Алло! «Двадцать второй», завтра же явитесь на парткомиссию. Такое политическое недомыслие несовместимо с пребыванием в партии. Вы слышите?» — «Слышу... Можете исключить заочно».— «Что? Повторите..,»— «Повторяю: пошел ты...»
Этот разговор на полковой волне, конечно, слушали адисты всех полков, корпуса. Вероятно, в эфире насту-
Когда обозначатся перемены в характере Огородникова, когда к нему придет желание вытряхнуть из себя хитроватую глупость рисоваться под обиженного судьбой неудачника и затем честным трудом завоевать уважение товарищей, кажется, не дождаться. Уже завершается подготовка к пуску всего комплекса механизмов огромного завода, а он, Огородников, остался таким, каким пришел на строительство. Тысячи парней и девчат овладели за это время специальностями комплектовщиков и сборщиков основных узлов серийного выпуска автомобилей, а он, мотаясь по всем цехам, готовился к сборке личного автомобиля из «бросовых», как он считал, деталей.
— Не бросовые, а ворованные,— говорили ему друзья но общежитию.
— Поймайте, тогда говорите, ворованные,— отвечал он, отстаивая свой замысел еще в начале такой авантюры.— Жмите на контроль за качеством, озолочу. Из бракованных буду собирать не на мировой рынок, а для себя, для личного пользования...
Не без умысла он поступил на службу в ВОХР — военизированную охрану завода. Там нашелся оглядистый человек Тимуров, в помощниках начальника ходил со своим планом. Про запас ему нужен был такой хваткий парень. Не зря же говорят: везде необходим козел отпущения, на которого можно свалить любой просчет. Но ребята убедили Огородникова показать личный запас бракованных деталей на совещании по управлению производством, и Тимуров вынужден был писать объяснение — как и почему попал под его покровительство такой хват. Теперь Огородников снова мотается, молоко разносит... Можно ли этого парня заставить задуматься о завтрашнем дне? Пожалуй, напрасно согласился Василий Ярцев с доводами Абсолямова, Волкорезова, Яманова и Кубанца, что нельзя допускать Огородникова даже к стажировке на том агрегате, на котором они работают и понимают друг друга, как хорошо слаженный экипаж танка или самолета. Нет, надо посоветовать им пересмотреть свое решение. Ведь они знают пороки Огородникова и должны помочь ему избавиться от них. Рабочего воспитывают не мастер, не начальник смены, не комендант общежития, а коллектив, бригада, экипаж, те, кто стоит с ним у агрегата, кто обедает с ним за одним столом и спит рядом...
Наблюдая за Огородниковым и думая о нем, о его завтрашнем дне, Федор. Федорович ждал, когда дежурный ко залу соберет записки. Здесь заведен такой порядок — вопросы в письменном виде. Оказалось, что лишь одна записка была адресована Федору Федоровичу, остальные — целая стопка — организаторам вечера: «Почему не записывается такая беседа для вещания по заводскому радио? Почему не запланирован показ документального фильма о штурме Берлина?» Значит, участники вечера хотят знать об этом памятном событии больше, чем рассказал Федор Федорович. А в записке на его имя значилось: «Говорят, после взятия Берлина парижане готовились встретить ваш полк. Кто из вашего полка был там?» Такой вопрос наверняка подкинул дотошный Афоня Яманов.
В зале наступила настороженная тишина. Перестал крутить лохматой головой и разносчик молока Огород-пиков.
— Как мне известно,— сказал Федор Федорович,— ни один полк Советской Армии после штурма Берлина не собирался быть в Париже, поэтому парижане не могли готовиться к встрече с нами... Помню только, точнее, непослушная память подсказывает мне, как два солдата нашего полка были наказаны за самоволку в Париж...
— Как это было? — донеслось из зала в нарушение установленного здесь порядка.
И пришлось рассказать. После подписания соглашения глав союзных держав о зонах оккупации - это соглашение было подписано в Бебельсберге (Сан-Суси), близ Потсдама второго августа сорок пятого года,— наши войска двинулись за Эльбу. Полку, в котором служил Федор Федорович, была указана точка, обозначенная на карте,— Хилъбург-Хаузен. Это триста семьдесят километров западнее Эльбы — в Тюрингии, занятой американскими войсками. Двигались, не спеша, но быстро. За Эльбой, На горном перевале западнее Заофельда, все чаще и чаще дорогу преграждали брошенные американцами «доджйки» и «студебеккеры». Перед Хильбург-Хаузеном на обочинах валялись даже легковые «виллисы». Почему американцы резво гнали машины, трудно понять. Подобрали один «виллис» два смельчака из взвода, разведки.
