— Боже, неужели его убьют? — прошептала она, глядя в огонь очага, где потрескивал хворост. И впервые со времени замужества почувствовала она себя заброшенной и одинокой, впервые со времени замужества проснулась в ней острая тоска по людям, по аулу. Она вспомнила добрые материнские руки, и слезы катились по ее щекам.
Отряхиваясь, откашливаясь, отплевываясь, в низенькую дверь вошли шестеро жигитов, и женщина, взяв себя в руки, встала навстречу гостям. Все шестеро были молодцы что надо, парни из рода Каратай, с другой стороны Туйе-Таса.
— Где Досеке? — спросили они, не заметив в полумгле великана Доскея, распластавшегося у стены и напоминавшего спящего медведя.
— Вон лежит,— тихо сказала женщина.
— Заболел никак?
— И сама не знаю... Может, и заболел.
— Досеке! Эй, Досеке! Что с вами? Захворали? Это же мы. Мы приехали. Ну поднимите же голову.
Он не шелохнулся.
— Кто это — вы? — спросил он раздраженно и глухо не глядя на вошедших.
— Мы. Ваши младшие братья. Осень пришла, вот мы и приехали. Мы же собирались осенью прогуляться в аул Керей, мы ведь так договорились... Эй, Досеке, да проснитесь же вы! Вы что, умерли?
Доскей рывком поднялся, и жигиты, сгрудившиеся над ним, испуганно отшатнулись.
— Я не сплю,— прорычал он.— И я пока не умер. А вы возвращайтесь домой. Дорога не будет удачной, и в ауле нас подстерегает беда. Я знаю.
— Но, Досеке, мы так ждали этого дня...— обескураженные жигиты умоляюще смотрели на него, будто не разбоем звали заняться, а уговаривали отправиться с ними в Мекку, к святым местам.
— Я знаю,— упрямо повторил он.— Все! Уходите! Хватит!
И снова отвернулся к стене. А жигиты, потоптавшись и не скрывая своего разочарования, стали по одному выбираться из юрты.
Доскей молчал. Рассказать, что ли, о своем сне жене? Да что она понимает, баба, в мужских делах? Да и что она вообще понимает, дрянь, что она может? Сына и того не смогла ему полить Ппгией ОПЛЛ„Л----------~-
— Эй, Камка! — грубо крикнул он.— Сухое пузо! Когда порадуешь меня сыном?..
Женщина застонала, будто ей дали пощечину, и подняла на него глаза, полные слез.
— Зачем? Зачем ты так? — выдохнула она.
И он не выдержал ее горького, безнадежного взгляда — ведь никогда она не слышала от него таких жестоких слов. Он вскочил и приказал ей:
— Хватит ныть! Надоело мне твое нытье! Зови этих волков, я уезжаю!
Она, всхлипывая, вышла из юрты, и он с жалостью и раскаянием смотрел ей вслед.
— Что? Что со мной происходит? Что? Что со мной? — шептал он.
* * *
Конники наконец выехали на перевал Марака, и их взору открылась глубокая серебряная чаша озера Айна-коль, на берегу которого раскинулся аул Керей.
Аул был ясно виден сверху, как альчик на ладони сорванца. У привязи топчется добрый десяток коней, женщины в белых жаулыках доят овец, а островерхих мужских шапок что-то не видать. Не дай аллах, если кто-нибудь из тех, что внизу, поднимет голову и заметит их, не дай аллах! Но никто, на их счастье, не поднял головы.
— Вцепились в своих овец, как клещи! —Доскей ухмыльнулся, коротко взмахнул сложенной вдвое камчой, и жигиты бесшумно потекли вниз, лишь красные камни, шурша как ящерицы, сползали вслед за ними. Вскоре всадники скрылись в прибрежных зарослях, как растаяли
Этот осенний день выдался на редкость ясным, и было безумием нападать средь бела дня на аул, где мужчины конечно же были отменно вооружены и могли дать сокрушительный отпор камчигерам, тем более что было их всего семеро, включая Доскея, который замер в карауле Но нетерпение, нужда и бахвальство, объединившись вместе, все же толкнули жигитов на этот дерзкий грабеж Доскей видел, как, приблизившись к аулу, они вынырнули точно из-под земли и разом погнали своих скакунов, молча пригнувшись к их гривам.
На прибрежных заливных лугах, среди зарослей рогозы и куги, паслись аульные кони, которые при появлении незнакомых всадников мигом почуяли недоброе и рассыпались в разные стороны. Лишь небольшой табу-нок растерянно крутился на месте, с одной стороны
остановленный озером, а с другой — отвесной скалой. Жигиты погнали табун на перевал Марака, и Доскей невольно залюбовался добычей. Были здесь и широкогрудые скакуны, и огневые, горячие неуки, и стройные иноходцы с лебедиными шеями — добрые кони у керей-цев, гордые, сильные!
Доскей смотрел в сторону аула и видел, как кони, опомнившись, стали разбегаться, отталкивая друг друга крупами, и как его товарищи не могут справиться с захваченным табуном. Был он зоркий и опытный страж, и никому другому конечно же не мог доверить караул, но бешенство охватило его при виде беспомощной возни юных жигитов. «Скорее, скорее!— шептал он неизвестно кому.— Да скорее же, вы, олухи!»
И тут до его слуха донеслось истошное:
— Каратайцы! Каратайцы! Камчигеры! Конокрады! Эх, если бы не всполошился аул, он сам бы мог всю
добычу угнать, а этим соплякам нужно было всего лишь до перевала добраться, а они оплошали. Сам бы угнал, сам бы все сделал...
Но — поздно. Через миг уже вынеслись из аула наметом шестеро всадников.
Это не испугало его. Шестеро так шестеро, и не в таких переделках бывал. Хладнокровно и гордо встал он на пути преследователей.
Тем более что жигиты Керея забыли в спешке свои дубинки, соилы, и в руках у них были только плетки, так что само провидение шло на помощь Доскею.
Всадники летели неудержимо. Камчигер резко бросил коня в сторону, и лавина преследователей промчалась мимо. Хохоча во все горло, призывая всех своих предков, он послал коня им вслед, с бранью врезался в кучу всадников и снова вырвался на простор, отобрав на скаку все шесть плеток у незадачливых противников. Он вырывал плетки из рук и прижимал их ногой к седлу, как козла на кокпаре. Делая круг, успев привязать добычу к седлу, он бросил невольный взгляд на своих жигитов, и губы его искривила злая улыбка. Его товарищи сбились в кучу и с тревогой следили за боем. Всех коней до единого конечно же упустили.
— Эй, вы, вислоухие псы! Безмозглые щенки' — взревел он.
И, скрежеща зубами, погнал коня на испуганную кучку безоружных керейцев. Разгоряченный конь заплясал, прыгнул и понесся, старясь на скаку укусить
себе грудь. И не кереицев уже преследовал Доскей, а к своим оплошавшим спутникам мчался, и лицо его дышало яростью. Увидев его, те так и брызнули врассыпную.
Но грозный окрик вдруг остановил Доскея:
—Стой, стой, собака!
Оглянувшись, он увидел плечистого жигита средних лет на рослом скакуне с белой звездочкой на лбу. Враг бешено мчался прямо на Доскея, и глаза его были белыми от гнева, а в руке он сжимал тяжелую дубинку с острыми металлическими шипами. Доскей, даже не успевший испугаться, бросился навстречу новому врагу, отлично понимая, что теперь только поединок решит, на чьей стороне удача.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21