Чтоб не мешать никому, заткнет кларнет в сапог и перебирает пальцами в сапоге. Чего ты смеешься? Или музыка — только забава для тебя? Сыграй мне «си бемоль»,— строго приказал он.
— Какое еще «си бемоль»? — спросил я.
— Сначала сыграй нижнее. Потом можешь сыграть верхнее.
— Верхнее?
— Сначала сыграй нижнее!
— Я еще не умею играть.
Дядюшка Загрушка посмотрел на меня, и я покраснел.
— Играй! — приказал он еще раз.
Я дунул в трубу, но едва только раздался звук, дядюшка Загрушка рассердился:
— Что это такое? Насмешки строишь? Я постарше тебя. Ты смотри, я живо с тобой разделаюсь! Отец-то в твои годы всегда из леса в дом дрова приносил. А ты чем занят? Придешь из школы, берешь санки и тут же мчишься в Агачину!
— Я не хожу в Агачину.
— Молчи, а то подзатыльник дам! Дома тебя не бьют, в школе не бьют, растешь — заботы никакой не знаешь! Придется с твоим отцом поговорить. Не может ли он каждый день щелчком-другим тебя угостить? Да будь у меня такой мальчишка, я бы каждый день его драл, тогда через годок-другой из него виртуоз получился бы. Ты знаешь, что такое виртуоз?
— Нет, не знаю.
— Зачем же ты в школу ходишь? В школу ходишь, а ничего не знаешь. Кто тебя учит? Учитель?
— Нет, учительница.
— И с ней я поговорю, пусть займется тобой. Мне
показалось, ты парень во! И вдруг на тебе! Думаешь, трубу взял — и шагом марш? Растреп вроде тебя в деревне я миллион найду. Но таких мне и даром не надо. Такого растрепу я за шиворот возьму и вон вышвырну. Как ты стоишь! — Он дернул меня за плечи, словно хотел выпрямить. — Видал ты когда, чтобы музыкант так стоял? Может, и видел, а я скажу тебе, что это был никакой не музыкант, а тоже растяпа.— Дядюшка Загрушка помолчал, потом сказал уже спокойнее: — Важно, как ты держишь трубу, как выглядишь, понял? Выглядишь чуточку чудно, и люди на тебя уже пальцем показывают: смотрите, мол, какой смешной парень на геликоне играет. Глядите, глядите, у этого парня глаза словно яблоки, ишь вытаращился!
Я улыбнулся.
— А это все важные вещи,— продолжал Загрушка.— Один музыкант глаза таращит, другой щеки надувает. Зачем щеки надувать? Кто-нибудь возьмет да и проткнет булавкой. — Теперь засмеялся и он. — Считать умеешь?
— Считать?
— Считать не научишься, никакого проку из тебя не получится. У нас, например, есть целая нота. — Он взял со стола бумагу, из кармана достал карандаш и нарисовал неуклюжий кружочек. — Какая это нота?
— Целая.
— А как ты считать будешь?
— Раз.
— Как бы не так! Какая целая нота?
— Целая.
— Заладил: «Целая, целая»! Это я тебе сказал, что целая, но сколько времени будем мы считать целую ноту?
Я пожал плечами.
— Сколько у тебя по арифметике?
— Тройка.
— Я поставил бы тебе единицу. Если мы возьмем яблоко и разрежем его на четыре части, сколько будет четвертинок?
— Четыре.
— Вот видишь. Я тебе сам все уже заранее сказал. Сколько нужно отсчитать, чтобы сыграть целую ноту?
— Четыре.
— Дуй в трубу и считай!
— Так ведь не получится ничего.
— Кто тебе сказал?
— Как я могу дуть и считать?
— Так же, как и другие.
— Считать и дуть сразу?
— Считать на четыре.
— Но ведь и вправду так сделать нельзя.
— «Нельзя, нельзя»! Если ты этому не научишься, никогда в жизни музыкантом не станешь. Я не говорю, что это легко. Будь музыка легким делом, каждый дурак на трубе играл бы. Тут-то и зарыта собака. Музыкант должен знать ноты, должен уметь обращаться с инструментом и, кроме всего прочего, уметь считать. Гляди на меня.— Дядюшка Загрушка выпрямился, закрыл глаза и некоторое время не шелохнулся. — Ты что-нибудь заметил?
— Заметил.
— Что ты заметил?
— Вы закрыли глаза.
— Балда! Я спрашиваю: заметно ли было, что я считал?
— Нет, не заметно.
— Теперь понимаешь? Вот чему ты должен научиться. Ты считаешь, но никто этого не замечает. Попробуй-ка!
Я закрыл глаза и сосчитал до четырех.
— Считал?
— Да, считал.
— До скольких ты считал?
— До четырех.
— Я вижу, из тебя выйдет толк. Теперь ты можешь при счете отбивать такт ногой. Вот так.
Он закрыл глаза, выставил правую ногу и начал медленно поднимать и опускать носок.
— Понял?
— Понял.
— В школах будто бы такт отбивать запрещают, но ты можешь отбивать сколько тебе угодно. Пойдем дальше. Извлеки из трубы длинный звук и при этом считай до четырех. Действуй!
