Дарийка не сразу спросила:
— А Дубаш с Тургунбеком что же, не попрощались с тобой?
— А? — вскинул голову Мурат. — Нет, как же, попрощались, конечно. Только я без сознания был. Они записку мне оставили.
Он эту записку слово в слово помнил.
«Ну, Муке, видно, так суждено. Наверно, на фронт тебя не возьмут. Мы через полчаса уезжаем. Привет всем нашим. Поручаем их тебе, на тебя вся надежда. Прощай». И подписались оба. А на обратной стороне листа уже один Тургунбек дописал: «Муке, большая просьба к тебе: забери мать и Изат в горы. Трудно им будет одним. Что бы ни случилось, а с Гюлыпан и с вами им будет легче».
Ну вот, с облегчением вздохнул Мурат, теперь, кажется, и правда все. И тот день безвозвратно канул в прошлое, и лучше вообще больше не вспоминать о нем. Теперь о будущих днях думать надо, о новой жизни...
Но не так-то просто было забыть. И хотя женщины больше ни о чем не спрашивали его, Мурат никак не мог избавиться от гнетущих мыслей о своей болезни. Эпилепсия... так доктора называют ее. А попросту — припадки. Иногда всего на несколько минут, а бывало, и часами не мог прийти в себя. Бедные родители, сколько им пришлось пережить... Из суеверия они не произносили названия болезни, но что из того? Они постоянно следили за ним, и каким только муллам и знахарям не показывали... Все впустую. Да что там знахари и муллы, если даже образованные доктора ничем не могли помочь! Из-за этой проклятой болезни он и доучиться не смог. А теперь вот и на фронт не взяли...
Мурат, резко поднявшись, пошел к двери, даже не сделав бата1. Все молча проводили его взглядами.
Он направился прямо к своей будке.
Обычно Мурат довольно быстро связывался с центром, но на этот раз почему-то долго никто не отзывался. «Что могло случиться? — все больше тревожился Мурат.— Неужели все ушли на фронт? Но ведь кто-то наверняка должен был остаться...» И он продолжал крутить ручки настройки, пока не поймал незнакомый ему женский голос.
— Алло, алло! — заторопился Мурат, боясь, что связь прервется.— «Хан-Тенгри» говорит, «Хан-Тенгри»! Ответьте «Хан-Тенгри»!
(«Хан-Тенгри» были позывные их рации.)
1 Бата — благословение после еды.
— Слушаю вас, «Хан-Тенгри»,— недовольно отозвался женский голос. — Кто у аппарата?
— Бекмурзаев.
— Что случилось? Почему столько дней молчали? Где вы там все ходите?
Мурат не сразу нашелся, что ответить. Что значит «где вы все ходите»? Или там не знают, что всем троим пришли повестки? Новенькая, наверно, может и не знать...
— Мы ездили в район, в военкомат,— сдержанно сказал Мурат. — Все уезжали. Я вернулся только вчера.
— Вы что, один там?
— Нет, еще Айша-апа, женщины, Изат...
— Я не о женщинах спрашиваю,— бесцеремонно оборвали его.— Я техников имею в виду. Людей, работающих на станции.
— Никого не осталось, только я.
Там, видимо, отставили микрофон, голоса зазвучали еле слышно, Мурату показалось, что промелькнула его фамилия. Наконец внятно раздалось в наушниках:
— Примите радиограмму.
Слова зазвучали властные, обсуждению не подлежащие:
— Приказ: в связи с военным положением все станции, всю систему метеообслуживания перевести на новый режим. «Хан-Тенгри» и связанные с ним обязанности в Монгу1 возложить на товарища Бекмурзаева... Повторите, как поняли!
Мурат повторил.
— А теперь данные. Быстро, быстро!
Мурат, четко выговаривая каждое слово, стал передавать привычные сведения.
— Спасибо,— равнодушно поблагодарила радистка.— Теперь будете передавать сведения не каждый день, а раз в неделю. Все яснр?
— Да.
— Отбой!
Мурат услышал щелчок выключенного микрофона,— видимо, он был последним на связи. А ему так хотелось узнать новости... Что ж, придется еще неделю подождать.
Выключив рацию, он собрался уходить, но вошла Сакинай*
— Поговорил?
— Да,— сумрачно отозвался Мурат.
— И что он сказал?
1 Монгу— ледник.
— Кто? — не понял Мурат.
— Алым.
— Алым? Я не с ним говорил.
— А с кем же?
— Не знаю, какая-то женщина.
— Бедняга, и он ушел на фронт,— сочувственно сказала Сакинай.
— Ну, еще бы,— все больше раздражаясь, пробормотал Мурат, не глядя на нее.— Не все же такие, как я.
— Я совсем не то хотела сказать, Муке...— смешалась Сакинай.
— Знаю я, что ты хотела сказать,— буркнул Мурат.
Сакинай схватила тряпку и стала протирать пыль.
— Надо же, еще недели не прошло, а столько пыли набралось. А откуда ей здесь взяться?
