А город распростерся внизу, темно-коричневый, стреляющий отблесками открываемых окон, плетущий тонкую паутину дымов над высокими трубами из почерневшего кирпича. Копер дрезденской фирмы Леера лениво посапывал в глубине котлована на месте древнего рва, над Нагорными воротами пролетала стайка голубей, а когда, заслонив глаза от солнца, мы всматривались в далекий горизонт, перерезанный башнями костела Святой Екатерины, малой и большой ратуши, куполом синагоги и зубчатым контуром костела Святой Троицы, и видели затянутую дымкой темную полосу моря, тянущуюся от косы до обрывов Орлова, мы знали, что город будет стоять вечно.
Фланель, полотно, шелк
«Фрау Вальман! – взволнованно восклицала под окном Лизелотта Пельц, маленькая, хрупкая, в розовой шляпке-чалме. – Что брать, говорили, что нужно с собой взять?» Ее радиоприемник уже несколько дней стоял на этажерке, как немой эбонитовый саркофаг, рядом с засохшими астрами в высокой синей вазе и фотографией мужа в мундире Люфтваффе. А Эльза Вальман отвечала в приоткрытое окно: «Только самое необходимое, фрау Пельц, и ничего больше, не берите лишних вещей» – и, видя, что госпожа Пельц направляется к подъезду дома 14 по Лессингштрассе, где, кроме нее, жили Шульцы и Биренштайны, входила в столовую. У окна господин Вальман дожимал коленом чемодан из свиной кожи, из которого высовывались рукава фланелевых ночных сорочек. На оттоманке, расшитой китайскими узорами, лежали шелковые блузки с кружевами, свитера с тирольским орнаментом и толстые гольфы из белой овечьей шерсти. «Нельзя же так», – вздыхала госпожа Вальман, но неизвестно было, что она имеет в виду: безнадежную борьбу мужа с желтым чемоданом или, скорее, беспорядок в комнате, где она обычно принимала гостей за столом из темного ореха, на котором всегда стояла хрустальная ваза с бледно-красной бумажной розой.
За окном по противоположной стороне улицы шли Харденберги с маленьким Эрвином; внезапно из-за деревьев на небо метнулась черная тень, и они бросились на землю у подножия ограды из железных прутьев, коляска с обмотанным веревкой красным стеганым одеялом опрокинулась в снег, тень с грохотом пронеслась над крышами в сторону Цоппота, далекие отголоски взрывов прозвучали приглушенно, казалось, кто-то рукой в мягкой варежке ударяет по большому пустому столу; они снова подбежали к коляске, и, когда господин Харденберг перекинул через плечо холщовую лямку, привязанную к раме, крепкую широкую лямку, которую дядя Кольвиц принес ему вчера из столярной мастерской, Эрвин подпер плечом вываливающийся тюк. Они медленно побрели в сторону Кронпринценаллее.
Эльза Вальман отвернулась от окна.
Господин Вальман обвязывал чемодан ремнем: «Посмотри, что с Ханеманом». Когда она открыла дверь на втором этаже, Ханеман только молча кивнул. Времени оставалось в обрез. Сын Биренштайнов, утром на минутку забежавший к матери, говорил, что русские уже возле бывшей польской границы и, наверное, двинутся вдоль моря на Цоппот, группы Фольксштурма отступили от Леса Гутенберга, Мюггау и Питцкендорфа к Лангфуру, слава богу, Адольф-Гитлер-штрассе еще свободна, можно пойти по Кронпринценаллее вдоль трамвайных путей, подняться на виадук над железнодорожной веткой и дальше, прямо по Остзеештрассе, до Нойфарвассера, около волнореза стоят транспортные суда из Вильгельмсхавена, может быть, удастся попасть на борт…
Госпожа Вальман выслушала все это спокойно, хотя мундир юного Аксера Биренштайна был испачкан известкой и смотрел он на мать испуганными глазами. Стекла в окнах, которые госпожа Вальман столько раз, не доверяя прислуге, мыла собственными руками, дрожали от эха взрывов, и уже непонятно было, в какой части города усиливается безостановочный грохот – то ли в окрестностях Шидлица, то ли ближе – и почему время от времени сквозь висящий в воздухе глухой гул пробивается тяжелый гром залпов (Аксер сказал, что это, по-видимому, «Принц Евгений», обороняющий Готенхафен, обстреливает холмы с залива). Каждые несколько минут совсем низко, прямо над большой березой, пролетали – тройками, шестерками – самолеты с белыми цифрами на фюзеляже; тогда люди, идущие в сторону Кронпринценаллее, прятались за стволы деревьев и кирпичные столбы оград, но снаряды – длинные очереди из бортовых орудий – разрывались где-то дальше, должно быть, за Особой, там, где гул, казалось, нарастал всего быстрее, хотя на небе – если глянуть в сторону Собора – не было видно дыма, только иногда над парком взлетали едва заметные на солнце зеленые светящиеся снаряды – стреляли поблизости от трамвайного круга.
Итак, госпожа Вальман смотрела на все спокойно (хотя при каждом взрыве у нее замирало сердце) – она ведь знала, что с помощью брата (Франц Эрхардт год проработал в канцелярии сената) они наверняка получат «белый пропуск» на транспортное судно «Фридрих Бернхоф». В Нойфарвассере им надо быть никак не позже шести…
«Герр Ханеман, – говорила она, держась за дверную ручку, – поторопитесь. И послушайтесь моего совета: возьмите теплое пальто, знаете, это, с барашковым воротником». Ханеман на мгновение поднял голову над открытым несессером, где рядом с флаконом туалетной воды, бинтами, толстым свитером с высоким воротом и полотенцем лежал маленький сверток в пергаментной бумаге: «Идите вниз, дети волнуются».
Ах, дети! Сколько уже раз она просила девочек не выходить из дома. Но разве можно уследить за двумя непоседами в сереньких пальтишках, которые, бегая в парадном по лестнице, то и дело выскакивают в сад, а потом возвращаются, разгоряченные, с белым облачком вокруг мордашек: «Мутти, нам жарко». «Ну знаете! – раздраженно говорила она. – Зачем тогда бегать, сказано было, сидите внизу, в прачечной, играть можно и там. А лучше подметите-ка коридор». Но девочки и слышать об этом не хотели. Они то и дело подбегали к железной ограде и кричали детям, бредущим рядом с набитыми постельным бельем колясками: «Герда, Фриц, вы уже идете? – после чего с гордостью сообщали: – И мы сейчас пойдем», – и продолжали бегать по двору, кидаясь снежками в бурого кота госпожи Пельц, который не собирался слезать с крыши веранды и только смахивал лапой белые шарики с заснеженного крутого ската на дорожку.
Смех Марии и Евы… Даже призывы отца не могли загнать девочек в дом. Когда самолет с белыми цифрами на фюзеляже пролетал над садом, чуть не задевая брюхом макушку росшей в углу огромной березы, а люди на улице в смешных позах прижимались к стенам, ища укрытия под каменными карнизами, Мария и Ева лишь на мгновение прерывали игру за шпалерой туй и, задрав головы, смотрели на исчезающий за крышами темный силуэт – ну сколько можно бояться, да и самолеты ведь никому ничего плохого не делали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58