Я приложил к губам мундштук и сыграл длинный звук.
— Ты сейчас считал?
— Да, считал.
— Какая же это была нота?
— Целая.
— Почему же это была целая нота?
— Потому что я считал до четырех.
— Я вижу, ты понимать начинаешь. Сколько долей в половине ноты?
— Две.
— Очень-очень хорошо! Сумел бы ты ее сыграть? Я приложил мундштук к губам и сыграл половину
ноты.
— Если будешь так успевать, очень меня порадуешь. Я отцу не пожалуюсь и про учительницу думать забуду. Какие у тебя были отметки?
— В прошлом году?
— В табеле.
— Две двойки!
— По каким предметам?
— По словацкому языку и по русскому.
— Глуповат ты еще... Половинные ноты мы считаем так: раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре... — После каждых двух слов он взмахивал рукой, как будто рубил что-то.
— Раз-два, — взмах,— три-четыре,— новый взмах руки.
На четвертушках он взмахивал каждый раз: раз, два, три, четыре...
На восьмых он совал руки в карманы и только покачивал головой: ра-аз, два-а, три-и, четы-ре...
На шестнадцатых он покачивал головой быстрее: ра-а-аз, два-а-а-а, три-и-и-и, четы-ре-е.
Исписал нотами целый лист, сунул мне в карман и велел прийти через неделю.
У ЛАЦО ГЕЛЬДТА
Я говорил уже, что Лацо Гельдт живет в новом доме. Дом-то новый, а дорога к нему страсть какая плохая, вся в ухабах. Еще счастье, что шоссе близко.
Я остановился у железной калитки и нажал красную пуговку. Не потому, что калитка заперта была. Мне просто попробовать электрический звонок захотелось. Таких звонков в городе-то у вас сколько угодно, а в Грушковце всего три или четыре отыщется. И этот звонок поставил сам Лацо. «Вот пустяки какие!» — скажет иной. А отчего же в других домах таких звонков нет? Будь Лацо постарше, его непременно мастером на все руки назвали бы. Я застал его в самый разгар работы. Он паял какие-то проволочки для радио. Увидав меня, работу отложил в сторону и стал пялиться на меня. Ну, понятное дело, не столько на меня, сколько на трубу.
— Откуда она у тебя? — спросил Лацо и поглядел широко открытыми глазами.
— Ведь я же еще неделю назад тебе о ней говорил.
— А это — взаправду? — недоверчиво протянул он.
— Что взаправду?
— Взаправду тебе дали?
— Сам видишь. Пришел тебе показать.
— И ты уже что-нибудь сыграть можешь?
Я, конечно, тут же поднес мундштук к губам и гамму сыграл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Какое еще «си бемоль»? — спросил я.
— Сначала сыграй нижнее. Потом можешь сыграть верхнее.
— Верхнее?
— Сначала сыграй нижнее!
— Я еще не умею играть.
Дядюшка Загрушка посмотрел на меня, и я покраснел.
— Играй! — приказал он еще раз.
Я дунул в трубу, но едва только раздался звук, дядюшка Загрушка рассердился:
— Что это такое? Насмешки строишь? Я постарше тебя. Ты смотри, я живо с тобой разделаюсь! Отец-то в твои годы всегда из леса в дом дрова приносил. А ты чем занят? Придешь из школы, берешь санки и тут же мчишься в Агачину!
— Я не хожу в Агачину.
— Молчи, а то подзатыльник дам! Дома тебя не бьют, в школе не бьют, растешь — заботы никакой не знаешь! Придется с твоим отцом поговорить. Не может ли он каждый день щелчком-другим тебя угостить? Да будь у меня такой мальчишка, я бы каждый день его драл, тогда через годок-другой из него виртуоз получился бы. Ты знаешь, что такое виртуоз?
— Нет, не знаю.
— Зачем же ты в школу ходишь? В школу ходишь, а ничего не знаешь. Кто тебя учит? Учитель?
— Нет, учительница.
— И с ней я поговорю, пусть займется тобой. Мне
показалось, ты парень во! И вдруг на тебе! Думаешь, трубу взял — и шагом марш? Растреп вроде тебя в деревне я миллион найду. Но таких мне и даром не надо. Такого растрепу я за шиворот возьму и вон вышвырну. Как ты стоишь! — Он дернул меня за плечи, словно хотел выпрямить. — Видал ты когда, чтобы музыкант так стоял? Может, и видел, а я скажу тебе, что это был никакой не музыкант, а тоже растяпа.— Дядюшка Загрушка помолчал, потом сказал уже спокойнее: — Важно, как ты держишь трубу, как выглядишь, понял? Выглядишь чуточку чудно, и люди на тебя уже пальцем показывают: смотрите, мол, какой смешной парень на геликоне играет. Глядите, глядите, у этого парня глаза словно яблоки, ишь вытаращился!
Я улыбнулся.
— А это все важные вещи,— продолжал Загрушка.— Один музыкант глаза таращит, другой щеки надувает. Зачем щеки надувать? Кто-нибудь возьмет да и проткнет булавкой. — Теперь засмеялся и он. — Считать умеешь?
