Ромильда?
– Ради бога!.. – простонал Помино, торопливо поднимаясь с пола… – Малютка… Я боюсь… Молоко…
Я схватил его за руку, тоже, в свою очередь, оторопев:
– Что еще за малютка?
– Моя… моя… дочка… – пробормотал Помино.
– Ах ты убийца! – заорала вдова Пескаторе. Ошеломленный этим новым известием, я не мог ответить ни слова.
– Твоя дочь? – прошептал я. – Ко всему еще и дочь… И теперь она…
– Мама, ради бога, пойдите к Ромильде… – умоляющим тоном произнес Помино.
Но было уже поздно. Ромильда с раскрытой грудью, к которой присосался младенец, полуодетая, словно, услышав наши крики, она впопыхах спрыгнула с постели, – Ромильда вошла в комнату и увидела меня:
– Маттиа!
Она упала на руки Помино и матери, которые унесли ее, оставив в суматохе малютку у меня на руках, когда я вместе с ними бросился к Ромильде.
Я остался один во мраке прихожей с этой хрупкой малюткой, которая пронзительно кричала, требуя молока. Я был смущен, растерян, в ушах у меня звучал отчаянный крик женщины, которая была моей, а теперь вот родила эту девочку, и не от меня, не от меня! А мою-то, мою она тогда не любила! Значит, и мне, черт побери, нечего жалеть ни ее ребенка, ни их всех. Она вышла замуж? Ну, так теперь я… Но малютка продолжала кричать, и тогда… Что оставалось делать? Чтобы успокоить девочку, я осторожно прижал ее к груди и принялся нежно похлопывать по крошечным плечикам и укачивать, прохаживаясь взад и вперед. Ярость моя утихла, пыл угас. Девочка мало-помалу смолкла.
Из темноты послышался испуганный голос Помино:
– Маттиа! А что девочка?
– Тише ты! Она у меня.
– А что ты с ней делаешь?
– Ем ее… Что делаю! Вы же сунули ее мне в руки… Пусть теперь и лежит у меня. Она успокоилась. Где Ромильда?
Он подошел ко мне, весь дрожа и глядя с опаской, как сука, увидевшая, что хозяин взял на руки ее щенка.
– Ромильда? А что? – переспросил он.
– А то, что мне надо с ней поговорить, – грубо ответил я.
– Знаешь, она в обмороке.
– В обмороке? Ну что ж, приведем ее в чувство.
Помино с умоляющим видом попытался преградить мне путь:
– Ради бога… Послушай… Я боюсь… Как это… ты… живой?… Где же ты был?… Ах, боже ты мой… Послушай… Может быть, ты лучше со мной поговоришь?
– Нет! – закричал я. – Буду говорить с ней. Ты во всем этом деле теперь никто.
– Как! Я?
– Твой брак недействителен.
– Как!.. Что ты говоришь? А девочка?
– Девочка… Девочка… – процедил я сквозь зубы. – Постыдился бы! Только два года прошло, а вы уж успели и дочкой обзавестись. Тише, маленькая, тише! Пойдем к маме!.. Ладно, веди меня! Куда идти?
Не успел я войти в спальню с ребенком на руках, как вдова Пескаторе накинулась на меня, словно гиена. Я оттолкнул ее яростным взмахом руки:
– А вы убирайтесь! Вон там ваш зятек. Если хотите орать, орите на него. Я вас знать не знаю.
Я склонился над Ромильдой, которая горько рыдала, и положил девочку рядом с ней.
– Вот, возьми ее… Ты плачешь? Отчего? Оттого, что я жив? Ты предпочла бы, чтоб я был мертв? Посмотри на меня… Ну же, посмотри мне в лицо. Каким я тебе больше нравлюсь – живым или мертвым?
Она попыталась взглянуть на меня сквозь слезы и прерывающимся от рыданий голосом прошептала:
– Но… как… ты? Что… ты делал?
– Что делал? – усмехнулся я. – Это ты у меня спрашиваешь, что я делал? Ты-то вышла вторично замуж… за этого болвана… Родила дочку и теперь еще спрашиваешь, что я делал?
– Что теперь будет? – простонал Помино, закрывая лицо руками.
– Но ты, ты… Где ты пропадал? Раз ты притворялся умершим, раз ты скрывался… – начала орать вдова Пескаторе, надвигаясь на меня с поднятыми кулаками.
Я схватил одну ее руку, скрутил и прорычал:
– Молчать, я вам говорю! Замолчите сейчас же, и если вы только пикнете, я позабуду жалость, которую испытываю к этому болвану, вашему зятю, и к этой крошке, и буду поступать по закону! А знаете ли, что гласит закон? Что я должен восстановить свой брак с Ромильдой…
– С моей дочерью? Ты?… Ты с ума сошел! – не смущаясь, завопила она.
Но Помино, услышав мою угрозу, принялся уговаривать ее, чтобы она ради всего святого замолчала и успокоилась.
Тогда мегера, отстав от меня, напустилась на него, дурака, болвана, ничтожество, умеющего только хныкать и жаловаться, как баба.
Меня разобрал такой смех, что живот заболел.
– Хватит! – закричал я, когда немного успокоился. – Да я оставлю ему Ромильду! Охотно оставлю! Неужели вы считаете меня таким дураком, чтоб я захотел снова стать вашим зятем? Ах, бедный ты мой Помино! Прости, бедный мой друг, что я назвал тебя болваном. Но ведь ты же слышал? И теща твоя назвала тебя так, и – честное слово! – еще раньше так о тебе отзывалась Ро-мильда, наша женушка, да, да, она – не кто другой. Ты ей казался и болваном, и тупицей, и пошляком, и не помню уж чем еще. Не так ли, Ромильда? Ну, признайся же… Ну-ну, перестань плакать, дорогая, вытри глаза, а то еще молоко испортишь… Я теперь жив – видишь? – и хочу радоваться жизни, да, радоваться, как говорил один мой подвыпивший приятель… Радоваться. Помино! Ты думаешь, я хочу отнять маму у дочки? Ой, нет-нет! У меня уже есть сын без отца… Видишь, Ромильда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74