Продув карбюратор, они завели двигатель и забыли остановиться, где. надо,— выскочили на автостраду Дрезден - Париж. Куда девались два солдата, подсказали местные жители — немцы.
«Цвай русиш сольдат фарен градаус нах Париж (Два русских солдата поехали прямо в Париж)».
Американские дорожные патрули пропустили их без задержки. Французы оказались более внимательными. Они даже объяснили, что два русских солдата — желанные гости Франции. У них на груди медали «За оборону Сталинграда». Сталинград — гость Парижа...
Наконец самовольщики остановились на восточной окраине французской столицы. Остановились передохнуть на усадьбе владельца кафе-гостиницы. Вокруг них сразу собралась толпа любопытных французов. Хозяин гостиницы успел вывесить рекламу: «Здесь остановились герои Сталинграда и штурма Берлина — почетные гости Парижа».
На них кирзовые сапоги, выцветшие гимнастерки, помятые брюки, заношенные пилотки. Но, кажется, никто не замечал этого. Внимание парижан было приковано к поблескивающим на гимнастерках медалям. Советские воины! Парижане готовы были носить их на руках, но не смели прикоснуться к ним. И будто солнце потускнело в глазах гостеприимных парижан, когда было сказано, что эти «гости» должны немедленно возвращаться в полк. В минуту машину самовольщиков завалили подарками. Чего только там не было: ботинки, галстуки, плащи, шляпы, ящик вина, канистры с бензином и маслом про запас на обратную дорогу. Но самовольщики ничего не взяли, кроме трех канистр с бензином.
И на обратном пути их никто не остановил.
— За самовольную отлучку смельчакам, конечно, пришлось побывать на гауптвахте, и мне попало за них,— признался Федор Федорович,— и вспоминаю я об этом по воле непослушной памяти.
— О-о-о,— протянул один из итальянцев, вскинув ладони над головой,— непослушной память!
От дальних столиков донеслось:
— Спасибо такой памяти!..
Все вскочили. Зал разразился аплодисментами. Не жалел ладоней и Мартын Огородников.
Вот и пойми ее, память, куда она может повернуть ход дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Этот разговор на полковой волне, конечно, слушали адисты всех полков, корпуса. Вероятно, в эфире насту-
Когда обозначатся перемены в характере Огородникова, когда к нему придет желание вытряхнуть из себя хитроватую глупость рисоваться под обиженного судьбой неудачника и затем честным трудом завоевать уважение товарищей, кажется, не дождаться. Уже завершается подготовка к пуску всего комплекса механизмов огромного завода, а он, Огородников, остался таким, каким пришел на строительство. Тысячи парней и девчат овладели за это время специальностями комплектовщиков и сборщиков основных узлов серийного выпуска автомобилей, а он, мотаясь по всем цехам, готовился к сборке личного автомобиля из «бросовых», как он считал, деталей.
— Не бросовые, а ворованные,— говорили ему друзья но общежитию.
— Поймайте, тогда говорите, ворованные,— отвечал он, отстаивая свой замысел еще в начале такой авантюры.— Жмите на контроль за качеством, озолочу. Из бракованных буду собирать не на мировой рынок, а для себя, для личного пользования...
Не без умысла он поступил на службу в ВОХР — военизированную охрану завода. Там нашелся оглядистый человек Тимуров, в помощниках начальника ходил со своим планом. Про запас ему нужен был такой хваткий парень. Не зря же говорят: везде необходим козел отпущения, на которого можно свалить любой просчет. Но ребята убедили Огородникова показать личный запас бракованных деталей на совещании по управлению производством, и Тимуров вынужден был писать объяснение — как и почему попал под его покровительство такой хват. Теперь Огородников снова мотается, молоко разносит... Можно ли этого парня заставить задуматься о завтрашнем дне? Пожалуй, напрасно согласился Василий Ярцев с доводами Абсолямова, Волкорезова, Яманова и Кубанца, что нельзя допускать Огородникова даже к стажировке на том агрегате, на котором они работают и понимают друг друга, как хорошо слаженный экипаж танка или самолета. Нет, надо посоветовать им пересмотреть свое решение. Ведь они знают пороки Огородникова и должны помочь ему избавиться от них. Рабочего воспитывают не мастер, не начальник смены, не комендант общежития, а коллектив, бригада, экипаж, те, кто стоит с ним у агрегата, кто обедает с ним за одним столом и спит рядом...