— Считать?
— Считать не научишься, никакого проку из тебя не получится. У нас, например, есть целая нота. — Он взял со стола бумагу, из кармана достал карандаш и нарисовал неуклюжий кружочек. — Какая это нота?
— Целая.
— А как ты считать будешь?
— Раз.
— Как бы не так! Какая целая нота?
— Целая.
— Заладил: «Целая, целая»! Это я тебе сказал, что целая, но сколько времени будем мы считать целую ноту?
Я пожал плечами.
— Сколько у тебя по арифметике?
— Тройка.
— Я поставил бы тебе единицу. Если мы возьмем яблоко и разрежем его на четыре части, сколько будет четвертинок?
— Четыре.
— Вот видишь. Я тебе сам все уже заранее сказал. Сколько нужно отсчитать, чтобы сыграть целую ноту?
— Четыре.
— Дуй в трубу и считай!
— Так ведь не получится ничего.
— Кто тебе сказал?
— Как я могу дуть и считать?
— Так же, как и другие.
— Считать и дуть сразу?
— Считать на четыре.
— Но ведь и вправду так сделать нельзя.
— «Нельзя, нельзя»! Если ты этому не научишься, никогда в жизни музыкантом не станешь. Я не говорю, что это легко. Будь музыка легким делом, каждый дурак на трубе играл бы. Тут-то и зарыта собака. Музыкант должен знать ноты, должен уметь обращаться с инструментом и, кроме всего прочего, уметь считать. Гляди на меня.— Дядюшка Загрушка выпрямился, закрыл глаза и некоторое время не шелохнулся. — Ты что-нибудь заметил?
— Заметил.
— Что ты заметил?
— Вы закрыли глаза.
— Балда! Я спрашиваю: заметно ли было, что я считал?
— Нет, не заметно.
— Теперь понимаешь? Вот чему ты должен научиться. Ты считаешь, но никто этого не замечает. Попробуй-ка!
Я закрыл глаза и сосчитал до четырех.
— Считал?
— Да, считал.
— До скольких ты считал?
— До четырех.
— Я вижу, из тебя выйдет толк. Теперь ты можешь при счете отбивать такт ногой. Вот так.
Он закрыл глаза, выставил правую ногу и начал медленно поднимать и опускать носок.
— Понял?
— Понял.
— В школах будто бы такт отбивать запрещают, но ты можешь отбивать сколько тебе угодно. Пойдем дальше. Извлеки из трубы длинный звук и при этом считай до четырех. Действуй!
Я приложил к губам мундштук и сыграл длинный звук.
— Ты сейчас считал?
— Да, считал.
— Какая же это была нота?
— Целая.
— Почему же это была целая нота?
— Потому что я считал до четырех.
— Я вижу, ты понимать начинаешь. Сколько долей в половине ноты?
— Две.
— Очень-очень хорошо! Сумел бы ты ее сыграть? Я приложил мундштук к губам и сыграл половину
ноты.
— Если будешь так успевать, очень меня порадуешь. Я отцу не пожалуюсь и про учительницу думать забуду. Какие у тебя были отметки?
— В прошлом году?
— В табеле.
— Две двойки!
— По каким предметам?
— По словацкому языку и по русскому.
— Глуповат ты еще... Половинные ноты мы считаем так: раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре... — После каждых двух слов он взмахивал рукой, как будто рубил что-то.
— Раз-два, — взмах,— три-четыре,— новый взмах руки.
На четвертушках он взмахивал каждый раз: раз, два, три, четыре...
На восьмых он совал руки в карманы и только покачивал головой: ра-аз, два-а, три-и, четы-ре...
На шестнадцатых он покачивал головой быстрее: ра-а-аз, два-а-а-а, три-и-и-и, четы-ре-е.
Исписал нотами целый лист, сунул мне в карман и велел прийти через неделю.
У ЛАЦО ГЕЛЬДТА
Я говорил уже, что Лацо Гельдт живет в новом доме. Дом-то новый, а дорога к нему страсть какая плохая, вся в ухабах. Еще счастье, что шоссе близко.
Я остановился у железной калитки и нажал красную пуговку. Не потому, что калитка заперта была. Мне просто попробовать электрический звонок захотелось. Таких звонков в городе-то у вас сколько угодно, а в Грушковце всего три или четыре отыщется. И этот звонок поставил сам Лацо. «Вот пустяки какие!» — скажет иной. А отчего же в других домах таких звонков нет? Будь Лацо постарше, его непременно мастером на все руки назвали бы. Я застал его в самый разгар работы. Он паял какие-то проволочки для радио. Увидав меня, работу отложил в сторону и стал пялиться на меня. Ну, понятное дело, не столько на меня, сколько на трубу.
— Откуда она у тебя? — спросил Лацо и поглядел широко открытыми глазами.
— Ведь я же еще неделю назад тебе о ней говорил.
— А это — взаправду? — недоверчиво протянул он.
— Что взаправду?
— Взаправду тебе дали?
— Сам видишь. Пришел тебе показать.
— И ты уже что-нибудь сыграть можешь?
Я, конечно, тут же поднес мундштук к губам и гамму сыграл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19