Мурат видел, что хотя Сакинай и пытается сделать виноватое лицо, но на самом-то деле настроение у нее превосходное. А почему бы и нет? Мурат здесь, рядом, фронт ему теперь уж точно не грозит. Живи и радуйся! А что у других беда, у тех же Дарийки и Гюлыпан мужья на фронте,— так то у других, а это уже дело десятое, выходит...
Мурат злыми глазами оглядел жену. Раздражение его начинало переходить в ярость. Как будто впервые увидел он, как неприглядна Сакинай. И ростом бог обделил, руки- ноги тонкие, как прутики, рот широкий, лицо в крапинку, как сорочье яйцо, глаза какие-то вялые. И зубы широкие, торчащие... Как же он раньше всего этого не видел? Ну, допустим, красавицей ее никогда не считал, но ведь чем-то да приглянулась она ему тогда, что выбрал в жены... Правда и то, что полненькая была, но ведь не одно же это привлекало... Худеть и сохнуть Сакинай в последние два-три года стала...
Опомнился Мурат... Ведь тогда еще знал, что у Сакинай больное сердце. И не здесь, в горах, надо бы ей жить, а на равнине. И все-таки беспрекословно согласилась поехать с ним, хотя и отлично знала, как плохо ей будет тут. Э, джигит, не по-мужски это... Ты потому бесишься, что тебя на фронт не взяли, но Сакинай-то при чем? И почему бы ей не радоваться, что ты рядом? Любит же она тебя...
Послышались снаружи голоса. Сакинай и Мурат вышли. Стояли рядом спокойная Гюлыпан и весело улыбающаяся Дарийка.
— Что, голубки, или ночки не хватило намиловаться? — задорно прищурила глаза Дарийка.— Уже и в будке прячетесь?
Сакинай смутилась, торопливо заоправдывалась:
— Запылилось все, вот я и убиралась.
— Так это твоя обязанность, ты же у нас медичка, кому же, как не тебе, за чистотой следить? — скалилась Дарийка.— Ты не раз в неделю, а каждый день должна убираться.
— Правильно, конечно, но...— Сакинай запнулась.
— Ну-ну, договаривай,— продолжала улыбаться Дарийка.— Ты хочешь сказать, что уборка — это моя обязанность, я деньги за это получаю? Ну да, получаю, кто же от денег отказывается? Да ладно, я шучу,— посерьезнела Дарийка.— Деньги эти можешь сама получать. А то еще, чего доброго, заберешь в голову что неладное, когда я в комнате твоего мужа прибираться буду...
Шутка задела Мурата, он нахмурился:
— Ну, хватит! Чего несуразицу плетешь?
— Какую несуразицу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— А Дубаш с Тургунбеком что же, не попрощались с тобой?
— А? — вскинул голову Мурат. — Нет, как же, попрощались, конечно. Только я без сознания был. Они записку мне оставили.
Он эту записку слово в слово помнил.
«Ну, Муке, видно, так суждено. Наверно, на фронт тебя не возьмут. Мы через полчаса уезжаем. Привет всем нашим. Поручаем их тебе, на тебя вся надежда. Прощай». И подписались оба. А на обратной стороне листа уже один Тургунбек дописал: «Муке, большая просьба к тебе: забери мать и Изат в горы. Трудно им будет одним. Что бы ни случилось, а с Гюлыпан и с вами им будет легче».
Ну вот, с облегчением вздохнул Мурат, теперь, кажется, и правда все. И тот день безвозвратно канул в прошлое, и лучше вообще больше не вспоминать о нем. Теперь о будущих днях думать надо, о новой жизни...
Но не так-то просто было забыть. И хотя женщины больше ни о чем не спрашивали его, Мурат никак не мог избавиться от гнетущих мыслей о своей болезни. Эпилепсия... так доктора называют ее. А попросту — припадки. Иногда всего на несколько минут, а бывало, и часами не мог прийти в себя. Бедные родители, сколько им пришлось пережить... Из суеверия они не произносили названия болезни, но что из того? Они постоянно следили за ним, и каким только муллам и знахарям не показывали... Все впустую. Да что там знахари и муллы, если даже образованные доктора ничем не могли помочь! Из-за этой проклятой болезни он и доучиться не смог. А теперь вот и на фронт не взяли...
Мурат, резко поднявшись, пошел к двери, даже не сделав бата1. Все молча проводили его взглядами.
Он направился прямо к своей будке.
Обычно Мурат довольно быстро связывался с центром, но на этот раз почему-то долго никто не отзывался. «Что могло случиться? — все больше тревожился Мурат.— Неужели все ушли на фронт? Но ведь кто-то наверняка должен был остаться...» И он продолжал крутить ручки настройки, пока не поймал незнакомый ему женский голос.
— Алло, алло! — заторопился Мурат, боясь, что связь прервется.— «Хан-Тенгри» говорит, «Хан-Тенгри»! Ответьте «Хан-Тенгри»!
(«Хан-Тенгри» были позывные их рации.)
1 Бата — благословение после еды.
— Слушаю вас, «Хан-Тенгри»,— недовольно отозвался женский голос. — Кто у аппарата?
— Бекмурзаев.