Наблюдая за Огородниковым и думая о нем, о его завтрашнем дне, Федор. Федорович ждал, когда дежурный ко залу соберет записки. Здесь заведен такой порядок — вопросы в письменном виде. Оказалось, что лишь одна записка была адресована Федору Федоровичу, остальные — целая стопка — организаторам вечера: «Почему не записывается такая беседа для вещания по заводскому радио? Почему не запланирован показ документального фильма о штурме Берлина?» Значит, участники вечера хотят знать об этом памятном событии больше, чем рассказал Федор Федорович. А в записке на его имя значилось: «Говорят, после взятия Берлина парижане готовились встретить ваш полк. Кто из вашего полка был там?» Такой вопрос наверняка подкинул дотошный Афоня Яманов.
В зале наступила настороженная тишина. Перестал крутить лохматой головой и разносчик молока Огород-пиков.
— Как мне известно,— сказал Федор Федорович,— ни один полк Советской Армии после штурма Берлина не собирался быть в Париже, поэтому парижане не могли готовиться к встрече с нами... Помню только, точнее, непослушная память подсказывает мне, как два солдата нашего полка были наказаны за самоволку в Париж...
— Как это было? — донеслось из зала в нарушение установленного здесь порядка.
И пришлось рассказать. После подписания соглашения глав союзных держав о зонах оккупации - это соглашение было подписано в Бебельсберге (Сан-Суси), близ Потсдама второго августа сорок пятого года,— наши войска двинулись за Эльбу. Полку, в котором служил Федор Федорович, была указана точка, обозначенная на карте,— Хилъбург-Хаузен. Это триста семьдесят километров западнее Эльбы — в Тюрингии, занятой американскими войсками. Двигались, не спеша, но быстро. За Эльбой, На горном перевале западнее Заофельда, все чаще и чаще дорогу преграждали брошенные американцами «доджйки» и «студебеккеры». Перед Хильбург-Хаузеном на обочинах валялись даже легковые «виллисы». Почему американцы резво гнали машины, трудно понять. Подобрали один «виллис» два смельчака из взвода, разведки.
Продув карбюратор, они завели двигатель и забыли остановиться, где. надо,— выскочили на автостраду Дрезден - Париж. Куда девались два солдата, подсказали местные жители — немцы.
«Цвай русиш сольдат фарен градаус нах Париж (Два русских солдата поехали прямо в Париж)».
Американские дорожные патрули пропустили их без задержки. Французы оказались более внимательными. Они даже объяснили, что два русских солдата — желанные гости Франции. У них на груди медали «За оборону Сталинграда». Сталинград — гость Парижа...
Наконец самовольщики остановились на восточной окраине французской столицы. Остановились передохнуть на усадьбе владельца кафе-гостиницы. Вокруг них сразу собралась толпа любопытных французов. Хозяин гостиницы успел вывесить рекламу: «Здесь остановились герои Сталинграда и штурма Берлина — почетные гости Парижа».
На них кирзовые сапоги, выцветшие гимнастерки, помятые брюки, заношенные пилотки. Но, кажется, никто не замечал этого. Внимание парижан было приковано к поблескивающим на гимнастерках медалям. Советские воины! Парижане готовы были носить их на руках, но не смели прикоснуться к ним. И будто солнце потускнело в глазах гостеприимных парижан, когда было сказано, что эти «гости» должны немедленно возвращаться в полк. В минуту машину самовольщиков завалили подарками. Чего только там не было: ботинки, галстуки, плащи, шляпы, ящик вина, канистры с бензином и маслом про запас на обратную дорогу. Но самовольщики ничего не взяли, кроме трех канистр с бензином.
И на обратном пути их никто не остановил.
— За самовольную отлучку смельчакам, конечно, пришлось побывать на гауптвахте, и мне попало за них,— признался Федор Федорович,— и вспоминаю я об этом по воле непослушной памяти.
— О-о-о,— протянул один из итальянцев, вскинув ладони над головой,— непослушной память!
От дальних столиков донеслось:
— Спасибо такой памяти!..
Все вскочили. Зал разразился аплодисментами. Не жалел ладоней и Мартын Огородников.
Вот и пойми ее, память, куда она может повернуть ход дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55