Думы о Фирузе отвлекали ее. Она видела его глаза, полные грусти и любви... Когда он так смотрел на нее? В школе или в тот весенний день, когда они собирали тюльпаны? Или в ту недавнюю встречу на улице?.. Сегодня она видела его издали. Фируз об этом и не знает. Он стоял у ворот автобазы с Сафаром, и когда тот заметил Назокат, то почему-то загородил от нее Фируза. Она же разволновалась и, подняв сына на руки, поспешила быстрее уйти.
За окном шелестел дождь, крупные капли били в стекло, а из приоткрытой форточки лилась вечерняя прохлада, сквознячком шевелило тонкую занавеску. О улицы доносились шаги редких прохожих, а потом — снова тишина и однообразный шум дождя.
Эта тишина рождала странную грусть. Ей казалось, что она одна в этом мире, что никто не понимает того, что у нее на сердце, ее одиночества... Даже стены своей комнаты казались ей холодными и чужими.
«Фируз, наверное, давно спит»,— подумала она.
Раздался сильный стук в дверь, и Назокат, вздрогнув, поднялась со стула. Сердце колотилось в груди. Кто это в столь поздний час?
Снова постучали в дверь, требовательно, настойчиво.
— Кто?..— испуганно окликнула Назокат.
За дверью послышался голос Наимова:
— Это я, открой!
— Что вам нужно здесь ночью?
— Открой же, надо поговорить!
— Мы с вами все уже переговорили.
— Это очень важно, Назокат, не бойся, открой.
Слово «не бойся» рассердило ее, и она отворила
дверь.
Наймов с довольной улыбкой вошел в комнату и, как был в мокром плаще, опустился на стул, где только что сидела Назокат. Молча уставился на нее, потом спросил:
— Чем занимаешься?
Назокат поняла, что он пьян.
— За этим вы пришли сюда, чтобы узнать, чем я занимаюсь?
— Не подумай, что я проверяю, Назокат, или... Просто шел мимо.
— Ну так и шли бы своей дорогой.
— Увидел свет в твоем окне. Мы ведь не чужие...
Назокат неприязненно усмехнулась.
— Нехорошо быть такой жестокой.
— Что поделаешь, с волками жить — по-волчьи выть, как говорится. С жестокими людьми трудно быть мягкой.
Она стояла напротив стола и нисколько не боялась Наимова.
— Сядь,— попросил он и указал взглядом на стул рядом.
— Выслушаю вас, провожу за дверь, потом сяду.
Хотя Назокат говорила с ним неприязненно, Наймов на нее не обижался. Она до сих пор еще казалась ему красивой, умной, и сейчас, глядя на ее стройную фигуру и тонкие руки, он думал, что всего год с небольшим назад эта женщина была спутницей его жизни.
— Не надоело жить одной?
— Так за этим вы и пришли?
— Да, Назокат.
Она промолчала.
— Не надоело жить одной?— повторил Наймов,
— Нет... А надоест, так выйду замуж.
— Ты забыла, мы ведь еще не разведены,— засмеялся Наймов,— пока еще ты моя жена.
— Не беспокойтесь, теперь нас разведут,
— Как это разведут?
— А вы разве не знаете?
Наймов, конечно, знал,— он советовался с юристом. Юрист объяснил, что если суд не разводит сразу, а даст мужу и жене полгода или год для примирения, и если по прошествии этого срока один из супругов, предъявивший иск, не захочет сохранить семью, то по закону развод вступит в силу. А суду останется только оформить это своим решением. Назокат напомнила сейчас Наимову, что с того дня, как она обратилась в суд за разводом, прошло уже больше года. Тогда, приняв во внимание слова Наимова, что он хочет сохранить семью и воспитать своего ребенка, суд не развел их, предоставив для примирения срок в шесть месяцев. Однако Назокат упорно стояла на своем и не вернулась в дом Наимова ни после суда, ни через полгода, ни через год. Значит, теперь они больше не муж и жена?.. Наймов хорошо все это понимал и сейчас жалел про себя, что завел с ней дурацкий этот разговор — ведь собирался уговорить, взять ее мягкостью и лаской.
— Ладно, Назокат, не будем ссориться. И так уже пошли пересуды, говорят про нас нехорошо...
— Пусть говорят, меня это не трогает!
— Пойми, Назокат, я же не рядовой человек — руководитель большого хозяйства, всегда на виду... Есть завистники, только и ждут случая, чтобы, как собака из подворотни, высунуться и ухватить за ногу.
Говоря о завистниках, Наймов имел в виду редактора районной газеты. Позавчера, когда на бюро райкома Наимова критиковали за невыполнение его совхозом плана хлебозаготовок и он должен был оправдываться и отвечать на вопросы, этот самый редактор связал неудачу совхоза с методами его руководства и, между прочим, сказал: «Человек, от которого ушла собственная жена, разве может руководить большим государственным хозяйством?..» Прав или не прав был тот газетчик, все одно неприятно. Покраснев от унижения
и злобы, Наймов желал в эту минуту провалиться сквозь землю.
Было предложено снять Наимова с директорского поста. Однако его мольбы богу на этот раз, похоже, возымели действие: покаявшись и сославшись на неопытность, он отделался лишь выговором. Возвратившись после бюро домой, Наймов долго обдумывал свое положение. И хотя до того собрался было оставить Назокат в покое, махнуть на все рукой и взять себе новую жену, решил еще раз, не откладывая, поговорить с ней и постараться ее вернуть. Поэтому и получилось так, что сегодня, собираясь домой от очередного друга- утешителя, Наймов по пути завернул к Назокат.
— И что же, теперь я должна пойти к этим, как вы их назвали, «собакам» и просить, чтобы вас не хватали за ноги?
— Почему ты издеваешься, Назокат? Разве не видишь, пришел к тебе, склонив голову. И ведь не в первый раз уже.
— Точно не помню, то ли в пятый, то ли в шестой...
— Видишь, разве можно любить еще больше? В четвертый или пятый раз, растоптав свое мужское достоинство, прихожу к твоим дверям, имей же наконец Совесть!
— Другой бы на вашем месте и ногой не ступил на мой порог, один раз услышав «нет». Это я насчет достоинства... Постеснялись бы.
— Ведь я люблю тебя, Назокат. Разве могу приказать своему сердцу, чтобы забыло тебя. Вспомни, у нас ребенок, а дети — цветы жизни. Наш цветок — он столько времени лишен отцовской ласки! Может быть, достаточно?
— Что прикажете делать?— спросила она с улыбкой.
— Давай помиримся, К чему тебе мучить себя: столько забот...
— Нет!— отрезала она.
— Но ведь...
— Сколько раз повторять?
— Но почему? Чем я хуже других? Если бы мучил тебя или унижал? Одета, сыта... Машина, дом, уважение. Все, что есть у меня,— все твое.
Назокат поморщилась.
— Вы прекрасно знаете, что дело не в одежде и не в доме..,
— Так в чем же? Чем я провинился? Почему ты ушла из дому?
— Я же говорила об этом на суде. Говорила, что вы обращались со мной, как с вещью. А ведь я живой человек. У меня своя жизнь, свои желания и надежды и свое женское достоинство. Вы же вспоминали, что я женщина, лишь по...
— Но ты ведь знала,— охрипшим вдруг голосом прервал ее Наймов,— ты ведь знала, что я день и ночь занят был совхозными делами, забывал про еду и про сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36