— Что случилось? Почему столько дней молчали? Где вы там все ходите?
Мурат не сразу нашелся, что ответить. Что значит «где вы все ходите»? Или там не знают, что всем троим пришли повестки? Новенькая, наверно, может и не знать...
— Мы ездили в район, в военкомат,— сдержанно сказал Мурат. — Все уезжали. Я вернулся только вчера.
— Вы что, один там?
— Нет, еще Айша-апа, женщины, Изат...
— Я не о женщинах спрашиваю,— бесцеремонно оборвали его.— Я техников имею в виду. Людей, работающих на станции.
— Никого не осталось, только я.
Там, видимо, отставили микрофон, голоса зазвучали еле слышно, Мурату показалось, что промелькнула его фамилия. Наконец внятно раздалось в наушниках:
— Примите радиограмму.
Слова зазвучали властные, обсуждению не подлежащие:
— Приказ: в связи с военным положением все станции, всю систему метеообслуживания перевести на новый режим. «Хан-Тенгри» и связанные с ним обязанности в Монгу1 возложить на товарища Бекмурзаева... Повторите, как поняли!
Мурат повторил.
— А теперь данные. Быстро, быстро!
Мурат, четко выговаривая каждое слово, стал передавать привычные сведения.
— Спасибо,— равнодушно поблагодарила радистка.— Теперь будете передавать сведения не каждый день, а раз в неделю. Все яснр?
— Да.
— Отбой!
Мурат услышал щелчок выключенного микрофона,— видимо, он был последним на связи. А ему так хотелось узнать новости... Что ж, придется еще неделю подождать.
Выключив рацию, он собрался уходить, но вошла Сакинай*
— Поговорил?
— Да,— сумрачно отозвался Мурат.
— И что он сказал?
1 Монгу— ледник.
— Кто? — не понял Мурат.
— Алым.
— Алым? Я не с ним говорил.
— А с кем же?
— Не знаю, какая-то женщина.
— Бедняга, и он ушел на фронт,— сочувственно сказала Сакинай.
— Ну, еще бы,— все больше раздражаясь, пробормотал Мурат, не глядя на нее.— Не все же такие, как я.
— Я совсем не то хотела сказать, Муке...— смешалась Сакинай.
— Знаю я, что ты хотела сказать,— буркнул Мурат.
Сакинай схватила тряпку и стала протирать пыль.
— Надо же, еще недели не прошло, а столько пыли набралось. А откуда ей здесь взяться?
Мурат видел, что хотя Сакинай и пытается сделать виноватое лицо, но на самом-то деле настроение у нее превосходное. А почему бы и нет? Мурат здесь, рядом, фронт ему теперь уж точно не грозит. Живи и радуйся! А что у других беда, у тех же Дарийки и Гюлыпан мужья на фронте,— так то у других, а это уже дело десятое, выходит...
Мурат злыми глазами оглядел жену. Раздражение его начинало переходить в ярость. Как будто впервые увидел он, как неприглядна Сакинай. И ростом бог обделил, руки- ноги тонкие, как прутики, рот широкий, лицо в крапинку, как сорочье яйцо, глаза какие-то вялые. И зубы широкие, торчащие... Как же он раньше всего этого не видел? Ну, допустим, красавицей ее никогда не считал, но ведь чем-то да приглянулась она ему тогда, что выбрал в жены... Правда и то, что полненькая была, но ведь не одно же это привлекало... Худеть и сохнуть Сакинай в последние два-три года стала...
Опомнился Мурат... Ведь тогда еще знал, что у Сакинай больное сердце. И не здесь, в горах, надо бы ей жить, а на равнине. И все-таки беспрекословно согласилась поехать с ним, хотя и отлично знала, как плохо ей будет тут. Э, джигит, не по-мужски это... Ты потому бесишься, что тебя на фронт не взяли, но Сакинай-то при чем? И почему бы ей не радоваться, что ты рядом? Любит же она тебя...
Послышались снаружи голоса. Сакинай и Мурат вышли. Стояли рядом спокойная Гюлыпан и весело улыбающаяся Дарийка.
— Что, голубки, или ночки не хватило намиловаться? — задорно прищурила глаза Дарийка.— Уже и в будке прячетесь?
Сакинай смутилась, торопливо заоправдывалась:
— Запылилось все, вот я и убиралась.
— Так это твоя обязанность, ты же у нас медичка, кому же, как не тебе, за чистотой следить? — скалилась Дарийка.— Ты не раз в неделю, а каждый день должна убираться.
— Правильно, конечно, но...— Сакинай запнулась.
— Ну-ну, договаривай,— продолжала улыбаться Дарийка.— Ты хочешь сказать, что уборка — это моя обязанность, я деньги за это получаю? Ну да, получаю, кто же от денег отказывается? Да ладно, я шучу,— посерьезнела Дарийка.— Деньги эти можешь сама получать. А то еще, чего доброго, заберешь в голову что неладное, когда я в комнате твоего мужа прибираться буду...
Шутка задела Мурата, он нахмурился:
— Ну, хватит! Чего несуразицу плетешь?
— Какую несуразицу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78